Кирилл Усанин - Григорьев пруд
С веселым настроением уходил Андрей на работу. Нет, так и не написал он стихов — пусть уж Трофим этим делом мается. А он и так сказать может. А еще лучше, если бы вообще этот корреспондент не заявлялся: начнет писать и разные красивости еще придумает...
Не желал видеть корреспондента и сам бригадир. Ушаков вообще недолюбливал «писак»: все-то они присочиняют, приукрашивают, пусть даже «ради выразительности», как они ему потом объясняли. Нет, такой «выразительности» он не понимал и не принимал.
И хотя во вчерашнем пареньке он увидел что-то не похожее на тех, которые были раньше, все равно к нему отнесся холодно, отвечал на вопросы неохотно и, воспользовавшись тем, что его окликнули, постарался уйти как можно скорее. А после смены он зашел в раскомандировку. На его счастье, Павел Ксенофонтович оказался один. Но спрашивать сразу не стал, хотелось узнать, что по этому поводу думает начальник участка. Сначала заговорил о том, что, наверное, не стоит выкладывать корреспонденту все, что есть, не лучше ли будет, если его ограничить информацией, тогда он поймет, что пожаловал не в срок... А потом махнул рукой, рубанул напрямик:
— Нечего ему делать! Только беду накличет!
— Да ты никак суеверен? — удивился Зацепин. — Вот не знал! А я грешен, люблю газетчиков. Завидую им. Сам когда-то пробовал писать... но трудное это занятие, потруднее, чем быть начальником участка... Ты что, не веришь?
— Разве столкуешься с вами! — рассердился Леонтий и ушел не попрощавшись.
А корреспондент после неудачного разговора с Ушаковым подошел к Михаилу Ерыкалину:
— Чего он такой хмурый?
— Кто?
— Бригадир ваш. Он всегда такой?
— Он вашего брата не любит.
— Вон как? За что же?
— Был тут один... Трепачом оказался.
— Бывает, — согласился корреспондент. — И в вашем коллективе тоже есть. Например, Бородкин. Обещание давал, а сам сбежал.
Михаил обернулся к корреспонденту:
— Вот что, уважаемый, Юрия не трогай. Мы тут сами разберемся. И в своей статейке чтоб о нем ни слова. Вон лучше о Потапове напишите. Ему это понравится. — И ушел, оставив корреспондента в недоумении.
— Эка он вас распушил, — хихикнул Потапов, присаживаясь к растерянному корреспонденту. — А почему? Не знаете? Своего бригадира подводить не хочет! Его грехи прикрывает!
Корреспондент заинтересованно взглянул на Потапова:
— Какие грехи?
— Почему Юрий сбежал? Да очень просто — крика не уважает. Парнишка замкнутый, обидчивый, с ним мягче обходиться надо. Вы уже действительно об этом не пишите. К чему вам лишние неприятности. Я вашего брата газетчика завсегда уважаю и жалею.
— Жалеете? — удивился корреспондент.
— Эх, парень, — сочувственно вздохнул Потапов, — больно ваш хлеб горек. Я вам тут примерчик для наглядности приведу, а вы уж сами рассудите. Любопытный примерчик. У нас во дворе старичок живет. Паскудный, скажу вам, старичок. В газету пасквили пишет. Чуть что — так пасквиль. А раз пасквиль — корреспондента подавай. Вот приходит однажды к нему девушка, курносенькая такая, кудрявая. Походила она туда-сюда, губки поджала — и к старичку: «Зачем вы, дедушка, лжете? — сердито говорит. — Как вам не стыдно!» Тут старичок аж весь согнулся в дугу, вскочил, руками замахал, точно припадочный. «Как вы смеете?! — кричит. — Да вы знаете, кто я такой?! Да я...» И пошел, и пошел... Девушка за дверь, а старичок к стелу. Не успела, видать, сердешная, до газеты доехать, а у него уже пасквиль готов, вдогонку спешит... И что же ты думаешь? Приезжала девушка, извинения просила... Разве не обидно?
— Кто такая была? — спросил корреспондент. — Фамилия как?
— А почем я знаю. В паспорт не лазил, не тыкал пальцем, как тот старичок.
— А старичок? Кто такой?
— Да помер он. Зимой этой и помер... Высматривал, поди, чего-либо да примерз. Застудился и помер.
— А-а, ерунда, — засмеялся корреспондент. — Сочинили, поди?
Потапов, отходя от парня, сердито проворчал:
— Эх, молодо-зелено... Все-то вы не верите, пока вас жизнь в грязь не потычет.
Корреспондент усмехнулся: «На анекдот похоже». И через минуту забыл. Его другое беспокоило: «Почему Леонтий Михайлович от беседы уклонился? Действительно нас не любит, или вообще такой?» И решил встретиться с ним дома. Но прежде, чем направиться в поселок, заглянул к Алексею Ивановичу. Что посоветует ему секретарь парторганизации шахты?
