Николай Корсунов - Мы не прощаемся
Играя кончиком длинного белого галстука, Марат пояснил:
— Никак не могу привыкнуть к производственному территориальному, товарищ Грачев. К перестройке никак не привыкну...
Грачев посмотрел на щупленького, с торчащими волосами агронома изучающим долгим взглядом:
— Жизнь, молодой человек, не стоит на месте.
— Жизнь-то не стоит, зато мы...
К лицу Грачева прилила кровь.
— Можно подумать, Лаврушин, что вы осуждаете создание управлений и их парткомов?
— А что! — подскочил Марат, но тут же почувствовал, что его дергает за рукав механик Утегенов.
— Ай, садись, пожалуйста! Мой отец говорил... Зачем шум? Зябь надо пахать, кукурузу надо косить...
— Я отвечаю на вопрос. — Марат сел.
Грачев тер пальцами крутой раздвоенный подбородок и видел: Ветланов смотрел на агронома, улыбался, a Савичев откровенно избегал его, грачевского, взгляда, отгораживаясь целым облаком папиросного дыма. «Надо Заколову хвост наломать, запустил работу с коммунистами!..» Отыскал его. Владимир Борисович даже чуточку привстал на скамейке, видно, ждал вопроса.
— М-да... Ладно, товарищи, продолжим. Утром состоялось совместное заседание... Володя, принесите, пожалуйста, — кивнул Грачев шоферу. — Управление и его партком за успехи в хлебосдаче... Володя, снимите чехол... Здесь находится актив колхоза, так позвольте передать это переходящее...
Движением древка Грачев развернул широкое шелковое полотнище, оно опало с тяжелым шорохом. Такой шорох бывает у ссыпаемого зерна. Грачев протянул руку Савичеву:
— Поздравляю, заслужили! Колхоз первым занесен на областную Доску почета... Поздравляю!
2К пологому речному взвозу вел тихий узкий проулок, сжатый огородными плетнями, густо увитыми тыквенной и огуречной ботвой. Среди желтеющей уже лопушистой листвы висели недоразвитые тыковки и перезрелые рыжие огурцы, расклеванные курами. Над тяжелыми облысевшими корзинами подсолнухов вились и верещали прожорливые воробьи.
Из-за угла лихо вывернул «газик», и Марат едва не попал под колеса. Прижался к плетню, ощущая ладонями шершавую, как наждачная бумага, листву ботвы. Рядом вскочил и шарахнулся в сторону белолобый теленок. «Газик» нырнул к Уралу, а теленок, цедя струйку, шафранными ноздрями брезгливо принюхивался к оставленному машиной дымку.
Марат засмеялся, проведя рукой по его податливой спине:
— Нельзя так, это же товарищ Грачев.
С реки неслось протяжное и раскатистое, как эхо:
— Эге-гей! Паро-омщи-ик!..
Паром грузился на той стороне телегами и мотоциклами. «Значит, Грачев ждет. Не хотелось бы встречаться. Впрочем...» Марат перекинул рюкзак на другое плечо и стал спускаться по обочине.
«Газик» стоял у кромки воды, а шофер, расставив длинные ноги и уперев кулаки в бока, недовольно следил за приближающимся паромом. Стальной трос, провисая в середине, сочно чмокал по воде и, вновь натягиваясь, сорил капелью. В сторонке, на полузанесенной песком коряге, сидел Грачев и, выбирая возле раздвинутых ног плоские речные голыши, ловко метал их по воде. Когда камень, рикошетя, делал пять-шесть веселых скачков, то на большом лице Грачева Марат замечал искреннее мальчишеское удовлетворение.
Увидев агронома, Грачев поднялся, отряхнул руки от песка. Марат понял его вопросительный взгляд, кинутый на рюкзак. Пояснил:
— На рыбалку собрался. За все лето впервые...
— Хорошее дело. Я тоже люблю с удочкой... А где же снасти?
— Нас целая компания, сейчас подойдут...
Больше, кажется, не о чем было говорить. Молча смотрели на сверкающую струну троса, на медленно идущий паром. И Марату почему-то вспомнилось позавчерашнее собрание в бригаде, особенно горькие слова Савичева, когда возле Грачева осталось три-четыре человека: «Ну вот, забираешь ты у нас половину фуража. У других — тоже... А когда мы животноводство поднимать будем, Степан Романович? Ты, извини за грубость, откуда берешь мясо к столу? Из магазина? Для твоей зарплаты и то цена... Нет, Романыч, не с того края беремся...»
Грачев не стал возражать, доказывать, он только невесело улыбнулся: «Побыли бы вы, Павел Кузьмич, на моем месте!..» Действительно, на его месте тоже не легче: обязательство не выполняется, а с Грачева наверняка спрашивают.
— Много еще до девяти миллионов пудов осталось, Степан Романович?
