Михаил Соколов - Искры
Они сели на тахту и долго сидели молча.
— Побеседуем откровенно, милая, — сказал наконец Чургин. — Говори все, что у тебя есть на душе.
Оксана опустила голову. Что ему ответить, Чургину, зятю, замечательному человеку и другу? Сказать, что она несчастна, — он высмеет ее. Сказать, что она не в силах заставить себя забыть Якова, — он этому не поверит. Поделиться с ним всем, всем и ничего не утаивать, — о, это слишком тяжкий разговор, и она не хотела, чтобы такой человек, как Чургин, знал о ее горе, о ее душевной опустошенности… И Оксана решила не говорить ничего.
— Я прошу тебя, Илюша, оставим этот разговор, — повторила она. — Я сама не знаю, что у меня за отношения с Яковом.
Чургин строго, испытующе посмотрел на нее.
— Не знаешь? Тогда вот что, сестра: немедленно — слышишь? — немедленно рви все отношения с этим… прохвостом. Иначе ты погибла.
Оксана вскочила на ноги, точно ужаленная, сверкнула глазами, и у нее непроизвольно вырвалось:
— Погибла?.. То, чего ты боишься, уже случилось!
Слезы выступили у нее на Глазах, нервно дернулись губы, и все поплыло, как в тумане. Она пошатнулась, схватилась рукой за угол книжного шкафа.
— Ну, вот… теперь ты все знаешь, Илья, — сказала она расслабленным голосом и пошла прочь.
— Сестра, — позвал ее Чургин.
Оксана остановилась и так осталась стоять, не оборачиваясь, ожидая его слов. Чургин тяжело, как старик, поднялся с тахты, подошел к ней и за спиной ее сказал:
— Ты права. Теперь об этом поздно говорить. Но Леонид Константинович любит тебя, и я думаю, что он поймет…
Оксана обернулась, посмотрела в хмурое лицо Чургина злым взглядом и медленно, запинаясь, проговорила:
— Чтобы Леонид Константинович… Чтобы я сказала ему?.. Нет, нет… Ни за что!
Чургин взял ее за руку и твердо сказал:
— Подлец потому и называется подлецом, что он не способен на честный поступок… Ты должна… ты обязана немедленно порвать с Загорулькиным. Неужели и теперь в тебе не найдется силы для этого? Ведь ты любишь Рюмина, честно любишь, а с тем…
— Нет и нет, Илья! — взволнованно перебила Оксана. — Поздно теперь говорить об этом. Яков пойдет на все, он опутал меня со всех сторон… Быть может, он и маму опутал, — совсем тихо добавила она, опустив голову.
— Да, жаль. Ну… дело твое. Прощай! — Чургин отпустил ее руку, резко повернулся и вышел.
Дома Чургина поджидала Ольга. Чургин обрадовался ее приезду, стал расспрашивать, как прошла демонстрация в Югоринске. Ольга рассказала, что Ряшин и Кулагин всячески противодействовали Леону, но демонстрация все же состоялась и прошла очень удачно, потому что казаков не было в городе.
Чургин написал Леону письмо и посоветовал немедленно вывести из комитета Ряшина и Кулагина. Потом достал из потайного ящика стола составленное от имени губернского комитета обращение ко всем организациям тога России. В нем содержалось предложение добиваться от ЦК РСДРП созыва третьего съезда.
— Обращение напечатайте, мне — триста экземпляров. Губернский центр временно я перенес сюда… Возьми, — сказал Чургин, подавая Ольге текст обращения и письмо для Леона.
Ольга переглянулась с Варей, потупила взгляд и не знала, что ответить.
— Я отвезу, — сказала Варя. — Она совсем приехала сюда. Хватит ей там томиться…
— То Оксана, та ты… Вы с ума меня сведете с этими вашими… романами, — недовольно проговорил Чургин, — Сколько рабочих приняло участие в демонстрации?
— Тысячи три. Ткаченко арестовали за час до моего отъезда, Леон скрывается, ему я оставила записку у Ермолаича, — глухо ответила Ольга и отошла к окну.
Чургин задумчиво прошелся по комнате. Потом сел писать письмо Леону.
— Зря ты уехала из Югоринска. Трудно будет Леону без Ткаченко и тебя, — сказал он.
Ольга грустно смотрела в окно и молчала.
2
Югоринские власти были бессильны помешать демонстрации, но ночью полиция произвела облавы в рабочих поселках, арестовала более сорока человек, а на мельнице ей удалось захватить типографию комитета.
На другой день Овсянников со своими товарищами пришел к полицмейстеру на квартиру и выстрелом из револьвера убил его наповал.
В тот же день в Югоринск вернулась казачья сотня, и хождение по городу позже восьми часов вечера было воспрещено.
Леон предусмотрительно не ночевал дома. В субботу вечером он пошел к инженеру Рюмину и по дороге был задержан казачьим патрулем. Один из казаков обратился к нему:
— Да ты не земляк будешь, не Левка Дорохов?
