Нотэ Лурье - Степь зовет
Элька посмотрела на нее встревожено.
— Что с тобой, Настя? Обидели тебя или что? Скажи! Слушай, пойдем сейчас со мной в красный уголок, пойдем, а, Настя? Поговорим до собрания. Может, тебе что-нибудь надо?
— Ничего мне не надо! — В глазах полыхнул крапивный огонек, губы сжались узелком.
Элька помедлила с минуту, потом пожала плечами и пошла прочь. У последних яблонь она обернулась.
— Если он придет, скажи ему… Слышишь, Настя, скажи Коплдунеру, чтобы шел в комнезам, я его там буду ждать…
В ответ Настя изо всех сил дернула ветку и сдавленно крикнула:
— Шлюха! — И еще раз: — Шлюха поганая! — И, мелко перебирая босыми ногами, побежала к шалашу.
Ноги сами вынесли Эльку за ограду сада. „И эта… За что?“ — щемило сердце. Что она ей сделала?… „Нет! Не надо было соглашаться, не надо было идти в этот дикий хутор. Кто может с ними сладить? Нет, вернуться в Ковалевск. Сегодня же…“
Но тут же она рассердилась на себя:
„Не будь дурой, Элька! Не обижаться на них надо, не бежать от них, а доводить до разума. Не поддаваться, а перевоспитывать“.
Эти слова сказал ей прошлой весной Микола Степанович. Ковалевск выделил тогда трактор в помощь колхозу, организованному на одном из старых здешних хуторов, и Элька на только что отремонтированном „Интернационале“ распахивала там целину. Кулаки натравили женщин. Бабы напали на нее в степи, разорвали на ней платье, забросали камнями. В тот же день прискакал верхом Микола Степанович, провел на хуторе несколько дней, пока не наладил работу, а ее, Эльку, заставил остаться. „Только не отступать, — говорил он ей. — Запомни это, девушка, на всю жизнь. Тот, кто отступил один раз, может и второй раз не выдержать. Если ты уверена в своей правоте, дерись до последнего“.
„Глупости! Подумаешь, двум бабам не понравилась! — ругала себя Элька. — Мало ли что кому в голову взбредет… Важно самой быть человеком“.
У голубоватой комнезамовской хатки стоял Матус и по обыкновению ковырял в зубах.
— Ты одна? — спросил он насмешливо, увидев Эльку.
— Добрый вечер, — сдержанно ответила она. — Что, никто не пришел?
— И не придут. Давно уже с мужиками спят в обнимку…
— Может, еще соберутся… — Элька растерянно оглядывала пустынную улицу.
— Да что ты, в самом деле? Ночь на дворе, чего ждать? Ей-богу, прошлись бы лучше, прогулялись бы, а?
Элька гневно посмотрела на него.
— Больше вам ничего не хочется?
— А чем я хуже того же Коплдунера? У Эльки слезы выступили на глазах.
— Почему вы со мной так разговариваете? — спросила она дрожащим голосом.
— Ну-ну, уж и пошутить нельзя! — Матус увидел, что девушка не на шутку расстроилась. „Черт ее знает, уполномоченная все же“. — Ты ничего не знаешь о Хонце? — поспешил он переменить разговор. — Зачем это его вызвали в райком? В райком зря не вызывают…
— Вы что, слыхали что-нибудь? — быстро спросила Элька.
Матус снова сунул спичку в рот.
— Всякое говорят… А ты разве… Не может быть, чтоб ты не знала.
— Да откуда? — с сердцем сказала Элька. — Вы знаете, так скажите.
— Нет, нет! Мало ли что брешут… Не мое это дело. Элька с минуту испытующе смотрела на него. Он,
видимо, что-то от нее скрывал. Потом, тряхнув головой, откинула волосы со лба, точно решила больше не думать об этом.
— Так… Ну ладно. Где Коплдунер?
— Да вон, около ветряка я его видел.
— Ага… Значит, попозже мы за вами зайдем. Насчет того дела. Насчет Пискуна… — И, не слушая, что Матус ей еще скажет, Элька быстро пошла к ветряку.
На песчаном взгорке за хутором ветряк сонно махал в сумеречном небе заплатанными крыльями, шумел жерновами.
Около ветряка стояла чья-то подвода, Коплдунер помогал таскать мешки с мукой.
Запыленный возчик, сопя и отдуваясь, говорил:
— В Малостояновке что было, слыхал? Там вчера всех кулаков выгнали. Сендера Оксмана тоже раскулачили, черт бы его побрал с братцем! — Он оглянулся. — А братец-то все еще с вас шкуру дерет! Шесть с половиной с пуда, чтоб ему с голоду пухнуть…
Верхом на буланой — вторая на поводу — проскакал мимо ветряка Шефтл.
Он подстегивал кобылу, свистел, гикал, точно ему хотелось, чтобы весь хутор смотрел на него. Увидев Эльку с Коплдунером, он пнул лошадь ногой и во весь опор пустился к двору.
