Анатолий Тоболяк - Попытка контакта

Поля сидела очень бледная, словно ей стало дурно.

— Папа… — начала она, но тут я заорал:

— Слушай, отец! Мне тоже на месте не сидится. Возьми меня с собой, а?

— Куда взять? Как? — быстро спросил он, вскинув брови.

— Ну обычно, как еще! Я один раз просился — помнишь? — ну тогда, в Свердловске, в аэропорту, а ты не взял, сказал «нет».

— Я не сказал «нет». Я сказал «не могу». Я думал о матери.

— А сейчас мне девятнадцать, я совершеннолетний. Кто мне может запретить поехать с тобой? Кто?

— Ты что, серьезно? — Он встал со скамейки. Мы были одинакового роста, но он куда шире в плечах, крепче, плотней. — А мать?

— Что мать! Она рада будет. Я же ей нервы мотаю. Вчера ножом пырнули, сегодня дома не ночевал. Мать рада будет!

— А твоя подружка?

— С собой заберу!

— Слушай, Поля, — сказал отец, и голос его дрогнул, как от сильной, неожиданной радости. — Как, по-твоему, он врет или серьезно?

— Ты думаешь, я знаю! — закричала бедная сестрица, вскакивая на ноги.

— В Ташкент поедем, отец, — трясся я. — А потом еще куда-нибудь — к эскимосам, к камчадалам! Моя подружка и подождать может. Твоя — тоже. Мы новых найдем, что нам стоит!

Если бы он мне двинул, я бы не удивился, но Поля кинулась к нему, словно защищая от угрожающей опасности.

— Папа, не слушай его! Я тебя люблю!

Он обнял ее за плечи, трудно выговорил:

— Знаю, Поля. Спасибо.

— Я о тебе все время думаю, когда ты здесь и когда тебя нет. Я тебя часто во сне вижу… разговариваю с тобой. Мне очень плохо без тебя!

Я засмеялся.

— А ты случайно не дева Мария, сестрица? Ну-ка повернись к солнцу! У тебя нимб над головой!

— Заткнись, Константин!

— Это ты мне?

— Да, тебе!

— А как насчет свободы слова? Слышал, что это такое?

— Слышал, демагог.

— Ну так не приказывай мне и не затыкай рот! Здесь тебе не казарма! Перед тобой деточки твои кровные! — юродствуя, прокричал я.

Поля перепугалась не на шутку, прижалась к отцу.

— Папа, не слушай его! Он не соображает, что говорит.

— Ты действительно не в себе, Константин. Возьми ключ, иди в номер, очухайся. А еще лучше — домой. Подумай о матери.

Так и сказал: «Подумай о матери», клянусь! Я не ослышался, нет. Он сказал: «Подумай о матери». Он! Мне! Это было уж слишком. У меня все в глазах поплыло. Поля сказала потом, что я в бешенстве топнул ногой. Может быть… вполне возможно.

— Зови меня на «вы», папуля! — заорал я. — Я заслужил это! Я старше тебя на миллион лет! Я ветеран семейной войны! У меня на груди медаль «За отвагу»! Я контуженный! Меня нужно пропускать без очереди в магазинах!

И еще что-то вопил, точно не помню. Он шагнул ко мне — обнять, что ли, хотел, а может, нокаутировать? — но я уже уходил по аллее, припадая на левую ногу, уходил что есть сил и не слышал их окриков…

Пока я прошагал три квартала, очухался и даже повеселел.

Татьяна ждала меня в условленном месте, около цветочного магазина. Она была не одна. Рядом с ней стоял и оживленно жестикулировал какой-то высокий очкастый тип в вельветовом костюме. Татьяна внимательно слушала его, глядя снизу вверх. Я приблизился и вежливо сказал:

— Привет! Хорошая погода, не правда ли? Оба враз повернулись ко мне.

— А, явился! — бросила Татьяна, бегло скользнув по мне взглядом. — Ну и что дальше? — спросила она очкастого верзилу как ни в чем не бывало.

— Да, собственно, все, — смешался тот при моем появлении.

— Видите ли, — заявила Татьяна очень оживленно. — Идея неплохая. Но сейчас я немного занята. Дайте мне ваш телефон, и я, возможно, позвоню.

Длинный покосился на меня, неодобрительно так; я ему поощрительно улыбнулся во весь рот.

— Это можно, — сказал он. — Запомните или запишете?

— Валяйте! — заметил я. — У нее память отличная. А забудет, я напомню. Обязательно.

— Без тебя обойдусь как-нибудь!

— Видите, без меня обойдется как-нибудь.

Он назвал номер. Татьяна прилежно повторила его.

— Всего доброго. Не прощаюсь, — вежливо сказал вельветовый костюм. Он бросил на нее многозначительный взгляд и отправился своей дорогой.

— Баскетболист? — осведомился я закуривая. — Гордость советского спорта?

— Представь себе, писатель.

— Неужто? И что написал?

— Книги! Несколько книг. Не то что некоторые.

