Илья Маркин - На берегах Дуная

Шли бои в Молдавии, Румынии и Венгрии. Два командира взводов были переведены в другой полк, старшина и три сержанта уехали учиться, парторг погиб под Бухарестом, при форсировании Дуная ранило трех коммунистов, и из всей партийной организации остался только один командир роты.

Бахарев хотел рассказать об этом Крылову, но, по выражению его лица поняв, что они думают об одном и том же, промолчал.

Крылов взглянул на него:

— В роте остался один коммунист?

— Да, — отозвался Бахарев и тут же спохватился, продолжая горячо и взволнованно: — А люди-то какие! Любого хоть сейчас в партию. Такие испытания прошли!

— Отлично, — остановил его Крылов, — очень хорошо, когда командир так ценит своих подчиненных. Они тебе отплатят тем же.

Крылов неожиданно смолк и, откинув голову, задумался. Его губы едва заметно шевелились, морщины на покатом лбу разгладились, и седина на висках не казалась такой белой.

— Как родители, пишут? — оживился он и вновь распрямился.

— Да. Вчера получил. Отец по три нормы в смену выжимает, а мать на новую работу перешла. И знаете, никогда бы не подумал: диспетчером гаража стала. Ну, я представляю, как достается бедным шоферам от нее. Тут уж на работу не запоздаешь и «налево» не завернешь.

— Сколько ей?

— Сорок шестой пошел.

— Ровесники.

— А у вас большая семья?

Крылов неторопливо достал папиросу и, окутываясь дымом, ответил:

— Не очень, но серьезная. Три сына и дочка. Старший в восьмом учится, а младшему четыре. И писать научился, постреленок. Посмотри, как выводит.

Он расстегнул шинель, достал из бокового кармана кителя письмо:

— Вот видишь.

Внизу на чистой страничке крупными, неровными буквами было старательно выведено: «Папочка, скорее приезжай домой».

Рассматривая детские буквы, Бахарев невольно прочитал последние строчки письма: «Трудновато немного, ребята пообносились. Каждый день латаю, но все равно рвется. Только, милый Боренька, ты не тревожься. Все переживем. Мечтаем лишь о встрече с тобой».

Бахарев невольно покраснел и долго не мог смотреть в глаза Крылову.

— А они где живут, в Ташкенте? — спросил он.

— Да. Эвакуированы из Молодечно. И за всю войну ни разу не удалось встретиться.

В голосе его звучала затаенная грусть, серые глаза стали задумчивы, лицо посуровело, и усы слегка вздрагивали.

— Ну что ж, желаю самого лучшего, — взглянул на часы Крылов, — смотри только, не горячись в бою. А меня провожать не нужно, — остановил он вставшего Бахарева, — я и сам дорогу знаю. Отдыхай, сил набирайся, работа предстоит нелегкая.

Странный сон увидела Настя. Перрон какой-то незнакомой железнодорожной станции. Взад и вперед снуют люди. Все куда-то спешат, обгоняют друг друга, волнуются. Поезд давно готов к отправлению, но никто не садится в вагоны.

Настя стоит в пустом купе и смотрит в раскрытое окно. На маленьком столике пристроился мальчуган, ее сын, удивительно похожий на Аксенова. Он теплой ручонкой обвил ее шею, лепечет что-то непонятное и тянется на улицу. Она силится понять, что хочет сказать он, но слова мальчика бессвязны.

— Что ты, что? — спрашивает она сына, гладя его светлые льняные волосы.

— Где папа? — наконец удается уловить смысл его лепета.

— Он придет сейчас. Конфетку тебе принесет и мишку — пушистого-пушистого. Знаешь мишку?

— Наю, — отвечает мальчик и по-взрослому тоскливо смотрит в окно.

«Да где же Николай-то, — начинает волноваться Настя, — ушел на минутку, а прошло уже полчаса».

Она всматривается в толпу. Кругом чужие, незнакомые люди, и никто не говорит по-русски. Наконец вдали показался Аксенов. Он бежит, расталкивая людей, и высоко поднимает в руках огромный сверток.

— Волновалась? — подбежав к вагону, спрашивает Николай.

Настя хочет рассердиться на него, но не может. Лицо у него такое радостное, возбужденное, что ей хочется руками дотянуться до его шеи, приблизить голову к себе и прижаться губами.

— Сейчас поедем, — взволнованно говорит Николай, — я был у начальника станции, теперь никаких задержек не будет.

— Папа, де мишка? — отталкивая от окна мать, кричит мальчик.

Настя ловит его теплые ручки, ладонями легонько сжимает и, целуя нежные щечки, приговаривает:

— Пришел папа, пришел папа!

