Павел Гельбак - ...И вся жизнь

Мы вышли от секретаря, друг другу в глаза смотреть стесняемся.

— Вот это профилактика, — вздохнул облздрав.

Чувалов оказался недурным рассказчиком. Он менял интонации, показывал в лицах и своих друзей по несчастью, и секретаршу, и Саратовского. Я с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться.

— Ты не обижайся. Я у него тоже неплохой урок получил, — и я рассказал Чувалову, как Саратовский после речи на пленуме знакомил меня с личным делом первого заместителя председателя облисполкома.

— Оригинально начинает, ничего не скажешь, — резюмировал Чувалов. — Ну, поехали на завод. Поможешь бюрократизм ломать.

— К концу смены, — пообещал я. — Не прощаюсь…

У дверей цеха — огромный щит. На нем яркими красками написано:

Приказом директора

завода и постановлением

профсоюзного комитета,

по ходатайству передовых

рабочих, в сборочном цехе

создана

ФРОНТОВАЯ БРИГАДА

Фронтовики обещают

ежедневно выполнять не меньше

двух норм, не покидать своего

рабочего места, пока не

выполнят задание!

Равняйтесь по фронтовикам!

— Ну как? — спросил встретивший меня в проходной секретарь парткома Юозас Мицкявичюс.

— Выглядит внушительно.

— Это что, посмотрите в цехе!

Действительно, цех стал неузнаваем. Инструментальные ящики покрашены, у станков идеальная чистота, рабочие в новых спецовках. На стенах лозунги, зовущие ежедневно давать две нормы, работать по-фронтовому. Один из призывов даже стихами написан:

Кто норму своюВыполняет вдвойне,Тот доблестный воинВ священной войне.

На видном месте — «Боевой листок»:

ФРОНТОВАЯ БРИГАДА

обязалась к обеденному перерыву

дать полторы нормы!

Сборщики, следуйте ее примеру!

Мне понравились и плакаты, и «Боевые листки», и порядок в цехе.

— Свое слово бригада, конечно, сдержала? — спросил я у секретаря парткома.

— Выполнили. К концу смены больше двух норм дали, — ответил Мицкявичюс.

— Об этом тоже хорошо бы написать.

— Напишем.

Я подошел к рабочему в замасленной солдатской гимнастерке, с которым познакомился в прошлый раз.

— Ну как, Иван Букин с Уралмаша, закрутилось колесо? И в Принеманске началось соревнование?

— Крутится колесо, товарищ редактор, да не в ту сторону.

— Как это не в ту?

— Пусть парторг объяснит.

— Вечно ты, Букин, недоволен.

— Чему радоваться? Липовые фронтовики план выполнили — другие в это время завалили. Тришкин кафтан.

— Ты брось эти разговорчики, — обозлился секретарь парткома.

— Эх ты, а еще партизан! — Букин со злостью включил мотор.

Я стал успокаивать Букина, попросил толком объяснить, что ему не нравится в организации фронтовых бригад. Рабочий сказал, что выступает он не против фронтовых бригад, а против обмана. Фронт — самое трудное, что можно себе представить в жизни. А здесь фронтовикам сделали уйму поблажек: отдали лучшие станки, инструмент, в первую очередь дают сырье, работу планируют самую легкую. Не хочешь — и то две нормы дашь, а если немного постараешься, то и на 500 процентов план запросто выполнишь.

— Показуха, товарищ редактор, никакой ударной работы. Лозунги повесили. Это красиво. Не спорю.

Секретарь парткома взял меня под руку, повел по цеху.

— Вы с фронтовиками поговорите, а с Букина что взять. Известный горлопан. Мы и не скрываем, что малость помогли фронтовой бригаде. А как может быть иначе? Споткнутся на первом шагу, и от хорошей идеи только пшик останется.

К нам подошел директор завода и сказал, что звонила секретарша редакции и предупредила, что меня просят позвонить по телефону или зайти в КГБ, в комнату номер шестнадцать.

— Что стряслось?

Чувалов лишь развел руками, мол, о таких делах по телефону не докладывают.

Шоферу я велел везти меня в Комитет госбезопасности, а сам развернул номер «Зари». Где же тут ошибка?

Кабинет номер 16 занимал начальник управления — старый коммунист, приехавший в Принеманск из Ростова-на-Дону.

— Простите, Павел Петрович, что побеспокоил, — чекист сел напротив меня в мягкое кресло, — но дело не терпело отлагательства. Только что получил донесение из Лесного уезда, прочтите.

