Лев Экономов - Перехватчики

Ты не можешь представить, чем мы занимались эти дни и будем заниматься, кем я стала сейчас!

Однако опять забегаю вперед.

Собрание, на которое меня вытащила председатель женского совета, проходило на аэродроме и было посвящено его достройке.

Доклад сделал начальник одного из инженерных батальонов. Он начал с того, что спросил: хотим ли мы, чтобы наши мужья скорее прибыли в «лесной гарнизон»?

«Хотим!» — ответили мы хором.

Он рассказал, что сделано и что надо сделать.

Я никогда не предполагала, что строительство аэродрома для современных самолетов — такая сложная процедура. Думала, достаточно сровнять на поле кочки и засыпать ямы — и все готово.

А тут оказалось, что с земли снимали травянистый покров, вспахивали ее и укатывали тяжелыми катками. Потом всю поверхность засыпали галькой и песком, которые подвозили день и ночь на самосвалах с карьера. Это основание называется совсем по-домашнему — подушкой.

Вот эту подушку и положили в прошлом году. Между взлетно-посадочной полосой и рулежной дорожкой (смотри-ка, какими терминами я начала шпарить, став женой летчика!) вырыли колодцы, а от них провели трубы. По ним стекают талые и дождевые воды.

В этом году, как только потеплело и грунт отошел, подушку стали выстилать шестигранными бетонными плитами, которые делались прямо на месте. На это дело бросили сразу несколько специальных батальонов. Чтобы бетон застыл, или, как здесь говорят, «созрел», его все время нужно поливать водой — без влаги он может рассыпаться. А швы между плитами требовалось залить иефтебитумом.

Ты улыбаешься и качаешь головой. Да, милый, не все женщины умеют писать о таких вещах. Но ты просил, и я попробовала, — может, тебе это и в самом деле интересно.

Так вот, мы, женщины, и решили на этом собрании взять на себя все недоделки. Меня, как бездетную, назначили бригадиром. Всего образовалось около десятка женских бригад. Нас даже прикрепили к одному батальону.

Бригада, которой верховодила Истомина, выступила с предложением (совсем как на заводе) отработать на строительстве аэродрома по семьдесят часов. Бесплатно, конечно. Мы ее поддержали.

За дело взялись в тот же день. Поначалу было много толкотни, мешались друг другу, а потом приноровились. До самого вечера работали с азартом, или, как пишут в газетах, самоотверженно.

Когда начальник батальона спросил вечером, в чем нуждаемся, мы сказали, что в машинах. Из-за нехватки их мы нет-нет да и стояли.

«Хорошо, на завтра я выделю в два раза больше машин», — сказал он. И выделил. Но только напрасно. На работу почти никто не явился — словно сговорились. А те, кто прибыли, тоже ничего не могли делать из-за боли в руках и ногах. Шоферы подняли шум.

И тогда на выручку пришли женщины, у которых были малолетние дети. Они отнесли своих малышей тем, кто надорвался без привычки, и сами взялись за лопаты и гудронаторы.

Вечером бригадиры уже ходили по квартирам и узнавали, кто в какую смену пойдет на следующий день, чтобы своевременно дать заявку на нужное количество машин и материала.

Мы работаем под девизом: «Скорее возвратим своих мужей!»

ПОГОДА НАМ УЛЫБАЕТСЯ

Первое, что мы делали, вставая утром с постели, — это бежали к телефону, стоявшему в другом конце коридора.

Трубку брал Кобадзе, а мы не сводили глаз с капитана, стараясь узнать по выражению его лица, которое можно было сравнить с барометром, что ответит метеорологическая станция.

Капитан хмурился, покусывая усики, и мы, понурив голову, выходили во двор, где Лобанов проводил с нами физзарядку по какому-то сложному, им придуманному комплексу.

Уже неделю станция не давала погоду, которая нам была нужна как воздух. Закончив программу переучивания на реактивные самолеты, мы вынуждены были сидеть на аэродроме и ждать, когда наконец небо очистится от туч и мы сможем улететь в далекий «лесной гарнизон».

Однажды черные, как крылья ворона, брови капитана, когда он разговаривал по телефону, взлетели на лоб и там остались. Глаза заблестели, и все смуглое горбоносое лицо вмиг преобразилось, показывая нам на «ясно».

Чтобы не мешать капитану, мы затаили дыхание, никто ничего не говорил, хотя уже все догадались, что сегодня нам позволят вылететь.