Это был Пахом из Кундрючевки.
Леон не решался назвать себя, но Пахом спрыгнул с коня и протянул ему руку.
— Ну, здорово дневали. На цыгарку не будет, Леон?
Пахом был любимцем атамана Калины, хорошего от него ждать было нечего. Леон дал ему папиросу и, настороженно поглядывая на казаков, спросил:
— А я не узнал тебя… Как там наши, не слышал?
— Отец твой вроде ничего. Уважаю старика, хороший мужик, а вот тесть у тебя, — Пахом прикурил и отрезал: — сука. Ты с ним тоже, кажись, не ладишь?
Леон понял, что между Пахомом и Нефедом Миронычем что-то произошло, и ответил:
— С ним кто свяжется, век не забудет.
— Ну, и я не забуду. Да мы еще встретимся… Ты приказ читал?
— Нет. А что?
— Ну, завтра прочитай, а сейчас иди-ка лучше домой. Это хорошо, что я тебя встретил… Как-нибудь забегу. Вы тут проживаете? — показал Пахом плеткой в сторону поселка.
— Тут, от края вторая хата, — ответил Леон, хотя жил в противоположном конце поселка. — Забегай, чайку попьем.
Казаки поехали своей дорогой, а Леон свернул к дворам и вскоре постучался к Ермолаичу.
— Леон? За ним полиция ходит, а он за полицией! У тебя голова есть, в такое время разгуливать? — обрушился на него Ермолаич.
И тут только Леон узнал о том, что типография провалена, а Ткаченко арестован, что Ольга уехала на шахту, а Алена обегала всех знакомых, беспокоясь, не попал ли ои в полицию.
Леон прочитал записку Ольги, задумчиво сложил ее и спрятал в карман.
— Да… Типография… Ткаченко… Ольга… Многовато сразу, — хмуро проговорил он и спросил: — Овсянников, Ряшин как?
— Ничего не слыхал. Должно, в целости.
Больше Леон дома не появлялся и перешел на нелегальное положение. Трудно это было — целыми днями сидеть в землянке и ничего не делать, но уезжать из Югоринска ему не хотелось и нельзя было. Чургин прислал с Варей письмо, сообщил, что Поляков тайно создал губернскую фракцию меньшинства, что Загородный за агитацию против демонстрации выведен из комитета, и советовал Леону действовать со всей решительностью.
И тогда на заседании комитета Ряшин и Кулагин были исключены из членов комитета за раскольническую деятельность в организации. Но они заявили, что такому решению не подчинятся. Больше того: они потребовали кооптировать в члены комитета вместо Ольги представителя меньшинства.
Леон через Варю сообщил обо всем Чургину и попросил его вернуть Ольгу в Югоринск.
— Так и скажи, — наказывал он сестре, — это безобразие, в такое время уезжать отсюда. Нам сейчас дорог каждый человек, а она — пятый член комитета.
Алена делала вид, что не обращает внимания на их разговор, а у самой на уме было: «Нет, Лева, дружок мой: тебе я больше не верю. Ольга тебе нужна не только для политики.
И теперь я поняла все». Об этом она и сказала Варе, когда они ушли от Леона. Но Варя успокоила ее:
— Зря ты, Алена, так думаешь. Ольга никогда не пойдет на то, чего ты боишься. Она — хорошая и чистая девушка.
Алене стало неловко, и она виновато сказала:
— Я верю тебе. Ничего не говори Ольге.
— Хорошо… А ты больше помогай Леону. Ему сейчас тяжело, оттого он и злится.
— Я и так записки ношу. А вчера листки разбрасывала с Ермолаичем.
— Ты?
— Да, я.
Варя обняла ее и сказала:
— Давно пора, Аленушка.
Глава шестая
1
По снежной целине к хутору мчался заяц. За ним, вытянувшись в струну, огромными прыжками бежали гончие собаки. Вдали, прижавшись к лошадям и размахивая плетками, во весь галоп скакали всадники, и ветер доносил их возбужденные голоса:
— Ату-у-у!.. Ату-у-у…
Заяц перемахнул через изгородь, а вслед за ним ее перепрыгнула свора собак и взмыленный золотистый дончак в седле.
— Не уйдешь, мошенник! — злорадствовал Яшка.
Зайцу действительно негде было укрыться, и он бежал уже по хуторским огородам.
Вот он достиг высокой стены. За стеной были тополя, чернели сады, и Яшке показалось: еще один прыжок — и заяц уйдет.
«Уйдет! Ушел, черт косой», — мысленно выругался он. Но обессиленный зверек юркнул в сторону, к другой стене, и тут в углу его настигла желтая, на длинных белых ногах собака. Заяц пискнул детски резким голосом и затих, Яшка осадил лошадь, спрыгнул с седла и всем телом навалился на свою жёртву. Поймав зайца за ноги, он достал из-за голенища нож, рукояткой ударил по белой мордочке зайца и поднял за ноги.