Донесение было лаконичным: «Сегодня ночью, на хуторе крестьянина Венцкуса ранен выстрелом из парабеллума корреспондент газеты „Заря Немана“ О. И. Криницкий. Пострадавшему оказана медицинская помощь на месте. Приняты меры к поимке преступников. Предполагается, что теракт совершила банда „Зеленый дьявол“. По словам гражданина О. И. Криницкого, он три дня назад получил анонимное предупреждение о готовящемся покушении. Ему рекомендовали немедленно покинуть лес, но он не придал этому значения и не поставил органы в известность».

— Опрометчиво поступил ваш товарищ, — заметив, что я кончил читать донесение, сказал чекист. — В лесу надо быть осторожнее. Вы из номера в номер печатали материалы из пущи. Привлекли к ней внимание всей области. Вот остатки нацподполья и пошли ва-банк.

— Ва-банк — так говорят картежники, но здесь политический бой. Я поеду в пущу.

Начальник управления встал с кресла:

— Зачем поедете, Павел Петрович? Вместо нас бандитов выловите, нацподполье ликвидируете?

— Расскажем о покушении на нашего корреспондента, поднимем народ на борьбу с националистическим подпольем.

— Запретить вам поездку не имею полномочий. Посоветовать — мое право. Все же, если поедете, позвоните: пошлем с вами наших людей.

— Автоматчиков?

— Кого сочтем нужным.

— Веселенькая поездка — редактор под надзором.

— Вернее сказать — с личной охраной.

— Павел Петрович, к вам пришли, — открыла дверь секретарша.

— Закрой дверь с той стороны, — прикрикнул на нее Урюпин, — холод напускаешь.

— Пусть товарищи немного подождут, — сказал я.

Секретарша закрыла дверь, и мы возобновили разговор. Говорили о Криницком, обсуждали — нужно или не нужно мне ехать в Лесное. Нет, это не редакционное совещание, не заседание редколлегии. Просто собрались в теплой комнате. Наступили холода, и редакция оказалась к ним явно не подготовленной. Нет дров. Печи в кабинетах не топлены. В общей комнате поставили железную печку с длинной трубой. В годы гражданской войны подобные сооружения называли «буржуйками». Сейчас у них, наверное, есть иные названия. Но греться у них приятно.

Снова в дверь просовывается голова секретарши:

— Товарищ редактор, вас ждут.

Неохотно покидаю место у печки. Знаю, что в кабинете у меня лютый холод.

— Кто там такой нетерпеливый?

— Товарищ не назвал себя, — отвечает секретарша. — Кажется, из обкома, точно не знаю.

Хорошенькое дело — кажется. В кабинете у меня Владас Рудис. Секретарь обкома, видно, порядком замерз. Он притопывает ногами, похлопывает себя по плечам.

— Ты что же, редактор, посторонних авторов решил морозить, а?

Я извиняюсь, что заставил ждать, и объясняю, что по разверстке, подписанной в облисполкоме Кузьмой Викентьевичем, никто редакции дров выдавать не собирается.

— Напрасно, напрасно, — басит секретарь обкома, — чего-чего, а дрова редакция заслужила. Кровью завоевала!

— Вы слышали о Криницком?

— Читал донесение. Вот и зашел. С утра еду в те края, могу кого-либо из вашей редакции прихватить. Ваш товарищ в беду попал.

— Решено. Я поеду.

— А как же с Москвой, вызов пришел награду получать…

— Можно подождать. Была бы награда, получить успею… Я посылал в Лесное Криницкого, мне и надо туда ехать.

— Сейчас нужно принять меры, чтобы каждый день в газете шли материалы с лесных участков. Пусть не думают бандюги, что смогут нас запугать. Не на тех напали, — словно подтвердил мою мысль секретарь.

Я докладываю, какие меры мы приняли для освещения труда лесорубов. В запасе у нас есть еще две статьи Криницкого. Ну, а потом сам пришлю. Организуем отклики.

— Добро. Так я завтра часикам к семи за тобой заеду, — протягивает руку Рудис. — А топить в редакции надо. Смотри, чернила замерзнут.

Криницкий ранен легко. Пуля пробила мышцы левого плеча. В больнице он оставаться не захотел, да и не было в этом нужды. После того, как медики обработали рану, сделали перевязку, снова вернулся на хутор к старому Венцкусу, где и было на него совершено покушение.