Бунт женщины - Николай Павлович Воронов
— Дергай!
Она отмахивала вверх удилище. На песок падал хариус. Он непременно срывался и, стремительный, пружинистый, скользил к воде. Федор поддевал его сачком. Хариус яростно бился в сетке, искрился серебряным, кубовым, фиолетовым. Наталья зажимала его в ладонях, целовала в холодный клейкий нос, рассматривала мерцающие под чешуей треугольные крапинки — они напоминали бездымный порох, которым отец заряжал патроны.
К вечеру она сильно проголодалась, и Федор зажарил хариусов. Они так понравились ей, что она и не заметила, как очистила алюминиевую сковородку. И только тогда, когда возвратились на бивуак товарищи Федора и начали хмуро коситься то на приятеля, то на пустую сковороду, до сознания Натальи дошло, что она одна управилась с жаревом. Федор успокоительно помахал рукой: ничего, мол, сейчас еще приготовлю.
Наталья простилась и зашагала к деревне. Было неудобно. Но вспомнила ликующее лицо Федора, его умный, добрый жест, и стало блаженно-хмельно на душе.
Назавтра Федор показывал ей, как ловить руками пескарей. Оказалось, это очень просто. Заходи в речку по колена, садись, приложи к дну ладони лодочкой и чуть раздвинь пальцы. Живо наплывут пескари. Обязательно найдется любопытный, юркнет между пальцами — и попался. А Федор стоял неподалеку, улыбался, приглаживал на макушке русый шпын. Было смешно и мило наблюдать, как он охорашивался. Понравиться хотел.
Вскоре Федор стал приходить вечерами в деревню. А однажды заявился днем. Мать Раисы, грузная, в платье пенисто-пышном от оборок, попросила Наталью слазить в погреб, а она перепоручила это Федору и теперь ждала, когда он поднимется.
В погребе висело над свечой желтым шаром сияние.
Федор крикнул:
— Наташ, масло не могу найти.
— Оно в ведре с водой.
— Нету ведра.
— Есть.
— Все обшарил. Нету.
Досадуя на Федора, Наталья начала спускаться в погреб. Едва нащупала последнюю ступеньку, погасла свеча.
— Прыгай. Не бойся, — качнулся рядом голос Федора.
Наталья поводила ногой в воздухе, задела о ворох соломы, и тут Федор подхватил ее, поцеловал и поставил на землю. Наталье почудилось, что это произошло не наяву: неправдоподобно горячими были его губы. Наталья размахнулась, хотела ударить Федора, но он схватил ее за руку и снова поцеловал.
— А теперь бей! Хоть до смерти! — выпалил он с мальчишеской решимостью, и Наталья вдруг прониклась к нему такой нежностью, какой никогда ни к кому не испытывала. Схватила его за жесткие вихры, ласково дернула и оттолкнула.
Свеча. Погреб. Кусочек неба, как бы вставленный вместе с парящим коршуном в квадрат лаза. Да, все это было. А теперь другая свеча. Та истаяла, как первая молодость… И не погреб — подвал. И не шорох соломы под ногами — хруст шлака и кирпичных крошек. И не земляная тишина — сыпучий гул компрессора и стрекот пневматических молотков за стеной дома.
Наталья открыла клеть, долго, надрываясь, колола сучкастые чурбаки. Под взмахи щербатого топора плела несладкие думы, и невольно ввивались в них воспоминания.
Эх, Федор, Федор! Раньше только скажи: то-то нужно сделать — готов в лепешку расшибиться. А сейчас… Уже семь месяцев, как переехали на новую квартиру, а он… Сколько ни просила провести свет в кладовку, так и не провел. Вот тебе и инженер-электрик. Одни обещания: «Ладно, Наташенька. Обязательно, Зоренька».
Дров ни разу не нарубил. Когда нужно было картошку копать, взял да в командировку уехал. Спасибо Шафрановым — помогли. Надсадилась бы. Попробуй выкопай одна целый огород, погрузи мешки на машину, стаскай в подвал. Горько и стыдно за Федора. А ведь когда гостила в деревне у Раисы, никак нельзя было предположить, что он, женившись, мало-помалу перестанет делить с ней повседневные, изматывающие житейские заботы. В ту пору он гневно говорил о том, что во многих знакомых семьях нет настоящего равенства между мужем и женой. Работают оба, но все тяготы быта падают на жену.
Особенно сильно поверила этому Наталья после одного случая.
Как-то вечером она собралась за водой. Идти на речку было далеко. Колодца в деревне не было. Наверно, потому, что лежала она на взгорье. Федор сказал, что сходит за водой сам вместо Натальи. Положил на плечи коромысло с узорами, выжженными раскаленным гвоздем, подцепил ведра. Наталья постояла возле ворот: глядела, как Федор косолапит по дороге, слушала грустное цвирканье ведерных дужек, — и побежала догонять его.
Округа уже окуталась закатной тишью. Изредка ухнет басовито выпь, протарахтит грузовик, заржет лошадь — все слышится чеканно.
Наталья и Федор остановились на березовых мостках. Пузырчатые струи трепали на камнях мох. Прозрачным зеленым валом натягивалась вода на горбатом перекате. Отражение осокоря, облака, горного гольца, зубчатого, как пила, тонуло и покачивалось в глубине, если пересекала омут воронка.
Федор зачерпнул воды. Пошли обратно. По-прежнему молчали, завороженные покоем и запахами вечера.
Наперерез им быстро шел старик Лотфулла. Он был в архалуке, ленточка на черной шляпе просолела от пота, желтые ичиги утоплены в глубокие калоши. Чудаковатый старик! Любит похвастать, что защищал Порт-Артур, был в плену в Японии, где влюбилась в него дочь башмачника. Она носила ему жареные каштаны, а на прощанье, в знак глубокой печали, подарила рукава от халата.
У Лотфуллы был приемник с батарейным питанием. Он берег его и, когда собирался включать, проходил через всю деревню, барабаня кулаком в окна.
— Приемник слуш-шать. Уф-фу. Приемник слуш-шать. Москву.
Старик остановился, отогнул к губам бороду, сквозную, белую, и хмуро сказал Наталье:
— Парень воду несет. Нельзя. Возьми.
— Почему? — удивился Федор.
— Смеяться будут в деревне. У нас мальчик — и тот воду не понесет. Задразнят. Возьми.
— Пусть несет. Он сильный, — улыбнулась Наталья.
— Сильный. Не в этом дело. Позор. — Лотфулла истово поднял к носу кривой палец,
