Арчил Сулакаури - Белый конь

— Не надо бояться, — сказал мальчик. — Завтра у тебя будет номерок, и никто пальцем не посмеет тронуть. А ты знаешь, что такое «номерок»? Нет? И я не знаю. Но это — ничего. Мама, наверное, знает. Она нам поможет.

Мать зазвала мальчика домой. Но он скоро вернулся. Поставил перед собакой миску с едой, а сам сел на старое ведро.

— Ешь, — приговаривал он время от времени, хотя проголодавшаяся собака и не нуждалась в этом напоминании. — Ты здорово дралась. Тебе, наверное, и с волками приходилось встречаться. Да и сегодняшний твой враг был не из слабых.

Собака не поднимала головы от миски.

— Посмотрим, как встретят мальчишки нас завтра. Может, приведут двух собак. Но и это тебе не страшно. Ты справишься и с двумя, и с тремя. Ты ведь такая сильная. Вот увидишь, я тоже буду сильным… Очень хочется быть сильным…

Овчарка вылизала миску и легла на свое тряпье. Она выглядела очень усталой, с трудом держалась на ногах.

— Знаешь, мы еще сходим на Куру. Конечно, если не похолодает… Пусть похолодает — все равно пойдем. Там, на другом берегу, на балконе, иногда стоит девочка с косами. Когда я плыву мимо, она машет мне рукой… Если вода будет очень холодной, помашем ей с берега. Она заметит. Ты думаешь — нет, не заметит? Я ей знаками объясню, что я тот самый мальчик, который проплывал мимо. Она обязательно поймет, кто я, и помашет мне рукой, а может, даже засмеется. Но смеха мы не услышим с берега — далеко.

Мать опять позвала мальчика.

— А теперь спи. Ты устала. Вечером я приду, и мы, может, погуляем. Я поведу тебя на Куру.

На следующий день мальчик не пошел в школу — бегал за номерком. Кто мог подумать, что это так сложно — достать номер для собаки. Ветеринары осмотрели овчарку — не бешеная ли? Потом направили еще куда-то. И там долго пришлось ждать. А когда он решил, что все уже в порядке, сказали: необходимо согласие соседей. Мальчик прикусил губу, чтобы сдержать слезы.

Домой он пришел убитый.

Мать сжалилась над сыном. Сама обошла соседей. После долгих переговоров почти все согласились.

Рано утром мальчик выбежал на улицу.

В руке он сжимал бумагу с подписями соседей. Опять ему пришлось долго ждать. Время двигалось томительно медленно. Прижавшись к стене, мальчик переступал с ноги на ногу. Стоял и ждал. Казалось, этому не будет конца. Мимо шли и шли люди… стояли группами, разговаривали, дымили папиросами; потом расходились, каждый шел своей дорогой. А мальчик все стоял и стоял, упрямо ждал. Веки его отяжелели, глаза закрылись сами собой, голова прислонилась к стене…

Берег Куры приснился мальчику. Собаку он оставил среди камней, а сам бросился в волны. Они были больше и теплее, чем наяву. Они подбрасывали его высоко вверх, потом стремительно несли вперед, так стремительно, что дух захватывало. И это было не страшно, а наоборот, приятно. Вертелись огромные жернова мельниц и вместо обычного шума издавали необычно мелодичные звуки.

А потом волны принесли его к знакомому балкону. На нависшем над рекой балконе никого не было. Там было пусто. Вдруг через перила перегнулся лысый усатый мужчина. У него были черные узкие глаза. Усы его быстро росли, становились длинными, как косы. Их концы уже достигли поверхности воды. Волны доставали ил и колебали. Мальчик в испуге повернул к берегу и поплыл изо всех сил. Собаки там не было. Он еще быстрее заработал руками. Перелетел с одной высокой волны на другую. На берегу камни выросли, превратились в огромные скалы…

— Мальчик! Мальчик!

Он протер глаза. Перед ним стояла незнакомая женщина.

— Ты кого ждешь? — спросила женщина.

Он ответил.

Через десять минут мальчик бежал домой. Он был так счастлив, что, казалось, летел, не касаясь земли. В правой руке он сжимал круглый жетончик с дырочкой. Это и был номер. На жестянке были выдавлены какие-то непонятные буквы и цифры.

Это была свобода. Собаке разрешалось свободно ходить по улицам.

А сейчас она была заперта в сарае. Скоро он придет домой, наденет ей на шею свой старый пояс, прикрепит к нему номерок.

Ни Муко, ни соседи, ни школьный сторож — никто не тронет больше его собаку… Вдруг он вспомнил, что на шее у серой овчарки висел такой же номерок.

У ворот своего дома он остановился. Он с трудом переводил дыхание, но на лице его сияла счастливая улыбка. Она цвела сама по себе, неведомо для него.

