Анатолий Емельянов - Год - тринадцать месяцев (сборник)
— А почему ты не уехал в Кисловодск? Ведь ты в отпуске…
Но тема была все та же, и Алексей Петрович только криво улыбнулся да покачал головой. В странном положении он оказался. Если бы кто-то еще года два назад сказал ему это, он бы не то что не поверил, но даже и в мыслях не мог бы допустить, что с ним такое может случиться. От других уходят жены, разводятся люди, но то другие, он ведь, Алексей Великанов, не другой!.. Но вот оказалось, что он ничем не отличается от других. А должность — она сегодня есть, а завтра ее нет… И что же тогда остается?..
— Лексей, не сиди больше в городе, айда в Шигали! Будешь жить у меня, отвожу в полное твое распоряжение сеновал и передние комнаты! Отдохни. А если будет скучно, найдется тебе работа — будешь главным консультантом по реконструкции. Кроме того…
— Что — кроме того?
— Да есть у меня одна мыслишка…
— Слушай, за то, что я уже сделал для твоего колхоза, ты мне памятник должен в Шигалях поставить!
— Это верно, мы тебе поставим памятник, только мыслишка на сей раз другая: женить тебя хочу! Ведь живет в Шигалях одна душа, которая до сих пор тебя любит и до конца дней любить будет… Нет, ты не опускай голову, не отводи глаза!
— Нашел что ворошить…
— Это не «что», а твоя жизнь, и от нее никуда не уйдешь.
Алексей Петрович посмотрел в возбужденные круглые глаза Сетнера и улыбнулся. Смотри ты, какой психолог и педагог!
— И нечего раздумывать, — наступал дальше Сетнер Осипович. — Собирай вещички и поехали. Часа через два я заеду за тобой, и к вечеру мы будем пить в Шигалях пиво. Айда!
— Прямо сейчас не могу, Сетнер. А денька через два-три сам приеду, — твердо пообещал Алексей Петрович, хотя за минуту до этого у него еще и не было такого окончательного решения. Но хоть и не было, а как сказал, так от этой определенности словно бы туман разошелся и даль прояснилась и само собой определилось уже и дело, и смысл существования. Все-таки та праздность и ожидание неизвестно чего парализовали его волю. За эти дни с особенным чувством он думал о том, что вот не понимал тех старых людей, которые, работая всю жизнь на самых ответственных постах, умирают, едва выйдя на пенсию. Самому Великанову до пенсии еще было далеко, но вот оказывается, что понимание тех или иных вещей зависит не от служебного положения, не от уровня образования, а от того, в каком состоянии находится твоя душа. — Через три дня приеду, — повторил Алексей Петрович.
Посидели молча. Сетнер Осипович посмотрел на стоянку, но машины еще там не было видно.
— Хотел с тобой, Алексей, об одном деле посоветоваться. Рабочая сила тебе нужна?
— Еща как нужна! А что, не хочешь ли помочь в порядке шефской взаимовыручки?
— В некотором смысле хочу. Открой в наших Шигалях какой-нибудь подсобный цех от своего завода, ну, что-нибудь вроде филиала.
Алексей Петрович посмотрел на своего друга с иронической улыбкой. Видимо, Сетнер хоть и умный мужик, но, видимо, трудно ему представить современное машиностроительное производство.
— Ну, что скажешь? Какой ответ дашь своим землякам?
Алексей Петрович засмеялся. Впервые за последние Дни засмеялся человек. А Сетнер Осипович грустно повесил голову, ведь он все понял. Он понял, как нелепа кажется Великанову его затея. Но все-таки не хотел сдаваться.
— Я не тороплю, ты подумай, может, что-нибудь и придумается. Ну, не обязательно тебе. Ты ведь знаешь и другие заводы в Чебоксарах, вон их сколько дымит у вас.
Когда Сетнер Осипович опять оглянулся на стоянку, то машина его уже там была — одна грязно-белая среди черных, лаково переливающихся.
— Мне пора, Алексей, — сказал он. — И если ты не приедешь через три дня к нам в Шигали!..
— Это уже решено.
— Вот и ладно! На месте да на досуге мы обо всем потолкуем…
И только когда они опять обнялись и Сетнер, перебежав тяжелой трусцой к машине, обернулся и помахал, он вспомнил о Юле. Но не кричать же через всю площадь: передай, мол, привет, и он только помахал Сетнеру. Потом он пошел к Волге, а в голове между тем как будто сама собой жила эта странная, на первый взгляд даже нелепая идея Сетнера о подсобном цехе в Шигалях. Разумеется, штамповать из пластмассы и металла корпуса для приборов и различных приборных панелей так же необходимо, как и сами приборы, да и вообще штамповки с каждым годом становится все больше и больше, но такой цех должны обслуживать сто двадцать человек. Цеху нужны восемь инженеров, а где они в Шигалях? Нет, нет, все это пустые разговоры!..
Так сказал себе Великанов, а сама мысль жила в нем упрямо и стойко. Наверное, в ней было какое-то рациональное зерно. Допустим… А кто в таком случае будет строить цех? Сельстрой? Межколхозстрой? О, эти организации с несчастным коровником возятся три года, а тут — производственный цех? Нет, все это пустые мечты и больше ничего.
