Владимир Рублев - На окраине города
Но тот перебил:
— Не под открытым небом, а вместе с теми, кто соревнуется! А то распределят: кому первое место, кому последнее, а почему у Усневича — первое место, а у кого-то там — последнее? До этого постройкому, видно, и дела нет! А кроме того, — разошелся тихоня Коля Зарудный, — присуждают первое место Усневичу, а его нет! А если мне хочется знать, как он добился этого места, куда идти? Домой к Усневичу?
— А если у человека в семье больные, что же, нельзя ему и пораньше уехать? — сердито вставил Кучерский. — Тебе хорошо, ты еще холостяк.
— Я не против, пусть едет, — спокойно согласился Зарудный. — Значит, заседание надо было перенести на другой день. Вот и все.
Он сел под общее молчание.
— Итоги мы вывешиваем для… — начал было Рождественков, но Дудка неожиданно перебил его:
— Извини, Александр Петрович, я слово скажу, — и неторопливо махнув рукой в сторону Зарудного, с усмешкой заметил Рождественкову: — Хорошее, нужное и полезное дело предлагает Зарудный. Я бы на вашем месте, Александр Петрович, и не пытался с ним спорить, а поблагодарил бы за такую мысль. Заседание, конечно, надо перенести и провести его так, как предлагает товарищ.
— Что ж, хорошо, — покраснев, кивнул Рождественков. — Но у нас есть еще другие вопросы. Их мы сегодня можем разобрать.
«Ну, теперь моя очередь», — подумал Виктор, внезапно ощутив, как кровь отлила от головы.
— Чередник здесь? — спросил Рождественков. — Кучерский, посмотрите-ка в коридоре.
Кучерский вскоре вернулся, с ним зашел и Чередник.
— Ага, вот и сам именинник, — обрадовался Рождественков, оживляясь. — Проходи, проходи поближе, Чередник.
Чередник вяло усмехнулся:
— Мне и так слышно будет, — и сел недалеко от Виктора.
— Все вы, товарищи, знаете, — кашлянув, заговорил Александр Петрович, — какая борьба ведется с пьянством и хулиганством. Настало время дать решительный отпор этим злейшим и вредным пережиткам прошлого…
Астахов поднял на него выразительный взгляд, и Рождественков, пожевав губами, настороженно стрельнул еще раз глазами в сторону парторга, и заторопился:
— В общем лекцию читать не буду об этом, а прямо к делу. Вот он перед вами — знаменитый наш пьяница и дебошир, — белая рука Рождественкова рассекла воздух по направлению к Череднику. — С великим трудом добился я, чтобы нам дали машины для поездки за город, думал: молодежь отдохнет, сил наберется, работа пойдет живее и лучше. И что же получилось? Этот уважаемый комсомолец… Чередник… Кстати, — с нотками негодования в голосе обратился он к Астахову, — до сих пор не пойму, как наша комсомольская организация мирится с пребыванием в ее рядах такого человека, как Чередник? Или, например, Киселев? Их нужно попросту гнать из комсомола, таково мое твердое мнение, и я думаю, все присутствующие разделят его. Не думаю, чтобы кто-нибудь стал защищать пьяниц и дебоширов, и тем более странно отношение Лобунько, который мирится с такими прискорбными фактами. Более того, он даже сам устраивает драку со своими воспитанниками! Это уж, простите, никак не на пользу авторитету воспитателя. Был такой случай, помнится, в практике нашего замечательного педагога Макаренко, когда он ударил одного воспитанника, жулика кажется. Но то был Макаренко, непревзойденный психолог, а не наш Виктор Лобунько… Да и время не то было: борьба, разруха, голод, тысячи беспризорных. А мы уже к коммунизму семимильными шагами идем, и вдруг — кулачный бой. Я обязательно сообщу о таком прискорбном случае в райком комсомола, который направил нам, вероятно, без достаточной проверки, товарища Лобунько. А перед руководством строительства ставлю вопрос о наказании в административном порядке и Чередника, и Киселева, и Лобунько.
Долго в этот вечер шло заседание постройкома. Совершенно неожиданно разговор коснулся всей воспитательной работы в общежитиях. Рождественков настаивал на замене воспитателя более опытным человеком. Парторг возразил ему, заметив, что Лобунько еще не успел освоиться в новой обстановке, надо помочь ему и работа у него пойдет. Против этого выступил прораб строительства Кучерский. С ним вступил в спор бригадир каменщиков Шпортько, один из старейших коммунистов стройки.
Время шло, а о голосовании за предложение председателя постройкома не могло быть и речи: вопрос оказался очень спорным.