— Да, мама, не мешай, — вырывается из ее рук мальчик, капризно надувая розовые губки, — я к папе хочу.

Николай тянется к сыну, но поезд трогается с места. Замелькали на платформе люди, суета и крики заглушают перестук колес. Николай вцепился рукой в раму вагонного окна, что есть силы бежит за вагоном, но поезд идет все быстрее и быстрее.

— В окно, в окно прыгай! — кричит Настя, хочет схватить Аксенова за руку, но не успевает. Николай оторвался от вагона и скрылся в толпе. Растаяли последние городские домики, унылая равнина потянулась за окном. Желтеют пески, кое-где покрытые какими-то коряжистыми деревьями. Знойное солнце нещадно палит и так уже раскаленную землю.

Настя до пояса высунулась из окна. Горячий ветер обжигает лицо, рвет волосы, прижимает ее к оконной раме.

— Упадешь, мама! — сквозь свист воздуха и перестук колес слышит она крик сына.

Настя с трудом оторвалась от окна, обессиленно присела и прижала сына к груди. Беспомощность и отчаяние охватили ее. Она привстала, хотела выйти из купе… и проснулась.

«Сколько же времени?» — подумала она, осторожно, стараясь не разбудить Тоню, поднялась с нар и выглянула наружу. В небе едва приметно брезжил рассвет. Над землей спокойно мерцали бледные звезды. Прохладный воздух нежно обвевал разгоряченное лицо. Глубоко дыша, она постояла и вернулась в землянку. Нужно будить Тоню. Пора занимать огневую позицию и вновь подкарауливать фашистов. Наступало самое ответственное для снайпера время. Скоро разгуляется день. Рассеется утренний туман, и наши позиции откроются взглядам вражеских наблюдателей. А в это время как раз и нельзя давать увидеть противнику, что делается в нашем расположении. Капитан Бахарев несколько раз предупреждал: «Смотрите, Прохорова, до начала артиллерийской подготовки вы должны помешать противнику вести наблюдение. Иначе он может обнаружить нашу подготовку к наступлению. И тогда сами понимаете, что может случиться».

Всегда перед началом наступления Настя чувствовала себя тревожно и неуверенно. Выполнять боевую задачу ей приходилось только до начала атаки, а затем она оставалась в тылу, помогая санитарам переносить и перевязывать раненых. Полковник Чижов категорически запретил девушкам участвовать в атаке. Вначале это обижало Настю: вся рота идет в атаку, а она сидит в тылу. Но постепенно она привыкла и поняла, что работа на медицинском пункте не менее важна, и там дорог каждый человек, способный оказать помощь раненым.

Тоня спросонья долго не могла опомниться, потом спохватилась, заметалась по землянке, натыкаясь то на стены, то на столик, то на дверь.

— Быстрее, быстрее, — торопила ее Настя, — завтракать будем в траншее.

Тоня надела шинель, подпоясалась, схватила винтовку.

— Я уже, пошли, — заспанным голосом проговорила она.

Настя осмотрелась, и ей стало жаль оставлять их временное жилье. Каждый раз, покидая обжитую землянку или окоп, ей становилось грустно и тоскливо, будто расставалась она с родным домом.

У выхода из землянки девушек встретил комсорг роты Васильков. В эту ночь комсорг совсем не ложился спать. Он обошел все взводы и отделения, поговорил со всеми комсомольцами, еще раз напоминая об ответственности боевой задачи. Щеки его горели нездоровым румянцем, но стройная фигура в ватнике и до блеска начищенных сапогах казалась строгой и сильной.

Настя остановилась возле ответвления траншеи. Здесь находилось тщательно замаскированное снайперское гнездо. Впереди волнами переливалась молочная пелена тумана. За ней скрывался передний край обороны противника.

— Ничего не видно, — всматриваясь в туман, проговорила Настя.

— Хорошо, — ответил Васильков. — И противник ничего не видит, не сможет обнаружить подготовку нашего наступления.

Он прислонился к стене траншеи, задорно прищурил глаза и, встряхнув головой, весело проговорил:

— Люблю туман. Бежишь в школу бывало, — а знаете, в Туле осенью от Упы поднимается густой туман и все-все закрывает, — так вот бежишь, словно купаешься в нем. И вокруг таинственно, загадочно. Вот сейчас, кажется, выплывет какое-нибудь чудовище. А со всех сторон рабочие на заводы спешат, мальчишки в школу, трамваи погромыхивают. Красота!

По траншее, не спеша, осматриваясь по сторонам, шел капитан Бахарев. Он остановился около девушек и устало присел на земляную приступку.

— Туман, — проговорил он, ни к кому не обращаясь, — часа два еще провисит, не меньше.