Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России
— У заведующего библиотекой я отпросилась всего на три дня, — говорила Наталья Сергеевна, когда они сели в небольшой столовой, служившей в лазарете и комнатой для свиданий с посетителями. — Но ехала сюда я, — вы представьте, — около суток!.. А смотреть на карте, как будто и совсем близко от Херсона… на дорогах везде творится невообразимое: везде длинные остановки, везде воинские поезда стоят на путях, а пассажирские пускают, как кому вздумается. Выходит, что мне сегодня же вечером надо ехать обратно, чтобы приехать в срок…
Она говорила самые обыкновенные вещи, самыми обыкновенными словами, но Ливенцев едва понимал, что она говорила.
Ему казалось теперь неслыханным чудом уже и то, что вот она, Наталья Сергеевна, в этом чудовищно скорбном месте — военном госпитале, на простом, жестком, деревянном диване сидит с ним рядом; что там, где не выдыхается тошнотворный запах ксероформенной марли, от нее пахнет духами л'ориган; что он держит в своей руке ее руку, которая дороже для него всех сокровищ и всех наград…
Но вот она сказала:
— А вы так и не написали мне, как именно вас ранили, — при какой обстановке. Должно быть, ваша рота кинулась занимать еще какой-нибудь окоп и при этом вас ранили?
Она смотрела на него родными глазами. Глядя в такие глаза, невозможно было выдумать что-то насчет австрийских окопов; однако трудно было и сказать всю правду.
Он выбрал неполную правду; он ответил:
— В моей ране виноват наш командир полка, — как это иногда бывает… Не будь в тот момент около меня командира полка, я не был бы ранен.
— Да?.. Я мало поняла все-таки, — улыбнулась она.
— Война ведь вообще дело весьма мало понятное, — слабо улыбнулся и он. — Особенно такая война, какую мы сейчас ведем.
— Да, конечно, именно такая война, — сказала она с ударением. — Но ведь если виноват в вашей ране командир вашего полка, то разве вы не могли бы на него жаловаться высшему начальству?
Он погладил ее руку и повел головой:
— Нет, это было бы бесполезно, прежде всего. Если бы даже я и подал жалобу высшему начальству, то в глазах этого высшего прав всегда тот, кто выше, — в данном случае не прапорщик, конечно, а полковник. Подобное познается подобным; магнит притягивает железо, а к меди он глубоко равнодушен.
— Я начинаю кое-что понимать, кажется, — внимательно присмотрелась к нему она. — Полковник и прапорщик, — тут действительно мало общего… но может быть… (Тут она несколько понизила голос, хотя в столовой сидели только они двое.) Может быть, близко уж время, когда прапорщики привлекут к ответственности полковников, а? И даже генералов!
И когда он вопросительно поглядел на нее, она улыбнулась, добавив:
— Разве для вас секрет это, что мы уже накануне революции?
Ливенцев тоже улыбнулся, как взрослый ребенку:
— И год назад и полгода назад я слышал это… И даже сам говорю это иногда легковерным… Но человеческой глупости все что-то не видно конца. Есть чьи-то стихи:
Гром побед отгремит, красота отцветет,Но дурак никогда и нигде не умрет,Но бессмертна лишь глупость людская!
Она пожала ему руку, противореча при этом:
— Не бессмертна, нет! И конец глупости приближается с каждым днем. Теперь он близок, это знайте.
В это время Тесьмин вошел в столовую через двери, выходившие на лестницу, а сосед Ливенцева по койке, поручик Филатов, артиллерист, убежденный и неукротимый сквернослов, вышел из палаты, и, встретившись, они не разошлись, а остановились тут, перекидываясь ленивыми фразами о каких-то пустяках и разглядывая красивую знакомую прапорщика Ливенцева; поэтому Наталья Сергеевна перевела разговор на Херсон и свою поездку.
Однако вслед за Филатовым стали входить из палаты в столовую еще и еще офицеры, выздоравливающие и потому совершенно изнывавшие от скуки. Наталья Сергеевна твердо выдерживала их назойливые и липкие взгляды и просидела с Ливенцевым все время, отведенное для посетителей.
Когда же она уходила, он не мог расстаться с нею, не проводив ее по лестнице вниз, хотя лестница и была для него пока еще запретным местом.
Здесь, медленно спускаясь со ступеньки на ступеньку, она спросила его, пошлют ли его снова на фронт, когда он поправится окончательно.
— Непременно, — ответил он, — если только мой командир полка не начал против меня дело по обвинению меня в сочувствии красным.
