Владимир Успенский - Неизвестные солдаты, кн.1, 2
– Киношники, еще раз покажите, – негромко попросил кто-то.
Комиссар, нагнувшись, перешептывался с Порошиным. Тот, соглашаясь, кивал головой. Потом спросил весело:
– Товарищи, а на подъеме кто вставать будет?
– Мы! – охотно и дружно ответили бойцы.
– Чтобы мне носом на занятиях не клевать!
– Не будем!
– Булгаков, что еще там есть у тебя?
– Трофейная кинохроника. Завтра показать хотели.
– Давай сейчас.
Это был небольшой фильм, на две трети составленный из захваченных у немцев кадров, с пояснениями нашего диктора. Впрочем, пояснений не требовалось, кадры были подобраны так, что говорили сами за себя Игорь знал, что картина производит большое впечатление, особенно на тех, кто не бывал на фронте.
Появились на экране горящие дома, немецкие солдаты, идущие цепью, прижав к животам автоматы. Какой-то генерал с аскетическим лицом, с тонкими губами, наблюдал с холма за переправой своих войск через Днепр.
Самое страшное было под конец. Приземистые черные танки с крестами на броне быстро шли по проселочной дороге. Впереди – обоз беженцев. Танки врезаются в него, ломают повозки. В обе стороны от дороги бегут люди. Танкисты машут вслед им руками. Веселые потные лица, белозубые улыбки, сдвинутые на затылки береты…
Еще кадр. Луг с высокой травой. Много цветов. Танк гонится за людьми. Босая женщина бежит, запрокинув голову. Высоко подпрыгивает. Развеваются ее волосы. Падает в изнеможении, снова вскакивает
Потом – мастерски снятая сцена? танк неумолимо настигает женщину, будто подтягивает ее к себе гусеницами. Она оборачивается, выставляет, защищаясь, тонкие руки. Танк сбивает ее с ног, обрушивается на нее. Крупным планом – гусеница, с налипшими на траках клочьями платья.
– А-а-а! – сдавленно закричал кто-то в первом ряду.
– Булгаков, останови! – скомандовал Порошин.
Аппарат перестал трещать. Загорелся свет. Возле экрана стоял старший лейтенант с белым, как у мертвеца, лицом. У него дергалась щека, рассеченная шрамом от виска до подбородка. Он задыхался. Рванул рукой ворот гимнастерки – с треском отлетели пуговицы.
– Товарищи! Ребята! – он говорил хриплым шепотом, но в бараке было настолько тихо, что его слышали даже в дальнем конце. – Ребята! Жену мою тоже вот так…
Он не докончил, нагнул голову и быстро пошел к двери. Красноармейцы расступились, образуя коридор.
– Кто это? Кто, не знаешь? – толкнул Игорь стоявшего рядом сержанта.
– Бесстужев, командир лыжного батальона, – ответил сержант.
* * *Гудериан получил приказ фюрера развивать наступление в общем направлении на город Горький, обходя Москву с юго-востока. Не будь это глупостью, вызванной плохим знанием обстановки, приказ можно было бы расценивать как издевку. С одинаковым успехом Гудериан мог бы сейчас развивать наступление, скажем, на Иркутск. Его войска до сих пор не могли еще выйти к Оке и взять Каширу. И думал Гейнц не о Горьком, который находился в шестистах километрах, а о деревне, название которой он даже не мог запомнить. Через эту деревню пролегала дорога к Оке, та самая дорога, по которой продвигалась вперед ударная группа, состоявшая из пехотной дивизии и сотни танков. Больше Гудериан ничего не мог выделить. Все его поредевшие силы были заняты тем, что сдерживали давление русских на растянутых флангах и безуспешно осаждали Тулу.
Казалось, что в ходе войны наступил такой момент, когда обе стороны окончательно выдохлись, израсходовав все резервы. Сражение за Москву выиграет тот, кто окажется более энергичным, более настойчивым в достижении цели. После всех неисчислимых жертв, которые понесли и русские и немцы, судьбу советской столицы мог решить последний брошенный в бой батальон. Нужна была та последняя соломинка, которая сломает спину изнемогающего противника. Гудериан производил чистку в тыловых подразделениях, отправлял на передовую обозников, интендантов.
Гейнц вылетел на «шторхе» в расположение ударной группы, чтобы ознакомиться с положением дел и подбодрить солдат. Утро выдалось морозное. Солнце на востоке поднялось такое яркое, что на него невозможно было смотреть. Черная тень самолета скользила слева по однообразной снежной равнине, прочерчивала поля, ныряла в овраги, проносилась по крышам редких населенных пунктов. Глядя вниз, Гудериан испытывал неприятное ощущение, вызванное огромностью пространства. Фактически вся эта прифронтовая территория являлась ничьей землей. Немцы контролировали только города и узлы дорог, на большее не хватало войск.
