Сабир Азери - В тупике
— Вернись, оденься хотя бы! — крикнула ста, но Гасанага даже не обернулся. Долго простояла Фарида в надежде, что мальчик все же вернется. Он давно уже исчез из виду, мороз начал пробирать до костей, а она все стояла. Когда Фарида возвратилась в дом, у нее зуб на зуб не попадал; снег на волосах таял, стекая по щекам, казалось, Фарида плачет. И только немного погодя Кафар сообразил, что она и вправду плачет.
— Так и не вернула? — осторожно спросил он.
— Вернешь его, как же! Такой же упрямец, как и его отец… — Фарида горестно вздохнула и вытерла слезы.
…Гасанага, конечно, оказался у бабушки. Как ни упрашивала его Фарида, Кафар так и не поднялся вместе с ней в дом матери. Она ушла одна, но тут же и вернулась.
— Она не отпускает ребенка, — весело сообщила Фарида. — Ну и ладно, здесь ему даже лучше будет. И вообще — в такой снег, в такую метель из Чемберекенда[3] сейчас в город трудно спускаться… Так что ему же будет лучше, если он пока останется здесь, верно?
Она хотела взять Кафара под руку, но он отстранился. К счастью, в этот момент показалось свободное такси. Кафар поднял руку, но Фарида снова прижалась к нему, заглядывая в лицо.
— В Баку такая погода не часто бывает, — сказала она, — давай лучше пешком пройдемся, а?
— Нет, холодно. К тому же я очень устал, да и к завтрашнему дню еще позаниматься надо…
Около них притормозило такси; вздохнув, Фарида забилась в угол машины, и до самого дома они не произнесли больше ни слова.
Еда на столе совсем остыла.
— Есть хочешь? — сухо спросила Фарида.
— Нет. Знобит меня что-то, пойду-ка я лучше лягу спать.
— Я тоже спать хочу. — Фарида пристально посмотрела на Кафара и улыбнулась. Но Кафар не принял ее заигрывания, отвел глаза в сторону. Кивнув ей на прощанье, пошел к себе.
Через окно на веранду он видел, как она исчезла в своей комнате, но вскоре опять вышла — в том самом халате в черный горошек. Верхние пуговицы халата были как всегда расстегнуты, и когда она убирала со стола, ему видно было, как колышатся в вырезе ее груди.
Кафар смотрел на нее и чувствовал, как знакомый жар охватывает все его тело; он не выдержал, отбросил одеяло в сторону; хотел было встать, спустил даже ноги, но пол был таким холодным, что ступни сразу начали мерзнуть. Подумав, он снова забрался под одеяло, отвернулся к стене, чтобы не видеть, что делается на веранде. Вот сейчас Фарида вышла из кухни… Прозвучали шаги в ее комнате… Теперь все тихо… Может, пойти к ней? Собственно, какое это теперь имеет значение — он может пойти, может не пойти — все же законный муж… Ладно, подождем, посмотрим, чем все это еще кончится… А чем кончится? Чем же оно еще должно кончиться, если через шесть месяцев на свет появится ребенок?.. А собственно, отчего бы ей самой не прийти сюда? А не придет — ну и черт с ней. И он к ней не пойдет, пусть остается одна… Еще пожалеет обо всем… Можно подумать, что он только о ней и мечтал…
Вдруг Кафар почувствовал какой-то приятный аромат. Что это, откуда? Такой аромат — можно совсем потерять голову. Самое странное, что им словно пропитана вся его постель… Ну да, конечно, это же аромат Фариды… Действительно можно голову потерять от этого запаха… Не зря же он иногда клялся ей: «Твой аромат прекраснее запаха всех цветов на свете. Я иногда чувствую его даже на лекциях».
Так. Вот и в ее комнате погас свет… Открылась ее дверь… Погас свет и на веранде. О, а теперь открывается дверь его комнаты…
Послышался легкий звук шагов, шорох одежды. Он почувствовал тихое дуновение воздуха. Совсем тихое дуновение.
Фарида подняла одеяло, забралась под него и обняла Кафара за плечи. Она покрывала поцелуями его спину, шею, волосы и все шептала, шептала:
— Ты что, хочешь спать один? Хочешь спать отдельно от меня? — Фарида перевернула его на спину. — Чего-чего, а этого ты никогда не дождешься! С сегодняшнего дня ты — мой законный муж. За-кон-ный!
Она впилась в его губы долгим поцелуем, а оторвавшись, сказала так громко, что, казалось, можно было слышать и во дворе:
— С сегодняшнего дня ты — мой за-кон-ный муж! А я твоя за-кон-ная жена! Понятно? Эх ты, деревенщина ты неотесанная! Когда я была чужой — так ты сам каждую ночь, как голодный волк, забирался ко мне. А теперь, когда я твоя жена, что же ты глаза-то закрываешь? Теперь мы можем спать друг с другом, не боясь никого. Понял, деревенщина!
Фарида произносила свое «деревенщина» так ласково, словно говорила ему «дорогой». Кафар крепко обнял ее.
— Что ты делаешь, Кафар!
