Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Опять мне нечего сказать. И за каким только бесом приехал?
— Предельный диаметр долота для этого станка двести пятьдесят миллиметров, больше не бывает, ни в одном справочнике не найдете, — доказывает мастер. — Мы же бьем в гранит на пятьсот. Предел должен быть, верно?
Смотрю на свалку металлолома. Валяются вдребезги расхлестанные коронки, долота. Нельсон перехватывает мой взгляд и кривит рот. Это что он, так улыбается?
— Ну, что скажешь, командир? — почти не открывая рта, цедит адмирал и давит зачем-то ногой долото.
— Не знаю, что и посоветовать, слабоват я в этом деле. Хотел поднатореть, у тебя недельку-другую пожить, вот и приехал, — не откажешь?
Нельсон как будто отмяк. Если говорить честно, мне действительно надо поучиться у этих людей «лэповским премудростям». Общеизвестно, что комплексная бригада, оснащенная техникой, монтирует в среднем за двадцать четыре рабочих дня два с половиной километра ЛЭП-220 вольт, бригада же Нельсона установила рекорд — четыре километра!
Мы склоняемся над скважиной. Запускаю туда руку. Проходка отполирована, как стекло, значит, снаряд «плясал» на одном месте. Достаю осадок пульпы, растираю в пальцах — точно наждак. Поднимаю голову — вверху замер снаряд с выщербленной коронкой. На меня смотрят и бурильщики и линейщики.
— Хрупкая, — говорю, — крошится. — И пробую на палец коронку.
Не слепые, видят, что крошится.
— Попробуем нарезать зубья на буровой трубе и зачугунить.
— Давайте, — соглашается Нельсон. Принес мне свою робу и свои валенки.
Двое суток не отходили от станка. Кроим, режем металл, варим. А толку нет.
Полина Павловна приносит еду: похлебку подогревает на костре в ведерке, на крышке пироги.
— Молодец, Полина Павловна. За такую работу, — говорит бурильщик, — орден полагается.
— Какой уж там орден, шли бы да отдохнули. Глаза совсем провалились.
Взглянул на Нельсона — и то правда. Смотрю на горы. Зябко. Спрашиваю Нельсона, есть ли периодичка — сталь 5.
— Пара прутьев найдется.
Он приносит два прута и бросает к моим ногам.
Режем, навариваем к долоту направляющие прутья. Нельсон велит запустить станок. Снаряд взлетает вверх и бьет. Мы с головы до ног обрызганы пульпой, покрываемся чешуйками льда, но не отходим. Снаряд бьет так глухо, что отдает под ногами.
— Шабаш, поднимай! — Поднимают снаряд; направляющих как не было. Сталь искрошилась, рассыпалась.
Адмирал буреет, теперь его глаз вращается в орбите шарикоподшипником. Но ни слова.
Мы смотрим на кучу лома. Валяются похожие на арбузные корки срезки труб, куски листовой стали. Гранит одну марку стали крошит, другую мнет.
Перекуриваем. Не смотрим друг на друга. В десяти шагах молотит тягач. Ребята вяжут опору. Смотрю на трактор.
— Снимем рессору? — говорит Нельсон.
Жаль расставаться с тягачом.
— Снимем!
Снимаем. Выкраиваем из рессоры похожую на ласточкин хвост полосу, привариваем к долоту. Запускаем станок. Стоим, не дышим. Снаряд тяжело ухает, бьет как колотушкой.
— Великовата площадь режущей части, — замечает адмирал. — Надо на ребро ее приварить. — Поднимает долото — так и есть, но рессора стоит, только чуть дает усадку. Это уже хорошо. Теперь выкраиваем из рессоры «усы жука», выпускаем немного за диаметр долота и на ребро приворачиваем. Если смотреть с торца на долото, виден крест, а если вмять долото в глину, оттиск оставит букву X. Подливаем в скважину горячей воды. Запускаем станок. В полторы тонны кулак рушит гранит. Снаряд заметно погружается в стакан проходки.
— Берет, — говорит Нельсон.
Отминает со штанов засохшую пульпу.
— Пойдем, вздремнем малость.
Идем по зимней шубе горы, взорванной камнями. Адмирал то и дело останавливается, прислушивается.
— Стучит, ишь ты как! — он кривит рот и пялит на меня незрячий глаз. — Пойдем, чайком с жимолостью согреемся. В ней вся сила.
— Почему?
— А ты разве не знаешь? Жимолость — ягодка горькая, но это настоящий эликсир жизни. Ни хворь, ни холод не берет. Съел пару ложек — усталость снимает.
Подходим к самому крутяку.
— Ты вот так, мелким ступом, — говорит Нельсон. Я, стараясь попасть след в след, топаю за ним. Сходим с крутяка на тракторную объездную дорогу, ноги меня не слушаются, словно развинтились в суставах. А Нельсон ничего, молодцом, приосанился — словно на марше. Я едва поспеваю за ним.