16Юдл Пискун пришел вечером домой в большой тревоге. Только что, пробегая задами мимо красного уголка, он увидел Эльку и Матуса, которые будто спорили о чем-то, и Элька назвала его имя. Нет, он не ослышался, она ясно сказала: „Насчет Пискуна“. Он притаился за плетнем, хотел подслушать еще что-нибудь, но они тут же разошлись в разные стороны. Чертова сука, что она пронюхала, чего ей надо, чтоб ей утром глаз не открыть? Юдл был вне себя. Он с порога заорал на жену, почему опять не завесила окна, пнул попавшуюся под ноги табуретку так, что она кувырком полетела к стене, и побежал в конюшню.
Сквозь щели в кровле конюшни слабо брезжило ночное небо. В углу, на куче прелой соломы, чуть дыша, лежала гнедая. Ее густо облепили мухи, ползали по ней, копошились в ноздрях, в углах глаз, точно на падали.
Юдл подошел, приподнял носком лошадиную морду и с отвращением сплюнул.
— Хоть сдирай с нее шкуру живьем, ничего ее не берет.
Он быстро вскарабкался по стоявшей у стены стремянке и, держась за стропила, по одной сбросил на землю высохшие лошадиные шкуры. Двором он перетащил их в клуню и засунул под кучу прошлогодней мякины. Перебегая обратно двор, он увидел Оксмана, который огородами шел к его хате.
Юдл повел Оксмана за соломенную скирду, где их никто не мог увидеть.
— Плохо, Юдка, совсем плохо, — говорил Оксман, усаживаясь под скирдой. — Они достали трактор. — Синие жилы на руках вздулись, руки тряслись. — Куда деваться? Что делать? Что делать? Ты тогда говорил на счет Успеновки что-то… Так, может… Надо спасаться, они нас за горло берут…
Юдл не отвечал.
— Ты что молчишь, Юдка? — Оксман смотрел на него с испугом.
— Они его не получат, — проговорил Юдл, пощипывая ус.
— То есть как это? Откуда ты взял?
— Они его не получат, говорю. Скажите слово и… Поняли?
— Ага, ага, — поддакивал Оксман неуверенно, словно не совсем понимая, к чему тот клонит.
— Догадались? — прошептал тот.
— Опасное дело… Риск…
— Ну и что? Последнее поставить на кон, говорю я. Чего вы ждете?
— Так я же… Я все, что могу… А что я могу один? Что?
Юдл помолчал, что-то обдумывая.
— Как Симха? — спросил он наконец.
— Он у меня будет сегодня. — Оксман оглянулся. — Попозже, уговорились мы. Может, и Шефтла Кобыльца позвать? — Он был явно растерян.
— Для чего? Он нам не нужен. Кроме как о себе, ни о чем не думает. Плюньте на него, еще подведет. Вы бы лучше об этом бабском собрании позаботились, чтобы его не было… Мне-то, положим, что, а вот вам…
— Позаботился, позаботился! Моя Нехама сегодня с ног сбилась, бедняжка… Что она о себе думает, эта потаскуха? Она будет с мужиками путаться, а бабы — в рот ей смотреть? — Оксман жалко подмигнул. — Никакого собрания она не получит… А скажи…
Он замолчал, словно не решаясь продолжать, потом придвинулся к Юдлу вплотную.
— Ты думаешь, они не знают про тебя?
— Что?
— Я слышал, будто… Тьфу, будь они прокляты!
— Что вы слышали?
— Поговаривают насчет… насчет твоей кобылы. И… и еще… — Он опять оглянулся и глазами показал на скирду, за которой они прятались.
На самом деле Оксман ничего насчет скирды не слышал, но он знал, что осенью Юдл купил изрядный запасец пшеницы и, конечно, нигде, кроме как под скирдой, спрятать ее не мог.
Юдл крепко прикусил тонкий ус. Он боялся выдать свою тревогу, хотел промолчать, ответить шуткой, но не совладал с собой.
— Кто это брешет? Кто? Кобыла… Какая кобыла? Горло мне хотят перерезать… Я им покажу… Она у меня больше ни пить, ни есть не захочет, коммунистка эта! Я им подпущу-таки красного петуха.
— Ш-ш-ш…
— Что „ш-ш“? Вечно вы всего боитесь! В Успеновке — было? И до сего дня не дознались, кто…
Оксман заерзал. Ну зачем так прямо говорить? Нет, он опасный человек, этот Юдл.
— Что вы ерзаете, точно на крапиву уселись? Хотите или нет? А хотите, так надо смазать. — Юдл пощелкал себя по ладони. — Трактора им тогда не видать, как своих ушей. Только не тяните… Я уже там побывал, — добавил он, показав в сторону Черного хутора.
— У него? — оживился Оксман.
— У него, у Патлаха. Он сделает, все будет чисто. — А если…
— Его дело. Надо только смочить дорожку, так оно будет надежнее.
— Ну, а все-таки, не дай бог…
— Да вам-то что? Жалеете его, что ли? Старый пьянчуга, все знают.
У Оксмана на шее мелко билась синяя жилка. Перед его глазами вспыхивало пламя спички, которую Юдл зажег тогда в темной боковушке, и у него мурашки пробежали по телу. Но он все-таки кивнул головой. Он согласен на все. Только бы спастись…