Он так вздрогнул от крика Фариды, от неожиданности, что даже задел сломанной ногой о стену; нога заныла, и он спросил сердито:
— Что ты кричишь, змея тебя ужалила, что ли?
— Ты что наделал, а?
— Не пойму, что я такого наделал? — Кафар даже привстал в постели, огляделся — вроде бы ничего особенного, если не считать гипсовых крошек на простыне. Ладонью он начал сгребать их.
— Зачем ты расковырял свой гипс? Ты что, как мышь какая!
Кафар спокойно оглядел раненую ногу — верхний слой гипса, расцарапанный его ногтями, искрошился, бинты под ним разорваны в клочья.
— Что ты кричишь! Я же тебе говорил — нога там, в гипсе, совсем запарилась.
— Ну, заныл! Не ной ты, ради бога, противно даже слушать. Просила ведь тебя потерпеть, а ты… — Она в сердцах махнула рукой. — Э, да что я с тобой разговариваю, как будто с мужчиной. Всю жизнь только и делаешь, что ноешь! Чуть голова заболела — сразу ныть…
— Нет, честное слово, это становится невыносимым. Да будь же ты человеком, Фарида, пожалей меня! Разреши профессору снять гипс, я хоть вздохну посвободнее…
— Ну да, разреши! Они, Муршудовы, только этого и ждут: как увидят, что у тебя все в порядке — тут же исчезнут, а дочку твою срежут на экзаменах, и сядет она тебе на шею. Этого ты хочешь? Спрячь ногу-то под одеяло, спрячь!
Все эти годы, что он жил с ней, Кафар никак не мог понять: почему он так боится Фариды?
Сколько раз уже говорил себе: хватит, сколько можно терпеть ее выходки, ее грубость, сколько можно быть таким мягкотелым; даже клялся, что если Фарида еще хоть раз вздумает крикнуть на него — он тоже закричит, а коли уж и тогда не угомонится — побьет ее, как собаку. Но стоило Фариде очередной раз по пустякам поднять крик, как он снова отмалчивался, уходил куда-нибудь, лишь бы не слышать и не видеть ее… И самое грубое, что сумел он сказать ей за все эти годы, были слова: «У меня от тебя голова болит», над которыми она тоже потешалась вволю. Началось это едва ли не в самые первые дни совместной жизни, в те дни, когда Фарида, по ее собственному выражению, еще не успела показать ему своего настоящего лица. Однажды, когда она устроила ему скандал из-за скатерти, облитой чаем, он спокойно и ласково сказал ей: «Фарида, родная моя, зачем мы будет трепать друг другу нервы из-за всякой ерунды? Давай помнить, что все несчастья происходят как раз из-за нервов…»
Фарида перестала кричать, посмотрела на Него с каким-то сожалением и вдруг расхохоталась: «Слушай, если ты мужчина, то и разговаривай со мной, как мужчина. Хочешь мне что-то ответить — ответь, но сделай это, как делают мужчины, а не морочь мне голову своими проповедями!..»
С этого дня Кафар и решил для себя, что единственный способ избавиться от криков Фариды — это не обращать на них внимания.
Вот и сейчас он ничего больше не сказал ей, молча убрал ногу под одеяло и, натянув его на голову, отвернулся к стене.
Последнее, что сказала ему тогда Фарида, было: «Ты слышишь, я даю тебе всего три дня. Какое сегодня число? Так, двадцать пятое января. Значит, сегодня ты выезжаешь… завтра, послезавтра и третий день живешь в своей деревне, любуешься там своими кривобокими, воняющими баранами-красавцами, лижешься со своей мамочкой, а двадцать девятого ты как штык должен быть здесь, перед моими глазами. Клянусь богом, клянусь жизнью Гасанаги, если тебя двадцать девятого здесь не будет — на следующий же день беру с собой Балагу и тридцатого приезжаю к вам… — Перед взором Кафара тут же возникло заросшее черной щетиной лицо Балаги, его маленькие колючие глазки. — Если что — я там у вас такую бурю подниму, что всю твою деревню с лица земли сметет. Или тебе что, трех дней не хватит для того, чтобы посмотреть на эту вертихвостку? — Фарида имела в виду Гюльназ. — И еще имей в виду, если я вдруг узнаю, что ты ходил к ней на свидание — я тебе… глаза выцарапаю! Запомнил?»
Кафар, до сих пор отмалчивавшийся, чтобы не давать пищи ее красноречию, на этот раз вынужден был ответить:
— Запомнил, запомнил. Можешь не волноваться — я еду повидаться с матерью, сестрами, с младшими братьями…
…И даже непрерывный, обременяющий своей нудностью перестук вагонных колес не мог заглушить ее голоса, всю дорогу звучавшего в ушах Кафара. И только когда он добрался до своего села, когда сошел с машины, свернул с асфальтированного шоссе на проселок и увидел родной дом — и даже не дом еще, а растущий за домом высокий тополь, — только тогда перестал звучать в его ушах голос Фариды; и вдруг — словно был до сих пор глухим, а теперь неожиданно к нему вернулся слух — Кафар ощутил все звуки окружающего его мира… Прекрасная солнечная погода стояла в их краях, а снега здесь не было и в помине.