— А-а, — как-то просияла она изнутри и даже остановилась, чтобы поглядеть на него подольше. Он же продолжал:
— Но я все-таки думаю, что такого дела он не начнет, — что ему просто неудобно будет по некоторой причине начать такое дело.
— Я как будто начинаю что-то понимать, — сказала она радостно. — Но как вы думаете, — ввиду вашей раны не оставят ли вас все-таки в тылу?
— Например, в Херсоне? В запасном батальоне? Вообще там, где фабрикуются пополнения для фронта?
— Если бы в Херсоне, это было бы для меня приятнее всего… Впрочем, публичные библиотеки есть ведь и в других городах. Иногда бывает так, что можно с кем-нибудь поменяться местом службы.
Он поцеловал ее руку, и была большая убежденность в том, что он сказал ей на это:
— Я считаю необыкновенной удачей в своей жизни, что вздумал тогда прочитать Марка-Аврелия! Величайшей удачей!.. И я так рад, что вы оказались другою, чем мне показались тогда!
— Разве такие вещи говорят вслух? — притворно изумилась она.
— Теперь это можно сказать. Теперь ведь и я другой. Тогда ведь я был всего только неисправимый математик в шинели, а теперь я уже видел своими глазами эту войну, и проклял войну, и оценил войну, как надо. И для меня теперь всякий, кто не будет стремиться положить конец этой войне, — подлец! И на фронте я буду или в тыловой части, но, знаете ли, я не хотел бы только одного: отставки. Я не хотел бы, чтобы меня разоружили, потому что, — приблизил он губы к ее небольшому розовому уху, так как они подходили уже к концу лестницы, — потому что революцию способны сделать все-таки вооруженные люди, а не безоружные!
1935 г.
Комментарии
Утренний взрыв*
Роман впервые напечатан в альманахе «Крым» № 7 за 1951 год. Отдельным изданием вышел в Крымиздате (Симферополь, 1952). Включен в девятый том собрания сочинений изд. «Художественная литература», 1956.
Готовя роман для отдельного издания эпопеи «Преображение России», С. Н. Сергеев-Ценский в 1956 году дописал конец пятнадцатой главы, начиная со слов: «Что же, это ведь хорошо, — сказала Надя», а также главы шестнадцатую — двадцать третью.
Датируется на основании отчета С. Н. Сергеева-Ценского от 25.XI.1956 г., а также его «Автобиографии», помеченной: «Москва, 31 августа 1958 г.» и опубликованной в четвертом томе эпопеи «Преображение России» (Крымиздат, Симферополь, 1959).
В «Автобиографии» С. Н. Сергеев-Ценский писал:
«В послевоенные годы, живя в Крыму, я включил еще в эпопею „Преображение России“ роман „Утренний взрыв“ и роман „Преображение человека“, состоящий из двух частей: „Наклонная Елена“ (была написана в 1913 году) и „Суд“ (это написано в 1954 году), а также повесть „Пристав Дерябин“, для чего старый свой рассказ 1910 года увеличил вдвое, что было сделано в 1956 году».
Сули пала, Кьяфа пала… — В романе полностью приводится стихотворение А. Н. Майкова (1821–1897) «Деспо».
«Господа Обмановы» — фельетон о царской семье, принадлежащий писателю А. В. Амфитеатрову (1862–1938); напечатан в 1902 г. в газете «Россия».
Дружина пирует у брега… — неточная цитата из «Песни о вещем Олеге» A. C. Пушкина.
Удрученный ношей крестной… — последняя строфа из стихотворения Ф. И. Тютчева (1803–1873) «Эти бедные селенья…».
Зауряд-полк*
Роман впервые напечатан в журнале «Знамя», №№ 9, 10, 11 и 12 за 1934 год. Отдельное издание: С. Сергеев-Ценский. Зауряд-полк. Роман. Государственное издательство «Художественная литература», Москва, 1935. В этом издании роман датирован автором: «Крым, Алушта, июнь-июль 1934». Вошел в собрание сочинений С. Н. Сергеева-Ценского изд. «Художественная литература», том девятый, 1956. Датируется по этому изданию.
В иное время трешницы не выпросишь… — неточная цитата из «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского за 1876 г. (глава вторая, раздел II: «Парадоксалист»).
…батареи медным строем скачут и гремят… — цитата из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Спор».
Эпизод с битьем солдат, о котором рассказывает Ливенцев в третьей подглавке четвертой главы «Зауряд-люди», автор перенес из первой редакции своей повести, написанной в 1910 году, «Пристав Дерябин». В «Приставе Дерябине» рассказ об этом ведется от автора; главное действующее лицо в эпизоде — прапорщик Кашнев.