От каждодневной жары Волга сильно обмелела, и хотя ему редко удается бывать здесь, но как сразу видно страдающего, больного человека, так видно и реку, изможденную сухим жаром солнца. В том месте, где когда-то были соляные амбары, купались ребятишки. Метрах в пятидесяти от берега качалась на якоре лодка с белой надписью по борту — «спасательный», в ней сидело четверо ребят, спины и плечи у них были черные от загара. Алексей Петрович разделся, свернул брюки и рубашку, а часы сунул в карман брюк. Один из парней в лодке начал играть на гитаре. Мелодия была странно знакомая, да и голос!.. — как будто Игорь бренчал на гитаре своей и пел. Алексей Петрович широкими шагами зашагал по мелководью, шум воды в ногах погасил мелодию и голос. Когда воды стало выше колен, он бросился плашмя и ушел с головой. Вода была теплая даже на глубине. В такой воде можно плавать сколько угодно и не бояться, что ногу сведет судорогой… Он проплыл неподалеку от лодки, но ребята даже не посмотрели в его сторону. Тот, что бренчал на гитаре, сидел с опущенной головой. Волосы у него были русые, и казалось, что стоит только ему поднять голову… До того все в этом парне было похоже на Игорево — и плечи, и голова, и длинные угловатые руки, что хотелось окликнуть его, позвать: «Игорь!..»
Алексей Петрович когда-то хорошо плавал, и сейчас он плыл все дальше и дальше, плыл легко, плыл без страха, даже без мысли о том, что берег все дальше и дальше. Звук гитары и голоса ребят, поющих песню, все истончался, и когда неподалеку проносилась моторная лодка, то голоса пропадали. Но стоило установиться тишине, как Алексей Петрович опять ловил эту тонкую ниточку знакомой мелодии и плыл дальше.
— Эй! — раздался вдруг крик с пролетающей мимо лодки. — Эй!..
Алексей Петрович оглянулся. Молодой парень, встав в лодке во весь рост, грозил ему кулаком.
— Куда Лезешь? Попадешь под теплоход!.. — услышал он его крик сквозь рокот подвесного мотора.
И верно, он выплыл уже на середину Волги! Здесь и в самом деле можно угодить под какой-нибудь теплоход. Алексей Петрович повернул обратно. Берег показался страшно далеко — едва видимая черта над зыбкой линией воды. И отчего-то сразу он почувствовал усталость в руках. «Только не суетиться!» — сказал он себе. А тут как раз на него налетал «Метеор» — бесшумный на своих подводных крыльях и быстрый, как щука. «Метеор» шел вниз и пролетел метрах в пятидесяти от него. Алексей Петрович успел заметить в низкой приплюснутой капитанской рубке две головы в белых фуражках, но ни та, ни другая не повернулись в его сторону, будто бы и не заметили его на воде. А может быть, они и в самом деле не заметили его? А тут еще волна от «Метеора» подняла его. Волна была крутая, неожиданная; и он окунулся с головой и хлебнул воды. Дыхание перехватило, в глазах поплыли желтые круги. Кое-как откашлявшись, он перевернулся на спину для отдыха и мало-помалу дыхание наладилось, и он пришел в себя. Он лежал на спине, чутко прислушивался к шуму сновавших вокруг моторных лодок и катеров и как будто трезвел, отчетливо сознавая, что до берега ему плыть еще далеко.
Небо над головой без единого облачка, в этом белесом, выгоревшем на солнце небе плавает чайка. Он даже видит ее красные поджатые лапки. Чайка тихо вскрикивает и делает над ним круг за кругом. Она еле пошевеливает крыльями, а клювик у нее черный, и глазки — две живые бусинки. Какая красивая птица, сколько грации в ее свободном полете!.. Алексей Петрович закрыл глаза, «о желтый свет солнца сочился под сомкнутые веки. Он рождал какое-то сильное, сладкое чувство жизни, живого тела, знания, что ты можешь открыть глаза и увидеть белую чайку. А если бы минутой назад пошел ко дну?.. Теперь, когда в душе была уже твердая уверенность, что ко дну он не пойдет, было что-то приятное в этой мысли о дне, о смерти. Ведь стоило открыть глаза, как становилось ясно, что ты жив. Да и бояться уж было нечего, потому что в руки вернулась уверенная сила, а дыхание стало ровным и глубоким. О смерти известного человека обычно оповещают людей. Если ты известен в городе, в области, то о твоей смерти известит областная газета: в черной рамочке будет напечатано, что такой-то, имеющий такие-то заслуги и звания, ушел от нас. Если ты известен в министерствах, если тебя знают в правительстве, то о твоей смерти сообщат в какой-нибудь из центральных газет, и тогда о тебе узнает вся страна: люди развернут газету утром и, прочитав главные новости, опустят глаза в уголок страницы: ага, еще один приказал долго жить, какой-то Великанов… Вот так прочитают, усмехнутся и подумают: «Вот и познакомились с товарищем Великановым! Может быть, и в самом деле был хороший человек…» Конечно, о мертвых плохо говорить не принято у живых людей, ведь даже если умрет какой-нибудь мошенник, мерзавец, то люди, вздохнув с облегчением, по доброте своих сердец все же найдут повод вспомнить его хорошим словом. А ведь кроме известных людей умирают еще тысячи, многие тысячи людей обыкновенных, рядовых, тех, о которых не сообщают даже и районные газетки. О таких людях помнят только родные, близкие люди, помнят долго и память о тебе передадут своим детям: «Вот это дядя Леша. Он купался в Волге, заплыл далеко и утонул». А то, что он был директор, член обкома, что был на дружеской ноге с самим Андреем Петровичем, об этом все забудут на второй же день…
