Евгений Дубровин - Племянник гипнотизера

– А нам какое дело? Ты чего к нам привязался? Мотя, чего он к нам привязался? Ты же сказал ему, чтобы он к нам больше не лез?

– Сказал, – прохрипел чемпион, начиная багроветь.

Донжуан отбежал в сторону.

– Я всю ночь в кустах пролежал! У меня шея не гнется. Сделаюсь инвалидом – сами будете отвечать.

– Мотя, ну чего он к нам привязался?

– Ых! Ых! – привстал чемпион.

– У меня шея не гнется!

– Сейчас мы ее согнем! Ых! Ых!

– Подождите, мальчики, он не виноват. Это я его уговорила. Мы вам мешать не будем. Просто куда вы, туда и мы. Ну, пожалуйста, Саша… Я вас очень прошу… Мы уже сняли квартиру… Алика берут сапожным мастером… Я устраиваюсь в театр… Ну возьмите, Саша, вам же это ничего не стоит. А? Ну дай я тебя поцелую. Ты такой добрый, славный. Тебя так все любят в институте. Дай я тебя поцелую.

При всех своих достоинствах Сашка обладал одним крупным недостатком: он любил грубую лесть.

– Ну черт с вами, – проворчал племянник гипнотизера. – Только слушаться меня во всем. Во-первых, жениху придется сделать себе прическу «ноль».

Циавили ахнул и невольно схватился за свою прилизанную, набриолиненную шевелюру.

– Это для того, чтобы его не лизали коровы, – объяснил Сашка Скиф. – А то еще отравятся.

– Коровы…

– А ты что думал? Мы едем в колхоз, а в колхозе водятся коровы. Не слышал?

Часть вторая

ПРИКЛЮЧЕНИЯ В КОЛХОЗЕ

I

Переодевались в лесной полосе. Вдалеке, под бугром, уже виднелось село: словно небрежно рассыпанная горсть белых кубиков. Село было не очень большое, в желтых садах. Одно крыло примыкало к низкому лесу, очевидно, разросшемуся из балки, другое подступало к запутавшейся в камышах речке. Туда спускалось красное, похожее на раскаленный и расплющенный в кузне медный таз солнце.

– Шевелись! Мотя, чего ты топчешься, как слон! Придем ночью, – подгонял Скиф.

– Трещит, – жаловался чемпион, натягивая на богатырские плечи рваную фуфайку.

– Черт! Правый бок у тебя совсем новый! Потаскай его по кустам!

Чемпион стянул фуфайку и принялся мутузить боярышник.

Рита на скорую руку подшивала милицейскую шинель. Петр Музей, одетый в подержанную форму старшины милиции, расстроенный, приставал к Скифу:

– Не буду я милиционером! Не буду, и все! Ты же сам хотел!

– Рад бы в рай, да морда не пускает. Видел, какой я в форме? На переодетую гориллу похож. Думаешь, мне приятно быть хулиганом? Я бы с удовольствием в милицейской форме покрасовался.

– Пусть тогда Циавили.

– Ты прирожденный милиционер. Хоть на Доску почета вешай.

– Правда, Петя, тебе очень идет эта форма. Такой благородный вид… – поддержала Рита.

– Фуражка слишком большая… Болтается…

– Подложи газету.

– Не буду я милиционером! – Петр Музей зашвырнул в кусты фуражку. – И вообще не нравится мне это дело. Можем так погореть!

– Боишься – уходи. Я никого здесь не держу, – заявил Сашка Скиф.

– Я думал, что-нибудь простое, а тут целый водевиль. Если разоблачат, пятнадцатью сутками не отделаешься.

Скиф одернул на себе фуфайку, полюбовался рваными рукавами.

– В этом-то все и дело. Дело сугубо добровольное. Не нравится – уезжай.

– Да, не нравится… Лучше просто прийти и попросить…

– Может, еще кому не нравится?

– Шкода – блеск, – закричала Рита. – Я им такую Марго-самогонщицу сыграю – Шекспира не захотят.

– Волосы жалко, – сказал Циавили, поглаживая остриженную под «ноль» голову. – Полгода отращивать надо.

Скиф заставил донжуана вываляться в пыли, и теперь, остриженный и грязный, бывший пижон имел бледный вид.

– Волосы им жалко! – Скиф вскочил и стал расхаживать по посадке. – В фуфайках драных стыдно. В форме милицейской боязно. Так брали бы чемоданчики, гитары – и за романтикой на Колыму. А? Воротите носики? Вам хочется, чтобы открепление прямо в постельку принесли? Хочется? Ах, вот оно что! Тогда конечно. Тогда идите ложитесь в постельки и ждите.

Упоминание про Колыму сразу изменило настроение. Петр полез искать фуражку.

– Я вообще говорю… Я про то, что милиционером надо быть тебе. У меня не получится… Вдруг он потребует документы? Что я ему скажу? Ты-то выкрутишься…

– А ты веди себя так, чтобы он не потребовал. Если будешь вести себя естественно, нормальному человеку никогда не взбредет в голову требовать у милиционера документы. Мотя, ты смог бы потребовать у милиционера документы?

