Полигон - Александр Александрович Гангнус
Так что был Вадим предупрежден и кое-что знал. Попробовал спорить с Юриком, но тот вызова не принял, замолчал.
Разговоры такого рода часто происходили вечером, после ужина, за долгим чаем, иногда в присутствии Миши Якубова, который за версту чуял своим дипломатическим ташкентским нюхом опасную тему и молчал.
Они сидели на дощатом помосте под навесом, на стеганых ватных ковриках-курпачи. Утром и вечером, сидя на этих ковриках, ели, ночью — спали в спальных мешках.
Под навесом было уютно. По столбам взбиралась виноградная лоза. Рядом смачно шлепались о землю перезрелые абрикосы. На них Вадим уже смотреть не мог — переел в первый же день. Смеркалось, журчал арык и веял приятной прохладой. Вадим хлебнул из пиалы зеленого чая. Нет! Не может так быть, как Юрик рассказывает. Они все тут немного свихнулись от жары, а также по причине отрыва от большой, настоящей науки. Их всех надо лечить — и Дьяконова этого пресловутого, и Лютикова, и Юрика. И Стива — хотя того, может быть, и поздно. А лекарство единственное — правда. И юмор. И он спросил:
— А вы тут — не того, часом? Самолюбие… Мнительность. Бывает, конечно, кто-то у кого-то слямзит мыслишку. Чаще всего ненарочно. Тесно живете и работаете, все, что делаете, переплетается. Но так же жить нельзя. Это полный ступор — в перспективе. Нельзя удерживать то, что наработал. Надо отдавать — всем и быстрее. В этом смысл научной работы. Нет, точно. Вы все здесь сдвинулись по фазе, чокнулись, одни больше, другие меньше. Я уже сказал это Лютикову и Чеснокову. И тебе вот говорю.
— Это есть, к-конечно, — ответил Юрик. — И всегда было. Тут такие скандалы бывают, к-как в к-коммунальной квартире. Но сейчас уже не в этом дело. А в чем — надо п-прочувствовать на себе.
— Не, свихнулись все, точно, — смеялся Вадим. — Шизики несчастные. Ну, меня вам не вовлечь в свой психоз, дудки!
…Вадима отвлек от размышлений слабый сигнал — два длинных — один короткий. Он поднес ко рту коробочку передатчика с усиком-антенной.
— «Наука-2», я «Наука-1», как слышите, прием.
— «Наука-1», я «Наука-2», где вы? — тихо, но чисто Юрикиным голосом ответила рация. — Я иду по тропе вдоль склона, д-до спуска к-к мосту около двух километров. Прием.
Вадим оглянулся: он шел вдоль реки, прошел не больше километра. Нужно поворачивать к склону. Среди холмов, поросших кустами и высокими травами, нетрудно разминуться.
— «Наука-2», поворачиваю к склону. Встречу вас у нависающей скалы. Как успехи, была связь с «Наукой»? Прием.
— Не очень з-здорово. Л-лез полдня все выше, пока не услышал «Науку». Но «Наука» меня не слышала. А у вас как? Прием.
— Все о’кей. Но у меня в машине как-никак большая антенна. Голодный? Прием.
— Н-нет. Т-там же сейсмостанция пока, с живыми людьми, Витька да Машка, жена его д-да п-пацанка трех лет. В-встретили меня: аг-га, г-говорят, м-могилыцик пришел, хочет нас автоматикой з-заменить. Очень с-смеялись, что я полдня точку с-слышимости искал. Это, говорят, на такую верхотуру приборы будете тащить? З-зачем, г-говорю, приборы? Кабель т-только к антенне, з-зато п-потом снабжать вас, д-дармоедов, н-не надо будет. Н-не рассердились на дармоедов — н-накормили. Прием.
Они обо всем уже поговорили, но все еще не видели друг друга. Инструкцию они, конечно, нарушили — нельзя болтать по радио что ни попади. Но вероятность, что из этой замкнутой котловины УКВ могут уйти куда бы то ни было, равнялась нулю.
— «Наука-1», я в-вас вижу, в-вы идете немножко не тем курсом. Л-левее, еще левее. Т-так, теперь смотрите вперед и н-немножко вверх.
— «Наука-2», я вас тоже вижу.
Через три минуты они выключили передатчики — слышимость в тишине горных сумерек была прекрасная и без радио. Еще через пару минут они встретились и радостно пожали друг другу руки, хотя виделись в тот день утром. Вместе они направились к машине, где шофер, наладив удочку, пытался тем временем надергать из ревущей реки форелей. Он с неохотой смотал удочку, машина тронулась на Саит.
Быстро пробежав километра четыре по плоской котловине, машина приблизилась к нагромождению обломков, дорога через которые была форменным мученьем. Разговор в машине стих, как всегда стихал при приближении к этому завалу. Но дело тут было не только в том, что разговаривать, ежесекундно рискуя откусить собственный язык, неудобно. По сути, дорога шла по поверхности огромной братской могилы. Там, внизу — засыпанный город, тысячи мужчин, женщин и детей, застигнутых катастрофой — гигантским выбросом камней и грязи. После главного толчка большого землетрясения, бушевавшего здесь тридцать лет назад, половина горы, нависшей над Саитом, рухнула и почти мгновенно достигла по короткому распадку полных жизни улиц. С тех пор и появилась здесь обсерватория, сначала в виде прообраза — крохотной экспедиции, потом — в виде целого геофизического комплекса со множеством постоянных и временных выносных точек для сейсмологических, наклономерных, геодезических и прочих наблюдений и замеров. Здесь должен был родиться прогноз самых страшных на Земле стихийных бедствий. Но прогноза все еще не было. А кое-кто из тех, кто должен был им заниматься, вместо этого темнили, смотрели ревниво, что там, у соседа, делается, спорили о приоритете, придирались к снабжению, сводили старые счеты.
Нет, к черту все, работать. Только работать!
С этим настроением и вернулся из Саита в Ганч Вадим, немало поразив своим решительным энтузиазмом