В конце улицы он заметил четырех мальчишек. Он погрозил им кулаком. Погрозил, но улыбка не сошла с его лица.

Он вбежал во двор. И тут его встретила тишина.

И вдруг в глазах у мальчика потемнело — как будто его чем-то тяжелым ударили по голове.

Дверь сарая была отворена. Он отлично помнил, что, уходя, запер ее. А теперь дверь сарая была открыта.

Осторожно, точно крался, подошел и стал у двери. Из сарая на него смотрела пустота, дохнуло сыростью.

У мальчика подкосились ноги. Он упал лицом на камни и зарыдал.

На балконах появились соседи. Только матери не было видно — ее, должно быть, не было дома.

Кто-то подошел к нему, поставил на ноги.

— Где моя собака? — спросил он упавшим голосом.

Никто не ответил.

Он чувствовал на своем плече чью-то тяжелую и холодную руку, но даже не повернул головы, чтобы посмотреть, чья она.

— Где моя собака? — спросил он снова, ни к кому не обращаясь.

Он смотрел на балконы. Соседи молча отводили глаза, никто не отвечал.

Мальчик бросился к воротам.

Там стояли те четверо, его враги, насмешливо улыбаясь. Но улыбка разом сошла с их лиц, когда они увидели его.

— Куда делась собака?

Мальчишки отпрянули от него.

— Где она?

— Муко забрал, — шепотом сказал веснушчатый.

— Это вы привели его! Вы открыли дверь!

Они переглянулись, снова посмотрели на него. Мальчик схватил за ворот двух своих врагов, стукнул их об стену и повалил на землю. Потом он обернулся к двум другим. Но их уже не было — они сбежали. Он презрительно взглянул на поверженных и пошел.

Мальчик шел один…

По-мужски, широким, твердым шагом шел по улице маленький смуглый мальчик, сжимая в руке круглый кусочек жести.

Габо

Одинок он, этот старый машинист. Живет он прямо у железной дороги в Сванетис-убани. Пути проходят так близко от дома, что промчится поезд — и все здание трясется.

Жизнь свою Габо уже прожил. Были у него и жена, и сын. А теперь остался он один-одинешенек. Только и близких что целый квартал, где все знают и любят его, все от мала до велика называют его дядей Габо.

Семьдесят семь лет ходил Габо по этому свету. Семьдесят семь лет — это не мало, но и не так уж много: двадцать восемь тысяч дней светало и темнело для Габо. Двадцать восемь тысяч радостей он увидел и пережил, столько же бед и печалей. Потому и ходит он сгорбившись. Еле передвигает ноги: ведь приходится тянуть все дни, что остались у него за плечами.

Половину жизни Габо провел на паровозе. Полсвета увидел он из окна мчащегося паровоза.

Все пути, все дороги исколесил Габо — от Грузии до Крайнего Севера, от Дальнего Востока до Польши… Иногда в туманной памяти его, как острова, всплывают далекие станции и платформы. Старик не знает, почему то появляются, то исчезают в тумане эти незнакомые станции. Когда он их проезжал? И почему все снятся ему бесконечные, холодно сверкающие в ночи рельсы?

Бывает, что разбудит его крик паровоза. Приподнимет голову перепуганный Габо. В тишину вслушивается, да, в тишину, ведь на земле в этот час свивает свое гнездо ночь, тихая и спокойная. Наверное, вот так же, проснувшись, вслушивается мать в плач своего умершего ребенка.

Последнее время поезда даже окликают его:

«Га-бо, Га-бо, Га-бо!..»

«Га-бо, Га-бо, Га-бо!..»

«Га-бо, Га-бо, Га-бо!»

«Габриэ-э-эл!..»

Старик быстренько встает с постели и включает свет, выходит на железный балкон, повисший над улицей, вглядывается в ночную тьму.

«Даг-дуг, даг-дуг, даг-дуг!..»

«Га-бо, Га-бо, Га-бо!..»

Весь дом трясется, стекла звенят.

Габо знает: там, в конце улицы, вверху, где остался маленький просвет между двумя домами, сейчас покажется поезд. Не то что покажется — просто бледные прямоугольники его светящихся окон быстрой прерывистой лентой промелькнут и исчезнут.

И старик скоро вернется в комнату, крепко запрет дверь, закроет ставни, заберется в постель и с головой укутается в одеяло. Наступит блаженная тишина, ни звука не слышно ниоткуда… Потом дремота одолеет его, расслабит старческие мышцы. Теплый сон дрожью пробежит по телу.

«Га-бо, Га-бо, Га-бо!..»

«Га-бо, Га-бо, Га-бо!..»

«Габриэ-эл!..»

Снова возникают в тумане далекие незнакомые перроны, освещенные, набитые людьми вокзалы…