В кабинете Алексей Иванович был не один, рядом с ним стоял Кучеров. Корреспондент в нерешительности остановился. При директоре шахты задавать сокровенные вопросы неудобно. Но и уходить поздно.
— Проходите, Борис Леонидович, — пригласил корреспондента к столу Жильцов. — Секретов нет. Напротив, ваш приход весьма кстати. Семен Данилович хотел послушать, что вы думаете о бригаде Леонтия Ушакова. И вообще каковы ваши впечатления.
— Да, да, расскажите, — живо отозвался Кучеров. — Это по моей просьбе вас пригласили к нам на шахту. Вот, приходится просить, иначе вашего брата не дозовешься.
Корреспондент рассказал обо всем подробно, и конечно же о том, как неприветливо встретил его Леонтий Ушаков.
— Даже слушать не стал. Взял и ушел.
— Чем вы ему не угодили? — засмеялся Алексей Иванович.
— Не знаю. Наверно, в характере у него неприязнь к нам, журналистам. Вот домой собираюсь к нему зайти. Пришел посоветоваться.
— А что, так и поступайте, — одобрительно кивнул директор шахты. — Зазнаваться ему еще рановато. И оказывать непочтение к представителю печати совсем нехорошо. Так и скажите.
— А по-моему, не стоит сейчас очерк писать, — сказал Алексей Иванович и решительно добавил: — Нет, не стоит! Рановато. Не тот сейчас случай...
— Почему? — удивился Кучеров. — Зацепин дал согласие, значит, он в успехе не сомневается. Я думаю, что очерк о бригаде Ушакова будет кстати.
— А по-моему, нет, — твердо повторил Алексей Иванович. — Повременить надо.
— Вон как? — еще больше удивился Кучеров. — Я вас, Алексей Иванович, не понимаю. Корреспондент специально приехал, целый день потратил, а вы ему такое... Да и причин не вижу.
— Ну, Борис Леонидович не обидится... Он человек свой, не правда ли?
— Но я все-таки вас не понимаю, — смущенно заметил корреспондент. — Вы уж объясните мне.
— А тут объяснение простое. Рановато — и все. Потому и Леонтий Ушаков неразговорчив. Вот через месяц милости просим. Я сам позвоню.
А когда корреспондент ушел, Кучеров недовольно спросил:
— Что же ты, Алексей, меня-то в неловкое положение ставишь? Каким же я перед этим, можно сказать, мальчишкой выгляжу? Что он подумает?
— А что подумают шахтеры, если статья, которая сейчас совсем не к спеху, не ко времени, выйдет? Это гораздо важнее, чем наше с вами, Семен Данилович, самолюбие. И я не думаю, что вы считаете иначе.
ДВЕНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Из города Ирина вернулась на другой день, в понедельник. Федора дома не было, и она до его прихода с работы успела прибраться в квартире. Помыла полы, убрала посуду, заправила постель, которую Федор так и оставил неубранной.
Когда Федор вошел в квартиру, то первое, что он увидел, были та чистота и порядок, которые, казалось, уже никогда не вернутся.
«Приехала», — радостно подумал Федор и, утишая разогнавшееся от быстрой ходьбы сердце, стал медленно раздеваться. Повесил свое пальто рядом с Ирининым и уткнулся лицом в теплый мех. Потом вошел в кухню, жарко натопленную, вдохнул сытый запах обеда и, увидев у стола жену, шагнул к ней.
— Не надо, — мягко сказала Ирина. — Проголодался?.. Садись...
Он припал к ее плечу и, чувствуя прилив нежности, стал целовать ее в щеки, в лоб, в волосы...
А спустя некоторое время он совсем было успокоился, но неожиданно почувствовал в поведении жены что-то ему еще незнакомое.
«Не могу еще привыкнуть, вот и мерещится», — успокоил он себя. Но поздно вечером, лежа в постели рядом с ней, он опять ощутил это и уже с тревогой подумал: «Чертовщина какая-то. Вот до чего доводит ссора...»
Но прошел день, за ним еще один и еще, а тревога не исчезала. Напротив, она становилась такой ощутимой, что он приходил в недоумение: «Неужели между нами что-то произошло? Но что?»
Он внимательно присматривался к Ирине, и она, натыкаясь на его пристальный взгляд, не смущалась, как бывало раньше, по-прежнему была нежна с ним, ласкова, но каждый раз он испытывал какой-то холодок и ненавидел себя за то, что помимо воли своей и желания стал все чаще думать об этом.
В следующее воскресенье они поехали к ее родителям. Тесть, Сергей Акимович, и теща, Анастасия Яковлевна, были как никогда прежде приветливы, ухаживали за Федором, как за маленьким. Федор спросил у жены:
— Чего они так раздобрились?
— Ничего, — сухо ответила Ирина. — Давно не был, вот и кажется.
— Возможно, — согласился Федор, но чувствовал, что удивление его не проходит, а разрастается, как снежный ком. Он не выдержал, спросил у захмелевшего тестя: — Нынче праздник какой?
