Юрий Усыченко - Невидимый фронт
Полковник не прерывал Стефу. Глаза его становились всё теплее и ласковее, но с удивлением Стефа увидела где-то в глубине их мягкий смех. Это было так неожиданно, что Стефа остановилась на полуслове.
— Ты славная девушка, — сказал Всеволодов, внезапно переходя на «ты». — Очень славная. Твой отец мог бы гордиться тобой.
— Почему «мог бы» ? — воскликнула Стефа. — Откуда вы знаете, что у меня нет отца?
Полковник чуть улыбнулся. Это был весь его ответ, но Стефа поняла.
Всеволодов проводил Стефу до двери и крепко пожал ей руку. «Ай да Дрига, — смеясь, думал полковник, — в бандиты попал. А девушка хорошая, он не ошибся в своём выборе».
— Рассказала? — спросил Стефу Антон, дожидавшийся её внизу.
— Конечно. Всё рассказала, — улыбаясь, ответила Стефа.
— Ну и что?
— Поблагодарил нас всех полковник. Молодцы, говорит. А насчёт Шостака, — сказал он, — сомневаться нечего.
— Значит, всё в порядке? Я отправляюсь домой.
Пожав друг другу руки, они расстались.
Никогда в жизни Стефе не приходилось переживать такого быстрого перехода от горя к радости. Она глядела вокруг светлыми, сияющими глазами, сама не помнила, как добежала до дома. В квартире было тихо. Стефа заглянула в комнату Дриги. Он лежал без движения, закрыв глаза.
«Спит, наверно, — с нежностью подумала Стефа. — Это хорошо — набирается сил».
Дрига не спал, как думала Стефа. Он был погружён в свои мысли.
Капитан Дрига получил хороший урок.
Он должен был сознаться самому себе, что неопытность подвела его. Как нужно всегда быть настороже, сохранять хладнокровие, потому что малейшая ошибка может повлечь за собой провал задуманного дела, а то и гибель. Если бы он точно выполнил то, что говорил Всеволодов, никакой ошибки не случилось бы.
Урок не прошёл даром. С этого дня у Дриги начали вырабатываться качества настоящего чекиста — хладнокровие, внимательность, бдительность...
Предположения полковника Всеволодова о поведении бандита были безошибочны. Дасько думал, что убил своего преследователя. Как и догадался Всеволодов, шпион хотел обставить дело так, как будто Дрига подвёргся нападению грабителей. Не зная, что Шимек-язва нашёл часы и был арестован с ними, Дасько оставался в полной уверенности, что план его удался. В то же время шпион считал необходимым принять некоторые меры предосторожности.
Домой он вернулся рано утром и сразу разбудил Кундюка, позвав его к себе в комнату.
— Ну, что ещё? — грубо спросил Кундюк, когда они зашли в комнату Дасько и он запер двери на ключ. В обращении со своим шефом Кундюк переходил от грубости к откровенному подхалимству. Он ненавидел Дасько и в то же время боялся его. Этим и объяснялись такие быстрые переходы.
— Скажите вашей жене, что для её же безопасности лучше не подслушивать и не подсматривать за нами в замочную скважину, — столь же грубо ответил Дасько.
— Она не делает этого, — пробормотал растерявшийся Кундюк.
— А вы всё-таки скажите.
— Только за этим вы меня подняли так рано с постели?
— Нет. Сегодня ночью я обнаружил, что за мной следят.
Кундюк побледнел. Ноги его подкосились. Он тяжело упал в кресло.
— Кто следит? — с трудом выговорил Денис.
— Кто бы он ни был, больше он этим заниматься не сможет. Напрасно вы трусите.
Слова успокоения не подействовали на Дениса. Руки его дрожали так, что он с трудом мог вытащить сигарету и закурить.
Дасько с презрением смотрел на своего собеседника. Сам он тоже далеко не был храбрецом. Только привычка, многие преступления, которые сходили ему с рук безнаказанно, выработали у него наглость, самоуверенность.
— Так или иначе, — сказал Дасько, — нам надо принять меры. Я сейчас ухожу. К вам сегодня не вернусь, у меня есть важное дело. Вы пойдёте к Тыскиву, посмотрите — нет ли чего подозрительного, предупредите его, что я не буду сегодня.
— Хорошо.
Кундюк повернулся, чтобы уйти, когда в парадную дверь постучали. Дасько инстинктивно сделал такое движение, как будто хотел выскочить в окно. Тотчас же он опомнился и сказал Кундюку:
— Узнайте в чём дело. Не открывайте сразу.
Кундюк скрылся в полутёмной передней. Через приоткрытую дверь своей комнаты Дасько слышал его голос. Ответы того, кто находился на площадке лестницы, доносились глухо, неразборчиво. Дасько тяжело опустился на диван. Дрожащая его рука судорожно сжимала рукоятку пистолета.