И точно, едва мы успели одеться и привести себя в порядок, как пришел полковник Бобров и приказал ехать на аэродром.

— Завтракать будете там, — сказал он. — А пока суть да дело, не спеша примите от техников самолеты, проверьте заправку баков горючим. Ну и вообще сделайте все, что входит в предполетный осмотр. А потом мы проведем последний розыгрыш полетов и распрощаемся.

От этих слов старого полковника сделалось немножко грустно.

За эти полгода мы успели привыкнуть к нашему наставнику, к его безобидной педантичности и скрупулезности, которую он и нам старался привить, говоря, что точность летчика — это его жизнь.

Но в тот день нам меньше всего хотелось копаться в самолете и двигателе, нам достаточно было услышать от техников, что самолеты готовы к вылету, топливом заправлены полностью.

Я видел, как летчики, забравшись в кабины, благодушно посматривали по сторонам, на лицах блуждали мечтательные улыбки.

Мне не терпелось увидеть Люсю и «лесной гарнизон», о котором она писала в письмах. Наскоро осмотрев самолет и кабину, уложив в чашку сиденья парашют, я пошел докладывать Истомину о готовности к вылету.

Другие тоже успели все сделать и торчали у стартового командного пункта, готовые по первому зову полковника собраться для розыгрыша полетов.

И вот уже подана команда «Строиться». Летчики предстали перед наставником, веселые люди в синих коротких курточках и таких же брюках из простой материи. Стояли вольно, в фуражках, шлемофонах, с заложенными назад руками, с торчащими из наколенных карманов планшетками и кислородными масками, с виду спокойные, привычные ко всему. На то они и летчики, чтобы ни при каких обстоятельствах не терять головы. Но от проницательного взора Деда Талаша нам нелегко было скрыть волнение. И не поэтому ли он не стал испытывать наше терпение и задавать давно знакомые вопросы! Он только счел долгом напомнить нам об особенностях полета группы по маршруту, зачитал прямо из инструкции о действиях летчика в особых случаях полета.

Но и эта «отходная», как называл такие указания Лобанов, затянулась, потому что Бобров то и дело был вынужден прерывать себя — на стоянке пробовали двигатели.

Стоявший рядом с полковником метеоролог рассказал о погоде на пути следования, о влиянии атмосферных условий на полет. Напомнил, что температура воздуха у земли довольно высокая, стало быть, отрыв самолетов от полосы будет происходить на увеличенной скорости, а длина разбега тоже увеличится.

— Ну вот вы и пересели на новых коней, — улыбнулся полковник, когда метеоролог кончил. — Далеко не все еще аллюры вы освоили, только шагом да, может быть, рысью можете идти. Но главное вы сделали. И я уверен, что каждый из вас будет уметь пользоваться и иноходью, и галопом, и карьером. Всему свое время. Теперь прошу разойтись по самолетам и ждать команды к вылету.

Да, мы пока освоили только полеты в простых метеорологических условиях. Нам предстояло научиться летать днем и ночью, в хорошую погоду и при сплошной облачности, когда можно ориентироваться только по приборам. Мы знали, что на это потребуются годы упорного труда, но это не пугало, потому что начало было сделано.

Прежде чем сесть в самолет, каждый подходил к полковнику и жал ему руку.

— Передавайте горячий привет Алевтине Максимовне, — сказал я полковнику. — Пусть знает, что ее земляки не посрамят авиацию.

Может быть, мои слова прозвучали несколько хвастливо, но я не жалел, что сказал их. Это было клятвой человеку, который указал мне путь в авиацию.

Полковник понял меня.

— Она будет довольна, — сказал он, задерживая мою руку в своей. — И я тоже. Желаю тебе больших успехов. — Он впервые стал со мной на «ты» и оглядел меня своими светлыми глазами, как отец оглядывает сына, провожая на ратный подвиг.

На этот раз Бобров сам руководил полетами, и мы слышали, как в эфире звучал его высокий голос. Он говорил по радио то одному из нас, то другому:

— Взлет разрешаю!

Сделав прощальный круг над учебным центром, мы взяли курс на запад, где далеко за большими лесами, полями и реками находился «лесной гарнизон».

Сразу же стали забираться ввысь. На большой высоте двигатель значительно меньше расходует горючего, там нет болтанки, которая изматывает летчика, а разреженный воздух не оказывает большого сопротивления самолету, и он мчится «на всех парусах».

Полет строем требует огромного внимания; чуть зазевался, увеличил скорость — и врежешься в летящий впереди самолет.