Заходим на стан. Я прямо в столовую, Нельсон в свой вагончик.
Полина Павловна хлопочет на кухне. Пахнет вкусно. На столе горкой дымятся румяные шаньги, в эмалированной миске рубиновое варенье из жимолости.
Полина Павловна проворно наливает из кастрюли в умывальник горячей воды и говорит:
— Мойтесь, мужики. Что вам — суп-лапшу или щи? Нельсон любит щи.
— Мне бы пару мисочек жимолости, если можно, и больше ничего.
— Да ради бога, — забеспокоилась повариха, — сама собирала ягодку-то. Другой раз обед приставлю и по ручью — глядишь, за час-другой оберу куст, как бобы синие в котелке лежат. Рясно растет. Вот и Андрейке увезете баночку. Как он там? — спросила она. — Здоров? Управляетесь-то как с ним?
Рассказываю.
Полина Павловна, подперев щеку рукой, слушает, притулившись к косяку.
— Ведь сколько раз просила, писала Седому. Царство ему небесное, да разве… — Полина Павловна махнула рукой и отвернулась. Подала растопленное в чашке масло. Оно трещало и брызгалось. — Отдайте нам Андрюшку, — вдруг сказала она. — Мать мальчишке нужна, эх, мужики, мужики, как вы понятия не имеете. Мы с Нельсоном два ломтя, выходит, от одной краюхи. Куда нам друг от друга, вот бы и Андрей около нас. Своих ни у него, ни у меня нету. И не заметили, как сгорела жизнь. Поговорите с ребятами, они послушают вас. Это вам и Нельсон скажет. Ну-ка я сбегаю за ним, где он там.
Полина Павловна юркнула в дверь. Я посмотрел на стол, стол раскачивался как на волнах, в ушах шумел прибой. Шея стала ватной: ты и вроде не ты. Вернулась Полина Павловна.
— Заснул Нельсон, — огорчилась она и сразу как-то сникла. Говорила об Андрейке и еще о чем-то, не помню. Заснул за столом и я.
Утром меня разбудил Славка.
— Ну и ну! — сказал он. — Свирепо ты, дед, дрыхнешь.
Я поднялся и пошел к Нельсону. Навстречу Полина Павловна…
— Спит, — сказала она, — словно окаменел, вот устряпался.
— Однако мы поедем, Полина Павловна, — сказал я. — Спасибо вам за хлеб-соль.
— Рада была угостить, чем бог послал. Вы уже извините, если что не так. Что же вы так мало погостили?! Приезжайте еще.
Проводить нас из вагончиков высыпала вся бригада. Собаки сновали между людьми и тревожно, скулили. Запыхавшаяся Полина Павловна сунула булку хлеба — сгодится: не ближний свет — дорога. Славка хлеб в багажник и поддал газу. Машина обогнула котловину и круто пошла в гору, надрывно постанывая.
Меня нещадно клонило в сон, голова непроизвольно падала, ныла нога. Я еще утром, когда выходил из вагончика, почувствовал, как из-за гор потянуло теплым ветерком. Мглистое небо припало до самой земли. Я еще подумал — снег будет. Наконец меня укачало. Очнулся от резкого толчка — открыл глаза. Присмотрелся. Передо мной вращался рой белых мух и отчаянно болтался на стекле «дворник».
— Кажись, вправо слишком взяли, — сказал Славка, — а может, влево, — усомнился он.
Поглядев на часы, я только тут сообразил, что мы сбились с пути.
— Может, переждем, — сказал я, — видишь, какая каша.
— Каша — мать наша, — пропел Славка, — каши нету. — Он вытащил из багажника уже ощипанную буханку и сунул обратно.
Котелок с заваркой подвешен под капотом — это вещь, ничего что припахивает бензином. Зато теплый. Сухая корка не лезет в горло. Промочить в самый раз, заморишь червячка и дюжишь. Вообще надо подкрепиться. Если считать по времени — порядочно отмахали. И надо, как убитый, спал. Ничего, что голова болталась. Видать, вымотало нас долото. Кошу глаз на Славку — мечется. То влево, то вправо дергает рычаги, вижу — нет уверенности.
— Может, переждем?
— Можно и переждать, — соглашается Славка. Останавливает машину. Глушит мотор. Сразу наступает тишина, и тут же захватывает тревога.
Мы сидим, уперевшись взглядами в мутное пространство за стеклом.
Я хочу сказать Славке, что надо было вернуться, когда начался снег, но язык не поворачивается.
Вдруг в кабине стало светлее, и сразу перестал падать снег. Открылась заснеженная даль. Земля вспухла от свежего снега. Жидкий лесок и кустарник показались сказочными. Славка повертел головой.
— Вот чудеса, — выдохнул он, — будто небо кто пробкой заткнул. — И завел мотор. — Тебе не кажется, что мы отклонились вправо или влево? Пересечем эту падь, — показал он глазами на распадок, — там и сориентируемся. Кажись, гора мне эта знакома. Не мог же я…
