Сергей Снегов - Иди до конца
Шутак стоял у окна, окруженный сотрудниками. Среди других голосов, подавляя их, временами возносился его мощный бас. Увидев Терентьева и Щетинина, он махнул рукой, чтоб подходили.
— Не знаю, не знаю, Евгений Алексеевич, — говорил один из ученых. — Стройность теории Гольдсмайера удивительна — эксперименты, изящный математический аппарат, строжайшие доказательства… Ажурная ясность! А практические выводы из теорий раскрываются не сразу. Я не поручусь, что лет через пятьдесят теория Гольдсмайера не окажется вдруг в фокусе науки.
— А мне наплевать на исследования, толк от которых будет, возможно, через пятьдесят лет, а возможно, и тогда не будет — вы ведь не поручитесь, что тогда она обязательно пригодится? — гремел академик. — Тысячи проблем ждут, тысячи загадок на каждом шагу, промышленность надо перестраивать в корне, а вы — ажур, стройность… Вы Маяковского читали, дорогой?
— Странный вопрос, Евгений Алексеевич, читал, конечно… В школе учил.
— В школе учили? Значит, не читали. А у него, между прочим, имеются такие строчки о поэтах, которые ажуры поразвели:
Пока выкипячивают, рифмами пиликая,Из любвей и соловьев какое-то варево,Улица корчится безъязыкая —Ей нечем кричать и разговаривать.
В общем смехе прорвался тенорок другого собеседника:
— Евгений Алексеевич, разрешите и мне словечко. Вы только что упомянули среди бесплодных и теорию многомерных комплексов. А разве не вы приложили руку к ее разработке? Насколько я помню, вы опубликовали четыре исследования в этой области.
— Ну и что же вы доказали? — обрушился на него Шутак. — Что и я глупости порол? Правильно, порол. По молодости, по незнанию, из жадности к новому. Понадеялся, что выйдет стоящее, а вышел пшик. Новых пшиков не хочу и вас предостерегаю. Больше скажу: я дюжины две старых своих «открытий» сейчас бы с удовольствием закрыл как никчемные. С годами, дорогой, умнеешь!
Щетинин, вспыхнув, с негодованием обратился к Терентьеву:
— Опять наш старик поскакал на любимом коньке! Как не надоест только! Что до Голъдсмайера, то шут с ним и, по-моему, там много от игры в диковинные формулы. Но вот зачем Шутак нападает вообще на теоретическую науку? Сейчас я выдам ему кое-что от себя!
Терентьев любовался стройным и в свои шестьдесят лет академиком. Возмущение Щетинина не затронуло Терентьева. Шутак искренне увлекался каждой новой значительной мыслью, с охотой поддерживал в институте, занимавшемся больше прикладными проблемами, серьезные теоретические исследования, вступал из-за этого в спор с Жигаловым и министрами. Вместе с тем он не уставал подчеркивать свою приверженность к утилитаризму, признавая лишь одного верховного судью — нужды производства. Вероятно, это была своеобразная дань эпохе, в которую сам он сложился как ученый, — в те начальные годы создания своей промышленности с рвением поддерживали лишь то, что приносило немедленную пользу. Терентьев остановил Щетинина:
— Но надо, Михаил! Пусть говорит. Ты знаешь, что если он и покусывает иногда теорию за излишний уклон в абстракции, так не оттого, что вообще ее не уважает.
— Это, пожалуй, верно, — согласился Щетинин. — Как он загорелся, когда услышал, что ты жив и ищешь работы! Он прямо мне сказал: «Заполучим Терентьева, начнутся настоящие теоретические исследования в институте!»
Шутак растолкал обступивших его людей и взял под руку Терентьева.
— Здравствуйте, Борис Семеныч, здравствуйте, милый! Век вас не видел — три месяца! Чем порадуете? Какими достижениями? Как ваши чертовы активности — просветляются?
За Терентьева поспешил ответить Щетинин:
— Скоро будете читать итоговую статью Бориса Семеныча для нашего журнала. Выведены новые формулы для высококонцентрированных растворов, эксперименты подтверждают их.
— Несите статью, обязательно прочту. Можете сегодня дать? У меня вроде свободный вечерок прорезается.
Терентьев покачал головой:
— Пока не статья, а черновик — надо уточнить вычисления, проверить эксперименты…
— Вот вы какой: до блеска хотите отшлифовать! Не возитесь, нужна ваша работа до зарезу — торопиться надо. Между прочим, многого жду от диссертации Черданцева. Промышленность требует таких работ, как манны небесной. Он просит содействия, нужно ему помочь — без официальщины, по-братски.
Шутака перехватили новые посетители, Щетинин значительно посмотрел на Терентьева. Тот раздраженно мотнул головой, отстраняясь от слишком понимающего взгляда.