– Нет, – чемпион даже замотал голой, похожей на несозревшую тыкву, головой. – Я их боюсь.

– Я не знаю уголовного кодекса…

– А кто его знает? Думаешь, они? Кодекс знает прокурор. Я же не говорю тебе – оденься прокурором. Ну ладно, теперь уже поздно болтать. Все острижены, кроме тебя и Марго. Пошли, ребята, солнце уже почти село. Командуй, старшина.

Петр Музей направил сползавшую фуражку и крикнул фальцетом:

– Вставай! Пошли!

Скиф поморщился:

– Не так… Разлеглись, вашу бабушку-распрабабушку! В шеренгу становись! – рявкул племянник гипнотизера.

Скифы выстроились в затылок друг другу и пошли.

Впереди Мотиков, в рваной фуфайке, маленькой кепочке, похожий на громилу в душещипательном фильме из жизни гангстеров, за ним приблатненный Сашка Скиф, Рита в вызывающей позе известного сорта девицы. Замыкал шеренгу тощий, грязный Циавили. Сбоку бежал Петр, придерживая милицейскую фуражку.

– Мы идем по Уругваю! – затянул Скиф.

– Ночь – хоть выколи глаза! – подхватила Рита.

Работающие на поле женщины долго смотрели вслед необычной колонне.

– О, господи! – судачили они. – Гляди, милиционер. Кавой-т к нам повели? Впереди-то, впереди… Ну и рожа…

Председатель колхоза «Первая пятилетка» Петр Николаевич Якушкин сидел за своим столом и мрачно курил сигарету. Вокруг сидели тоже мрачные бригадиры с такими же сигаретами во рту. Давно уже не было в колхозе столько неприятностей сразу. Шофер Сенькин, в трезвом состоянии тихий и даже застенчивый парень, выпив, становился хвастлив и задирист. Возвращаясь из райцентра с базара в нетрезвом состоянии, Сенькин устроил гонки с грузинской «Волгой», налетел на столб и перевернулся. В кузове находилось восемь женщин. К счастью, все остались живы, но троих пришлось отправить в больницу. Остальные с перепугу оказались нетрудоспособными. В результате МТФ и птичник очутились без людей. Молоковоз, пришедший вечером за молоком, ушел в райцентр пустым. Завтра наверняка жди неприятного звонка.

Петр Николаевич с обеда заседал в правлении со своими бригадирами и ничего не мог придумать. В колхозе и так было мало людей, еле сводили концы с концами, а тут сразу вышло из строя восемь человек.

Бригадиры дымили гаванскими сигарами и рассуждали вслух:

– Если Марфу взять с силосу… А Даньшина поставить на силос, а вместо Даньшина пусть встанет Крыгин, то все равно один хрен, некого ставить вместо Крыгина.

Шофер Сенькин сидел тут же и, свесив голову, безучастно смотрел в пол. Как поступить с ним, тоже было неясно. Конечно, с одной стороны, проступок очень серьезный, хорошо, что это еще так кончилось… По правилам Сенькина надо сейчас арестовать и отправить в райцентр, в милицию, пусть ему врежут там на полную катушку, наверняка припомнят и прошлые фокусы. А с другой стороны, кто завтра будет отвозить от комбайна силос? С третьей же стороны, Сенькина никак нельзя оставлять без наказания, ибо он обнаглеет еще больше. Настроение членов правления менялось каждые пять минут.

– Судить! – заявляли они, когда речь заходила о перевернутой машине и недоенных коровах.

– Устроить ему товарищескую темную, и нехай возит силос, а в следующий раз уже судить, только на его место подыскать надо, – перерешали бригадиры, вспомнив, что Сенькина некем заменить.

Петр Николаевич колебался. Отправить Сенькина в район – значит сорвать заготовку силоса и лишиться хорошего работника. Кроме того, за Сенькиным в райцентр наверняка последует его жена свинарка Марья, а может быть, и теща, работавшая на току, и таким образом он лишится еще двух работников.

Размышляя на эту тему, председатель смотрел в раскрытое окно. За окном все было обычно: садилось солнце, мычал пегий телок и рылись в пыли куры. По дороге пробежал мальчишка верхом на стебле подсолнечника.

– Ведут! Ведут! – кричал он.

– Кого ведут, малец? – спросил один из бригадиров, высунувшись в окно.

– Бандитов!

– Каких еще бандитов?

– В лесу поймали! Ух и страшные!

Не успел мальчишка проскакать с новостью дальше, как показалась группа оборванных людей во главе с милиционером. Увидев вывеску на правлении, группа направилась прямо туда. Теперь уже все, кто был в правлении, толпились у окон. Давно никто не видел ничего подобного.

– Может, дезертиров поймали? Брешут, до сих пор дезертиры есть. В газете писали – один двадцать пять лет в норе под полом просидел.