Загрохотал засов, заскрипели бесчисленные крючки, цепочки, замки, преграждавшие вход в квартиру Кундюков.
— Это знакомая жены, — сказал Кундюк, входя в комнату. — Всё в порядке.
— Какого же чёрта она является так рано, когда все спят!
— Они с Анелей должны ехать утренним поездом в село, кое-что купить...
Дасько уже давно вышел из дома и шагал по наполнявшимся первыми прохожими улицам, а всё еще не мог успокоиться. Только что он хвастался перед Кундюком своей выдержкой, а тут его нервы сдали. Дасько сам не мог понять, как это случилось. Наёмник, шпион, он оставался наглым, самоуверенным до первого поражения. Поражением было то, что его обнаружили, за ним следили. Ясно, — он раскрыт. Разбито первое звено в той цепи, которую он собирался протянуть — буфет Тыскива не годится теперь для явок и свиданий. С самого же начала «работы» в Кленове Дасько попал впросак. Чья-то воля, более твёрдая, чем его, чей-то ум, более гибкий и проницательный, чем у него, парализовали все усилия Дасько.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
МИРНОЕ ЖИТИЕ ОТЦА ИВАНЬО
Отец Иваньо казался сошедшим со страниц старинной книги, прославляющей деяния столпов католической церкви. Среднего роста, с круглым румяным лицом, говорившим о завидном здоровье, голубыми, чуть на выкате, глазами, мягкими, размеренными движениями и бархатисто-вкрадчивым голосом, отец Иваньо являл собой образец христианского смирения и приветливости. Жил он одиноко в небольшом домике с садом, соседей не сторонился, особенно охотно беседуя с детьми.
По вечерам ребята часто собирались у него в саду, и отец Иваньо рассказывал им столь же интересные, сколь душеспасительные истории о приключениях миссионеров в дальних странах.
Любезностью в обращении, различными мелкими услугами отец Иваньо сумел преодолеть среди жителей маленькой улицы, где находился его домик, то недоброжелательство, которое глубоко укоренилось в сознании простых людей Кленова и всего этого края по отношению к униатским священникам — верным слугам Ватикана. Конечно, лучше ко всем служителям униатской церкви знакомые отца Иваньо относиться не стали, но его самого выделяли из числа приверженцев унии.
Даже старый Андрей Вершило, бывший всю жизнь ярым безбожником, врагом церковников, признавал, что отец Иваньо является исключением из общего правила.
— Ненастоящий поп, — говорил Вершило, когда речь заходила об отце Иваньо. — Горилки не пьёт, экономки не держит. Живёт тихо, если не в церкви служит, то в саду своём копается или ребятам сказки рассказывает.
Вершило, по секрету говоря, и сам любил побеседовать с «ненастоящим попом». Разговоры их больше касались видов на урожай винограда, способов ухода за пчёлами и других, столь же мирных предметов. От тем, связанных с политикой, отец Иваньо явно уклонялся, а на попытки Вершило подвергнуть сомнению догматы святой веры и первоапостольской церкви отвечал деликатным молчанием.
Эти беседы всегда оставляли у Андрея Вершило двойственное впечатление.
— Вроде ничего человек, — говорил он, а потом, помолчав минуту, добавлял: — Недавно он у нас живёт. Посмотрим, что дальше будет.
Дни мирного жития отца Иваньо текли один за другим, ничем не нарушаемые. Когда священник шёл по улице в своей чёрной, простого покроя сутане и широкополой касторовой шляпе, встречные приветливо кланялись ему, отвечали на широкую улыбку толстых губ отца Иваньо так же радушно, благожелательно.
Дасько считал, что только он один знает подлинное обличье Иваньо — крупного деятеля греко-католической церкви в Закарпатье, ярого сторонника Ватикана, непременного исповедника всех приговорённых в его округе гитлеровцами к смерти. Часто случалось, что после такой исповеди снова начинались аресты, лилась кровь. Отец Иваньо делал то, что не удавалось гестаповцам — с иезуитской тонкостью выпытывал в предсмертные часы у какого-нибудь осуждённого оккупантами ни за что ни про что гуцула фамилии друзей, приятелей, «сообщников».
Когда дела хозяев отца Иваньо на фронте стали совсем дрянными — Советская Армия взяла Киев и неудержимо пошла дальше на запад, — отец Иваньо исчез из Закарпатья. Появился он в Кленове скромным священником одного из многочисленных униатских храмов. Соседям Иваньо рассказывал, что жил раньше на Холмщине и в случае нужды мог подтвердить этот рассказ официальными документами, выданными в канцелярии митрополита Шептицкого, помещавшейся во Львове, на Святоюрской горе.
