Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
— Думала, уже светает, — виновато оправдывалась она. — Обидно, полжизни уходит на сон. И почему у нас в горах такие длинные ночи?
— Ничего себе длинные! Не успеешь закрыть глаза, как уже пора вставать, — пробурчал Зубаир.
— Тебе бы только спать…
— Это мне бы только спать? Да я всю жизнь поднимался с первыми петухами.
— Знаешь, Зубаир, — поспешила она перевести разговор, — я сегодня в поле обратила внимание на дочь Махмуда. Совсем зрелая девушка, а, говорят, ни за кого не засватана.
— Так вот почему тебе не спится! Ничего, для каждой папахи найдется голова.
— Знаешь, Зубаир, что я подумала: ей очень подойдет Курбан, сын Магомеда. Такой горячий парень. Я заметила: когда покрывали крышей колхозную ферму, он работал за троих.
— А тебе так и не терпится надеть уздечку на бедного парня…
— Как ты думаешь, Зубаир, получится у них?
— Ну раз ты взялась… теперь хоть слюной клей, все равно выйдет крепостная стена, — заверил он.
Пока они разговаривали, незаметно наступило утро. Патимат встала, зажгла лампу, надела новое платье, синее в белый горошек, набросила на плечи черный с яркими цветами кашемировый платок. Из глубины зеркала на нее смотрела высокая, стройная женщина со строгим смуглым лицом. Она взяла в руки медный, до блеска начищенный кувшин и еще немного повертелась перед зеркалом, словно примеряя кувшин к платью. Убедившись, что и кувшин и платье ей идут, она довольно улыбнулась и вышла. Недаром про нее говорили в ауле, что она плывет, как куропатка.
Злые языки утверждали даже, будто бы она надевает на колени какую-то резину, которая сдерживает движение и делает походку плавной. Но мало ли что придет в голову завистникам? Вряд ли она стала бы прибегать к таким ухищрениям в свои девяносто лет.
Патимат остановилась, полной грудью вдохнула прохладный воздух и сказала: «Алхамдулилах, спасибо моей судьбе за то, что она подарила мне еще один рассвет, что я здорова, что иду разбудить спящий родник, спасибо за то, что я еще слышу шум реки, вижу блеск воды».
Хотя в аул этот давно, еще до войны, была проведена вода, Патимат не признавала водопровода. Что это за вода, которая целых пять километров течет по трубам, прежде чем попасть в ее кувшин? Разве в ней сохранится свежесть вековых снегов, прикосновение солнечных лучей?.. Да и вообще, стоит ли наряжаться ради того, чтобы пройти три шага от дома до водопровода? Разве успеешь встретить кого-нибудь на таком маленьком пути? То ли дело тропинка к роднику, протоптанная еще нашими прабабушками. Извилистая и крутая, то молодо взбегающая вверх, то осторожно сползающая вниз.
О, если бы эта тропинка могла заговорить, сколько бы она поведала легенд и тайн. Она рассказала бы о том, как с таким же медным кувшином, вспыхивающим на солнце золотом, бежала по этой тропинке девочка Патимат восемь десятилетий назад…
…Отец Патимат был такого маленького роста, что, когда они шли рядом, издалека казался ее братом. Одна его нога была короче другой. Но, несмотря на хромоту, ходил он быстрее любого здорового джигита. Работал он чабаном у богатого барановода в соседнем ауле.
Но однажды ночью его привезли домой на черной бурке: его разодрали волки в горах. С тех пор мать одна растила троих сирот, старшей из которых была Патимат. Как-то ночью она разбудила Патимат и сказала: «Дочь моя, сперва у меня болел зуб, потом ухо, затем боль перешла в глаза, теперь уже вся голова раскалывается. Сбегай за Абдулой — пусть придет со своими щипцами».
…В большой комнате с земляным полом и высоким черным потолком было холодно и темно. На дощечке над очагом подрагивал тусклый язычок лучины. Абдула велел Патимат держать лучину, а мать посадил на низкую трехножную табуретку. «Какой зуб?» — спросил он мрачно. «Кажется, вот этот», — показала мать пальцем.
Абдула подошел к ней со спины, наклонил назад ее голову и зажал между своими коленями.
— Вай! — только и успела вскрикнуть мать.
Выплевывая кровь, она говорила: «Спасибо тебе, брат Абдула, сразу легче стало. Дай аллах тебе долгих лет жизни».
Абдула покатал между пальцами травяной шарик и протянул ей:
— Вот, вложи в ранку, чтобы не кровоточила.
И Абдула ушел. Но хотя мать сделала все так, как велел Абдула, кровь лилась ручьем. Испуганная Патимат опять бросилась к Абдуле. А когда она с ним вернулась, мать лежала на нарах в луже крови. Абдула до утра просидел у ее постели, меняя холодные примочки. Но остановить кровотечение не удалось.
После смерти матери осталась корова и делянка, такая крохотная, что могла бы затеряться под женским платком. Маленькая хозяйка со всем справлялась сама, дом содержала в порядке, хотя ее спина и руки ныли от непосильного труда. Пятилетний брат Магомед и трехлетняя сестра Зайнаб были еще плохими помощниками.
Ей не было еще и десяти лет, когда она сшила себе платье, да так красиво, что все приходили посмотреть на ее работу. С тех пор не стало отбоя от заказчиков. За работу платили салом, мукой, яйцами…
Как-то она прослышала, что можно шить не на руках, как это делала она, да и все в ауле, а на специальной машине, которая называется швейной. И получается будто бы прочнее, быстрее, и строчка ровнее и красивее.
Во всем ауле была только одна такая машина, да и та бездействовала. Эту машину привез из города для своей единственной дочери самый богатый человек аула. Но ни его богатство, ни бесценный подарок, посмотреть на который приходили даже из других селений, не принесли ей счастья. Она умерла в первую брачную ночь от непонятной болезни. Пышная свадьба превратилась в пышные похороны. А к швейной машине с тех пор никто не притрагивался. Вместе с другими вещами невесты она осталась в ее девичьей комнате, в которую теперь никто не входил.
И вот Патимат загорелось во что бы то ни стало купить такую машину. Целый год она копила деньги, а потом, завязав их в узелок на кончике платка, пошла к Султанбегу, потому что он был единственным человеком в ауле, который ходил в город Темир-Хан-Шуру покупать городские вещи для своей семьи. Конечно, Патимат и не мечтала о том, чтобы Султанбег купил для нее в городе швейную машину: он и так возвращался в аул, нагруженный, как мул. Патимат попросила Султанбега взять ее с собой. Но, оглядев с ног до головы щуплую девчонку с ножками, тонкими, как макаронины, и представив,