— У него головка маленькая, как у ящера. Откуда взяться мыслям? А зад широкий, усидчивый. Это хорошо. Что предлагал?

— Не твое дело! — огрызнулась она.

— В институте была?

— Не твое дело!

— Ладно, — сказал я с веселой злостью. — Баш на баш. Я тоже познакомился кое с кем. Симпатичная блондинка. Зовут Лиля. Поэтому и опоздал на пятнадцать минут.

— На двадцать три! Я уже уйти хотела!

— Не считай минуты, не мелочись. Впереди у нас целая жизнь!

С этими словами я ее оставил и вошел в магазин. В кармане был вечный трояк, на многое я не мог рассчитывать, но на три тюльпана как раз хватило. Я опять вышел на улицу и замер. Рядом с Татьяной стояла старая цыганка в широком цветастом платье и держала ее за руку. Старуха была страшна как первородный грех. Прохожие оглядывались на нее посмеиваясь. Татьяна слушала гадалку, закусив губу, с невероятно сосредоточенным лицом.

Я подошел со своим жалким, нищенским букетиком. «Ну, старая ведьма…» — хотел я было начать, как андерсеновский солдат, но Танька быстро-быстро проговорила, скосив на меня глаза: «Подожди! Не мешай!».

Дальняя дорога, само собой… Трефовый валет… Линия жизни… Коварная соперница… Позолоти ручку, милая.

Татьяна как сдурела: вынула и отвалила страшенной бабке металлический рубль! Потом она повернулась ко мне, помаргивая быстро-быстро.

— Цыганка сказала, что меня ждет несчастье!

— Слышал.

— Я ей верю!

— И что дальше?

— Ты опоздал на двадцать три минуты даже в такой день. А что будет потом?

— Дай руп — скажу.

— Тебе шутки! А цыганки не врут. Вот эта линия, — и она ткнула пальцем в ладонь, — несчастная судьба.

— Не пугай. Держи!

Из-за спины я протянул ей тюльпаны. Лицо Татьяны мгновенно осветилось улыбкой. Темные глаза заблестели. Кончиком языка она быстро облизнула губы. Голос ее дрогнул:

— Так мы в самом деле идем… туда?

— А ты как думала! Чем я хуже отца? Для него это дело — раз плюнуть. Пошли, Ивакина!

— Как ты сказал?

— Пошли, Ивакина! — повторил я. — Чему быть, того не миновать.

Обнял ее за плечи и повел по улице.

С первого телефона-автомата я позвонил домой. Я насчитал десять длинных гудков и повесил трубку. Куда пропала мать? Кто кого разыскивает — она меня или я ее?

— Нету! — ответил я на безмолвный вопрос Татьяны.

— Да ты не волнуйся, — пожалела она меня, взяв под руку.

— Кто волнуется? С чего взяла?

— Вижу.

— Плохо видишь!

— Ну пусть плохо. Согласна, — прижалась она ко мне плечом.

Я тотчас остановился.

— Что-то ты больно добренькая стала, — процедил я. — Не успела выйти из загса, уже подлизываешься.

— Я подлизываюсь?!

— Вот именно! Сразу «согласна». Голосок елейный. Учти, я не люблю марионеток.

— Это я-то марионетка? — поразилась она.

— Еще нет, но не вздумай мне поддакивать. Мать отцу в юности поддакивала — и наподдакивалась.

— А ты не вздумай стать подкаблучником. Ненавижу!

— Не дождешься, — пообещал я.

Мы пошли молча и молчали странно долго, как никогда не бывало: минуты три или четыре. Длиннейшая получилась пауза, как в театре, когда кто-то забыл слова роли; но мы-то не играли и не чужой текст вспоминали, мы, оказывается, могли обойтись вообще без слов, одними мыслями, как телепаты.

Вдруг я остановился и громко сказал:

— Сегодня пойдешь ночевать ко мне домой… приказываю! Татьяна изменилась в лице.

— Ты что, Костя? Нет, я не смогу…

— Пойдешь, как миленькая! Я все матери расскажу. Да она и так чувствует, чувствует! Только признаться себе боится.

— Лучше подождем. Через месяц. Вытерпим как-нибудь.

— Нет, Танька, не хочу я терпеть и врать. Надоело!

— Мне жалко ее, знаешь… Она ведь тебя теряет. Она меня ненавидеть должна.

— Пусть только попробует! И ты только попробуй! Я вам тогда такую жизнь устрою — не возрадуетесь.

— Костя, я тебя боюсь, — сказала она отшагнув.

— Сам себя иногда боюсь, — пробормотал я. Вдруг накатила усталость и нога сильно заболела. — Пошли назад.

— Куда?

— В гостиницу. Отца утешать. Он существо беззащитное.

— Ты что, и сегодня поссорился с ним?

— Кто сказал?

— Я так подумала…

— Ну и зря. — Мы вышли из переулка на солнечную, многолюдную улицу. — У нас с отцом все в порядке. Все в норме, блин-компот. Уу, липовая нога, шагай! — злобно прикрикнул я.

— Болит?