Наконец, Рождественков устало произнес:
— Я сожалею, Степан Ильич, что мы не пришли к единому мнению. Ну, а поскольку время позднее, — он глянул на часы, — прервем заседание. И все-таки считаю вопрос открытым. Это в отношении воспитателя и воспитательной работы в общежитиях. Что же касается Чередника и Киселева, тут, я думаю, спору быть не должно. Таких разгильдяев нужно крепко наказывать. С этим, конечно, все согласятся.
— Нет, не все, — встал Виктор. — Знаете, товарищ Рождественков, проще всего мне было бы согласиться. Но не лучше ли в корень, в основу этого вопроса посмотреть? Не мы ли в какой-то мере виноваты, что они такие? Мы хоть раз по-настоящему поинтересовались, как они проводят время, как живут, как деньги тратят? Чуткости нам не хватает! Я не говорю о тех, кто и без посторонней помощи сами находят свою дорогу, хоть и трудно — да учатся, и тяжело — да находят силу воли миновать это тяжелое. А как быть с теми, кто уже познакомился с бутылкой и с теми, которые вот-вот схватятся за это зелье? Агитацией вообще? Нет уж, если мы говорим о будущем нашем, о молодежи, так давайте создадим такие условия для рабочих, чтобы их и к ресторану-то не тянуло.
Александр Петрович развел руками, усмехаясь:
— Да это уж ваш предшественник так работал.
— Вот видите, уже и предшественник в ход пошел, мол, он по штату обязан этим заниматься. А фактически дело в том, что мы не знаем человека, и борясь за него, считаем, что главное — поругать.
Рождественков, сурово нахмурив лоб, сдержанно усмехнулся:
— Ну что ж, товарищи, давайте кончать заседание.
* * *Возвращались с заседания постройкома в одиннадцатом часу. В серых сумерках накрапывал мелкий дождь, зябкими порывами налетал холодный ветер. Говорить никому не хотелось, лишь Рождественков, идущий с Дудкой впереди, что-то неутомимо доказывал начальнику стройки, но Виктор не слушал его, все еще раздумывая о закончившемся заседании. Рядом молча шагал Астахов. Вероятно, и он любил размышлять вот так, на ходу, в движенье; до трамвайной остановки перебросились лишь парой незначительных фраз.
В полупустом трамвае сели рядом.
— Сердишься на Рождественкова? — неожиданно спросил Астахов, покосившись на Виктора.
Лобунько, пожав плечами, покраснел. Да, он был сердит на председателя постройкома за его въедливость и упорство, с которым тот вытащил обсуждение случая на озере.
— Не нужно, Лобунько, — махнул рукой Астахов. — Вредного в этом ничего нет, наоборот, о воспитательной работе в общежитиях давно уже надо было поговорить, правда, не с таким уклоном, как поставил вопрос Александр Петрович. У него уж такой стиль работы: каждого нового человека обязательно пропустить через свою мясорубку. Кто мягкотелый — тех он чуть ли не на побегушках у себя использует, а костистых — признает, даже прислушивается к их мнению. А как человек он не злопамятный, особо-то ты на него и не злись. Мне, кажется, что вы с ним сработаетесь. По всему видно, определил он тебя как изрядного ершика.
Замаскированная похвала сейчас, после такого сумбурного заседания, была особенно приятна Виктору.
— А о Череднике подумай, — сказал после молчанья Астахов. — Киселеву он случайный товарищ, надо заняться им серьезно. С наскоку этого, конечно, не сделаешь, но надо найти какую-то определенную линию отношения к нему и — выдерживать ее. Главное в этом, сам знаешь, должна быть — тревога за человеческую судьбу.
Дождь все усиливался, по стеклам трамвайных окон плыли водяные струйки. Входившие на остановках пассажиры отряхивали одежду. Вышел, помахав рукой на прощанье, Рождественков, потом Дудка; встал, подавая руку и Астахов:
— Ну, до завтра…
Теперь, когда Виктор остался один, он дал волю таившимся весь день мыслям о Вале. Да, она уехала к Игорю. Что происходит там, за двадцать километров отсюда, что сказал ей Игорь?
И Виктор все больше склонялся к мысли, что они, конечно, снова будут вместе — Игорь и Валя… Да и как иначе: у них — сын, ради одного него может произойти примирение.
Обиды на Валю не было. Укорить ее можно лишь в том, что она не сообщила сразу ему, Виктору, об истинной цели приезда.
Виктор вздохнул: дело, конечно, не в одном Валерке. Уходят же от нелюбимого мужа женщины с детьми к тому, без которого им невозможно жить.
Подходя к дому, Виктор постарался унять лихорадочное волнение: сейчас все решится.
…Дверь открыла бабушка. По ее молчанию, по торопливости движений, когда она собирала ужин, он понял: что-то случилось…
