Четверо наедине с горами - Михаил Андреевич Чванов
Однажды, где-то года полтора назад, Трехпалый отомстил Плюгавому. Тот, еще не проспавшийся с очередного похмелья, вяло тыкал его лопатой, а Трехпалый, неожиданно для себя приняв решение, прикинулся, что спит.
— Ах ты, сука, не хочешь знаться, — рассвирепел Плюгавый. Он подошел к клетке еще ближе и больно ударил Трехпалого по спине, но Трехпалый по-прежнему делал вид, что спит. Тогда Плюгавый, потеряв всякую осторожность, просунул обе руки сквозь решетку, навалился на нее грудью и стал шуровать там лопатой, словно в паровозной топке. И вот тут-то Трехпалый, впервые за многие месяцы неволи, почувствовал все свои мышцы. Томительно и осторожно, не обращая внимания на боль, он проверил каждую из них, потом стремительным прыжком бросился вперед и сомкнул челюсти на локте Плюгавого. Укус оказался несильным, потому что Плюгавый был в телогрейке, но Трехпалый держал его так, прижав к клетке, минут пять, пока не сбежались другие служители; все это время Плюгавый дико орал, визжал, и по зловонному запаху, все больше распространяющемуся вокруг, можно было понять, что он не только обмочился.
В тот день служители избили Трехпалого сообща, после чего Плюгавого не было дней десять, эти дни Трехпалый вспоминает с благодарностью, а потом все пошло по-старому, даже хуже. Утром, прежде чем приступить к работе, Плюгавый шел к клетке Трехпалого.
— А, сука, не подох еще? Ну, погоди, подохнешь. Я помогу… — и за этим следовали озлобленные тычки лопатой.
Со временем Плюгавый опять потерял чувство осторожности, особенно это случалось после запоев, и Трехпалому уже несколько раз выпадали случаи окончательно расправиться с ним, но он больше не предпринимал таких попыток, не потому, что тем жестоким избиением ему отбили охоту отомстить, а потому, что у него на Плюгавого появились кое-какие виды, а именно: бежать при помощи Плюгавого. Притупить его бдительность. Казаться совсем забитым, смирившимся. И, воспользовавшись его пьяным ротозейством, бежать…
Плюгавый продолжал обход. Бессильно изгибала спину рысь, шипела, напрасно забивалась в углы, лопата везде доставала ее. Разумеется, льва и тигра Плюгавый не трогал. Только иногда, в приступе повышенной озлобленности, швырял издалека в их сторону первым попавшимся предметом. Плюгавого уже несколько раз собирались уволить за жестокое обращение с животными, но из-за нехватки кадров не увольняли. Почему-то люди с большой неохотой шли работать в гастролирующий зоопарк, а если приходили, то быстро увольнялись. Плюгавый трехэтажно обматерил ишака, направился к белому медведю.
…Попал Трехпалый в гастролирующий зоопарк очень глупо. До этого он выходил живым из самых невероятных передряг: может быть, потому что был умнее, осторожнее и в то же время смелее других волков, может быть потому, что больше других хотел жить. Он не был очень стар, но знал, как нужно уходить от наводящих на других волков ужас красных флажков. Несмотря на все уловки охотников, он знал, как обходить капканы. Знал, как уходить оврагами от вертолетов и самолетов.
Сколько волчьих стай погибло от этих железных палок, из которых вылетают молния и гром! А он уходил.
С каждым годом уходить было все труднее. Он сохранил свою последнюю стаю, когда со всех других в округе уже давно содрали шкуры. Сохранил, потому что не пускал стаю на фермы и скотные дворы, как она ни рвалась туда. Это было трудно, но он заставлял ее охотиться на ставшую редкой в тех местах дичь, не брезговал и падалью.
Но однажды не удержал. Стая, озверев от голода, вырвалась из-под его подчинения и напала на одиноко бредущую в поле лошадь с пьяным мужиком в санях. Трехпалый пытался остановить стаю, но в память об этом остались две отметины на шкуре, стая восстала против него, минут через десять от лошади осталась лишь куча дымящихся костей, мужик продолжал храпеть в санях.
Трехпалый знал, что нужно как можно быстрее и дальше уводить стаю из этих мест, но непоправимое уже невозможно было поправить: на ноги были подняты все охотники района. Два раза он выводил стаю из красных флажков, но при переходе из местных, небольших, а потому очень опасных лесов в глухие леса хребта Каратау над стаей внезапно навис самолет, и лишь он один, два раза прикинувшись убитым в самых неудобных для посадки самолета местах, ушел в лес.
Целый год он одиноко и осторожно бродил по лесам. За год он обошел огромную территорию и не встретил ни одного волка, ни одного волчьего следа. Он был единственным, а потому еще более желанным для охотников трофеем в округе. А может быть, на всей планете?
У него теперь была одна цель — уйти от этих мест как можно дальше на север, в леса, совсем не населенные людьми: у него еще хватит сил в одиночку добывать дичь, а потому за ним никто не будет охотиться.
Он попался очень глупо — по пути на безлюдный север. Шел осторожно, в конце зимы проходил стороной последнее человеческое жилье, четыре небольших деревеньки. И вдруг в одну из ночей услышал одинокий волчий; вой. Оказывается, на планете был еще один волк. Выла волчица.
Вой был тоскливым, зовущим продолжить жизнь, и никто на него не откликался. Трехпалый чувствовал беспокойство, хотя торопился как можно скорее уйти от последнего человеческого жилья. Прошел километров десять и снова залег, а вечером неожиданно для себя вернулся: он решил, если сегодня никто не откликнется, увести ее, последнюю волчицу на земле, с собой.
Боялся, что больше не услышит. Но вой раздался снова, одинокий и зовущий. Трехпалый очень давно не видел ни одного волка, если бы не этот вой, он считал бы себя последним волком на планете. Внутри все поднималось ответить, но он сдержался. Огромными, осторожными прыжками приближался.
Настороженно останавливался. На загривке поднималась шерсть. Он чуял, что-то здесь неладно, но одинокий голос звал, молил — звал и молил инстинкт сохранения Р°Да-
Трехпалый наткнулся на свежий санный след. Это еще больше встревожило его: иногда охотники, чтобы не оставлять следов, подъезжают к засидкам вот так — на санях. Охотник забирается на дерево на специально построенные заранее полати, а лошадь с санями возвращается в деревню.
Это ни о чем не говорит, что санный след был и обратным, это могло быть охотничьей хитростью. Трехпалый не зря, в отличие от многих своих собратьев, так долго носил на себе шкуру: он не боялся больших