— Теперь ты сам видишь, что все у него на «про», — сказал Щетинин. — Еще раз говорю — проныра и пролаза пробойной силы. Раньше тему свою протащил против всех, теперь Шутака уговаривает — тебя оседлать… Как хочешь, придется мне потолковать с Евгением Алексеевичем. Старик мне дорог, но наука — дороже.
Терентьев с усилием сдержал горечь. Сотрудничество с Черданцевым теперь немыслимо. Если Шутак будет настаивать и Жигалов с ним согласится, придется уходить из института. Лучше уйти, чем взвалить на себя это нежеланное сотрудничество! Конечно, Шутаку этого не объяснить, он и слушать но захочет, — что не относится к науке, для него не существует — таков старик. С Щетининым тоже нельзя откровенничать, этот мигом кинется бить стекла, разъясни ему, что произошло.
Терентьев сдержанно сказал:
— Ни с кем толковать не надо. Я уезжаю месяца на два — за это время много воды утечет.
Щетинин закончил:
— А главное — Аркаше придется искать другого руководителя. Не может же он сидеть два месяца без работы. Правильно обдумал!
Еще через некоторое время Терентьев сказал:
— Я пойду, Михаил. А если понадоблюсь, позвони.
— Идите, Борис Семеныч, — разрешил услыхавший его Жигалов. Он тяжело шевельнулся на боковине дивана. — У нас пойдут организационные дела, вам не интересно. Кстати, насчет закругления работы — пора, пора кончать ваши исследования.
Терентьев с раздражением обернулся. Жигалов уже несколько раз намекал, что надо закругляться. Он упрямо не хотел понимать, что Терентьев работал не над узкой темой, а развивал новую отрасль науки.
— Вы, очевидно, хотите сказать: пора кончать с кустарным началом и развернуть дело по-настоящему? Иного окончания я не мыслю. Думаю, и Евгений Алексеевич согласится со мной.
Жигалов не захотел спорить при Шутаке. Он промолчал, снисходительно кивнув головой.
Теперь оставалось самое трудное — проститься с Ларисой. На время отпуска Терентьева Ларису перемещали в соседнюю лабораторию. Терентьев не торопился, надо было обдумать, о чем говорить. В последнее время Лариса держалась как чужая, — молча выслушивала задания, молча выполняла. Услышав о его отъезде, она взглянула на него с негодованием, но ничего не спросила. Ее не интересовало, почему он в разгар работы взял отпуск. «Скажу до свидания, и поставим на этом точку! — решил он. — Вероятно, она уже не возвратится ко мне, она улыбнулась, когда услышала, что ее переводят».
В лаборатории самописцы и моторчики были остановлены, растворы спрятаны в шкаф, стенд чисто прибран. Терентьев вошел к себе, как в чужое помещение: так непривычны были и тишина и прибранность — комната вдруг стала очень просторной.
Лариса сидела у окна с книгой в руках. Терентьев сел напротив.
— Вот мы и расстаемся, Лариса. И очень надолго. Она повторила безучастно:
— Да, надолго.
— Надеюсь, вам будет интересно у наших соседей.
— И я надеюсь.
Она не хотела поддерживать разговора. Терентьев понимал, что Лариса осталась в лаборатории не из желания проститься с ним — просто нельзя уходить до конца рабочего дня. Странные их отношения вконец запутались. Надо было встать и пожелать ей здоровья. Он сидел и глядел на нее, чувствуя, что не может уехать, не поговорив. Его сковывало, что Лариса хмурилась, ему казалось, что она встанет и уйдет, скажи он слово не о работе.
Она заговорила первая:
— Вы отлично повеселитесь на юге, Борис Семеныч! Рада за вас.
Он ответил:
— Думаю, и вам будет не скучно. Ваши новые друзья не дадут вам скучать.
Она вспыхнула, но сдержала гнев.
— Вы, конечно, имеете в виду Аркадия?
— Кого же еще, Ларочка?
Она смотрела на него так долго, что на глаза ее навернулись слезы от пристального взгляда.
— Вам бы не следовало так об Аркадии, Борис Семеныч…
— Почему, Лариса?
— Думаю, вы сами знаете почему… Ну, если хотите, я вам скажу. Потому, что вы поступили с ним непорядочно! И продолжаете поступать непорядочно! Ваш отъезд — что это такое?
— Вот как? — сказал Терентьев, сдерживаясь, чтоб не прорвалось раздражение. — Оказывается, мне и отдохнуть нельзя — непорядочно… А с какого времени я обязан согласовывать с ним каждый шаг? Не с того ли, как он вторгнулся в наши с вами отношения? Вот уж, точно, порядочность: у кого просишь помощи, отбивать…