Когда «шторх» приземлился, было уже десять часов, но передовые подразделения, ночевавшие в селе, еще только собирались выступать. На широкой улице строились роты. Солдаты выходили из домов неохотно. Не было ровных шеренг. Люди в строю подпрыгивали, согреваясь, хлопали руками, почесывались. Офицеры не обращали на это внимания. Да и какая могла быть дисциплина у этих солдат с почерневшими от мороза лицами, одетых в русские шинели, в крестьянские полушубки и даже просто в пальто? На ногах черные, серые, какие-то пестрые валенки, у одних совсем новые, у других стоптанные, покрытые кожаными латками. Поверх шапок и пилоток, чтобы не мерзли уши, повязаны женские платки и шали. От формы у большинства остались только хлопчатобумажные штаны. Вероятно, их нечем было заменить. Но судя по тому, какими толстозадыми выглядели солдаты, они надели под штаны не одну пару белья.
Гудериан спросил полковника Эбербаха, достаточно ли у него людей.
– Полк укомплектован, мой генерал, – ответил тот. – Но много нестроевых. У нас хватит сил еще на один бросок. Деревню мы возьмем. Может быть, возьмем Каширу. На большее рассчитывать трудно.
– Завтра сюда подойдет полк из двадцать девятой мотодивизии.
– Он не в лучшем состоянии, мой генерал. – В полку восемнадцать танков.
– Просто не верится, что совсем недавно у нас были сотни машин, – вздохнул Эбербах.
Генерал успокаивающе похлопал его по плечу.
Между тем пехота выступила из села. Колонна, извиваясь на поворотах дороги, медленно уходила в белые поля. Далеко впереди слышались винтовочные выстрелы.
На улице танкисты разогревали моторы. От холода быстро густело масло, а в войсках не было глизенталя, хотя Гудериан уже несколько раз требовал прислать его. Впрочем, он требовал и зимнего обмундирования, и пополнения, но его просьбы не выполнялись. Германия осталась слишком далеко, тонкие нити железнодорожных путей рвались от партизанских диверсий, отрезанные бездорожьем войска были предоставлены самим себе. Считалось, что их ждет скорый отдых: сразу после Москвы, что у них достаточно сил, чтобы выполнить задачу.
Танки вышли из села. Но едва миновали они крайние избы, как в воздухе появились самолеты. Юркие, остроносые штурмовики «Ил-2» косо падали с высоты, будто намереваясь таранить землю. Эти маленькие одноместные машины имели бомбовое и ракетное вооружение. Снаряды их пушек пробивали броню. Немцам пока нечем было бороться с ними. Про эти штурмовики говорили: единственное спасение от них заключается в том, что их мало.
Волей-неволей Гудериан должен был признать, что в плане войны допущена ошибка в оценке техники русских. Учитывалось только старое вооружение, не принималось во внимание то, что могло появиться на фронте в ходе кампании. Надеялись на быстроту. А теперь у русских есть и танки, и самолеты, превосходящие немецкие. Это очень осложняло борьбу.
«Илы» улетели лишь после того, как расстреляли три танка. И едва только скрылись они за горизонтом, с востока примчалась пара советских истребителей. Они носились над дорогами, кувыркались где-то там, возле солнца, поблескивая под его лучами. Гудериану пришлось остаться в селе. Рискованно было подниматься в воздух на «шторхе».
После полудня начали поступать сообщения о ходе боя. Полк занял часть деревни, но дальнейшее продвижение его было приостановлено спешенными кавалеристами, имевшими много пулеметов. Это встревожило Гудериана. По донесениям разведки он знал, что к Кашире перебрасывается из-под Серпухова кавалерийский корпус генерала Белова, но не предполагал, что русские прибудут так скоро, намеревался опередить их. Теперь вряд ли можно было рассчитывать на успех до того времени, пока сюда подтянутся механизированный полк и подразделения 24-го танкового корпуса.
Гейнц сидел в просторной и чистой комнате большой избы. Натопленная печка дышала жаром. Разложив на столе карту, Гудериан смотрел на нее, машинально читал названия, но думал совсем о другом. Он вспомнил свое, известное ныне всей немецкой армии, правило: «Танки в кулак, а не вразброс!»
Теперь он не бил, не тиранил, а тыкал ослабевшими пальцами то в одном, то в другом месте, загораживался ладонью, стараясь сдержать давление русских. И не сейчас, не в эти последние дни, разжался его кулак. Это началось давно, просто раньше он не замечал или старался не замечать этого. Он не считал потерь, считал только победы. Его не очень беспокоило, какой ценой они куплены. А между тем как раз тогда, в боях под Минском и Смоленском, возле Киева и возле Орла, потерял он своих лучших солдат…