Марат спросил это с участливой заинтересованностью, но Грачеву, очевидно, почудилась в вопросе тонкая ирония. Ответил не сразу. Сначала проследил, как «газик» отбросил пробуксовавшим колесом струю песка, развернулся и, погромыхивая досками настила, въехал на паром. Только после этого, заложив руки за спину, Грачев с высоты роста оценивающе окинул Марата взглядом от чубчика до кирзовых сапог.
— Я вас мало знаю, Лаврушин, но мне кажется, у вас есть нехорошая манера вмешиваться не в свои дела.
Марат прикусил губу.
— Вы, вероятно, о моей реплике... на собрании?
— Допустим. Вы коммунист? А партийной дисциплины не знаете. Извините, меня ждут! — Грачев шагнул к причальным мосткам.
Паром отчалил, и поэтому последнее слово осталось за Грачевым. Но сам-то он не чувствовал себя победителем. Облокотившись на перила, Грачев искоса поглядывал на оставшегося у береговой кромки агронома, который все уменьшался и уменьшался. «С разных берегов смотрим мы друг на друга, с разных берегов смотрим на дела, — Грачев давил в себе ощущение вины. — Он, этот Лаврушин, считает меня дубом мореным, бесчувственным... А я за район болею, за его честь. И не мне останавливать маховик перестроек».
На этой речной переправе вспомнилась Грачеву недавняя беседа с заведующим сельхозотделом обкома партии Фаитовым. Тот был, как всегда, категоричен: «Делами своего района, Грачев, ты должен доказать правомерность перестройки сельхозорганов. Твои руки развязаны — действуй, давай качественно новый скачок. Я в тебя верю, Грачев, будь любезен, не подводи...»
Грачев, вспоминая, горестно хмыкнул: «Легко сказать — не подводи! Говорят, молот, сокрушая, кует. Я сейчас между молотом и наковальней. Молот в данном случае — Фаитов. Он из меня кует то, что считает нужным. Ему, конечно, видней, пусть кует, лишь бы не расплющил да не выбросил на свалку. Тут уж, конечно, успевай сам вертеться меж наковальней и молотом. Ну, это у меня, кажется, всегда получалось! — У Грачева настроение приподнялось. — Без определенных издержек на определенном этапе не обойтись, это аксиома». Он бодро сошел с парома, приставшего к берегу. Повел окатистыми плечами, но не оглянулся, хотя и чувствовал, что с противоположного берега на него все еще смотрит ершистый забродинский агроном. Пускай смотрит: молодо-зелено!
Марат подошел к бударе Мартемьяна Евстигнеевича, примкнутой к чугунному колесу от лобогрейки, кинул в нее рюкзак и сел на носу. Настроение было испорчено. «Что они так долго собираются?» — подумал он о Гране с Василем.
С Бухарской стороны часто летела паутина — первая проседь недалекой зимы. Журавлиный треугольник пунктиром метил малиновые донца облаков. А выше него, выше закатного солнца, реактивный самолет вел по синеве тонкую блестящую линию.
Внимание Марата привлек девчоночий радостный возглас: «Й-есть! Вот это окунище!..» В соседней бударе, зажав под мышкой удилище, снимала с крючка рыбу Варя Ветланова.
— Как клев, Варюша?
— Ой, хорошо клюет, Марат Николаевич! Целую уйму уже натаскала.
Марат перешагнул в ее будару, нагнулся к ведру: в нем плавали конопатые ерши и окуни в лампасах.
— Ого!.. Может быть, уступишь нам? А то поймаем ли сами...
— Забирайте, я еще сколько угодно наловлю! А черви есть у вас? Возьмите моих, я еще накопаю. Берите, берите! — Варя почти насильно всунула в руки Марата ведерко и консервную банку с червями.
— Спасибо! Значит, с меня плитка шоколада.
— Что я — маленькая?..
Варя смотала леску на удилище и важно, оттопыривая мизинец свободной руки, посеменила к взвозу. Но, оглянувшись и заметив, что Марат как будто бы уже не смотрит на нее, припустилась во весь дух, только загорелые ноги, как спицы в колесе, замелькали.
Марат улыбнулся. И тут же он увидел спускавшегося к берегу Василя. Тот нес на плече весла и удилища, а в руке — патефон.
— Стопроцентный культдосуг обеспечен! — Марат с усмешкой принял от него патефон и снасти, сложил в бударе. — Я уже и рыбы наловил, пока ждал вас...
— Зараз придет Граня. Нюру шукае, шоб она за нее на ферме...
На границе Европы и Азии не было таможенных досмотрщиков, и паромная переправа не пустовала. Особенно активно катались на левобережье женщины — там безданно-беспошлинно можно набирать мешки и ведра терну и грибов. Женский разноголосый галдеж был слышен даже с азиатской стороны. А оттуда начали переправляться грузовики с ароматным лесным сеном.
