Николай Балаев - Бурый призрак Чукотки
В зимнем комплекте палатки имелись пол из толстого брезента, байковый внутренний пристегивающийся полог, хорошо обработанная шкура оленьего быка-дикаря почти во весь пол, пыжиковое одеяло; сшитое из старой меховой одежды. Весь зимний комплект «дома» весил около десятка килограммов и занимал на нартах мало места.
Теперь продукты. Конечно, все для чая. Чтобы в пути долго не возиться с приготовлением, сварили кусок моржового ласта, разрезали на порции и на мороз. Два плотных мешочка для проб, которые нам подарили летом бродячие люди геологи, решили заполнить пельменями. Галеты, сахар, сгущенное молоко, соль. Конечно, по горсти конфет.
— Все? — задумалась жена.
— А мясо туристов? — показал сын на ящик консервов «Завтрак туриста».
— Обойдемся. У нас серьезное путешествие.
— А собачкам?
— Им надо сварить месиво, разделить на порции и заморозить.
— Из налимов, — предложил сын.
Налимов по первому льду мы заготовили полный мешок. Клюет он осенью превосходно.
— И косточек положить, — продолжал сын. — Будет месиво «собачье объедение».
— Нет, косточки пусть обсасывают дома, — сказал я. — Это занятие для сидячих работников. А в походе нужно усиленное питание. Давай сварим моржовое мясо с горохом, получатся прямо живые калории, сплошной белок. А налимов нарубим свежими, для заедки. Пусть грызут мороженые витаминчики. Чтобы не было цинги.
— А что это — цинга?
— Смотри, как времена изменились! — искренне удивился я. — Житель Севера даже не знает, что такое цинга. Была, братец, не так и давно, в Заполярье очень страшная болезнь. Много путешественников погибло от нее, и никто не знал, что спасение всегда под рукой — в строганине. Мясной и рыбной. Теперь цинга называется по-научному авитаминоз, и случается, когда не хватает витаминов С. Но такого сейчас почти не бывает. Особенно с теми, кто любит нерпичий жир.
— Я его люблю, — сказал сын. — Только он с языка выливается…
— Знаю… А как быть с занятиями?
— Мамика велела делать вперед математику, остальное потом догоним. Я уже много нарешал.
Сын учился дома. В поселке при школе было заочное отделение. Учителя с попутным совхозным транспортом объезжали учеников, живших в бригадах, разъясняли материал, читали обзорные лекции, проводили контрольные, диктанты и сочинения, давали задания. До четвертого класса мы и решили держать сына дома, ибо до этих пределов еще понимали задичавшую в последние годы математическую программу…
Проверили одежду. Отыскивали подозрительные места, подшивали. С ремонтом провозились два дня, да день ушел на пельмени. А все сборы заняли неделю.
Накануне выхода испортилась погода. По горизонту нависли лиловые тучи, в их отраженном свете снега мерцали фиолетовыми тенями, зажигались и бродили в распадках какие-то темно-красные искры. Утром все затянул туман. Только в южной части неба среди дня ненадолго посветило рассеянным желто-розовым светом невидное за тучами низкое солнце. Еще десяток дней, и оно вообще перестанет подниматься над горами… Да, близка Полярная ночь — восьмое чудо света.
А туман все плотнел. Жена заявила, что пропала связь. Непрохождение. Мы все послушали микротелефонную трубку. Казалось, туман вокруг живой. Таинственные звуки лились из его жутких глубин. Серые клубы ворочались, вздыхали, охали, стонали и всхлипывали.
— Печа-а-ально, — вздохнул я и уныло протянул:
Плохая видимость,Плохая слышимость…
Жена ушла отлеживаться: разболелась голова. Обедать не стала, даже чай отвергла. Через час у меня тоже заныла голова, навалилась апатия. Сын, наоборот, был возбужден. И когда жена отказалась от обеда и чая, ой тут же к моим двум строчкам присочинил еще две, скакал по дому и распевал:
Плохая видимость.Плохая слышимость…Плохая кушимость,Плохая питимость!
— Допляшешься, накличешь непогоду, — пригрозил я. — Сейчас надо вести себя смирно.
— Неправильно, неправильно, несовершенно верно! — пропел он в ответ. Не умещалось в голове ребенка, что экспедиция может сорваться. Возбуждение кончилось тем, что из носа хлынула кровь, после чего к нему пришло спокойствие. Так случалось не раз, мы знали, что головные боли и короткие, в десяток капель, кровотечения из носа у нас в горах были точными признаками перемены погоды. А когда к вечеру ровно горевшие печи загудели и раскалились, стало совершенно ясно — перемене быть. Ночью мы просыпались несколько разбудили кидавшиеся на дом шквалы. Покряхтывала сопка Скрипучка. Наверное, бродила в темноте по долине с метлой в руках, шуровала в углах и закоулках. Что она нашурует к утру?!.
Скрипучка подарила тишину и вселенский покой. Под густым синим кебом, усыпанным красными, желтыми и белыми звездами, светились розовые зубья дальних гор. Над головой Скрипучки короной сиял ковш Большой Медведицы и мерцала на звездных подвесках Полярная звезда. К югу небо светлело, размывалось и стекало в полыхавший на горизонте малиновый рассветный пожар желтыми потоками. Градусник показывал минус пятнадцать. Скрипучка лучилась белыми боками, словно накинула горностаевую мантию.
— Сударыня-матушка, спасибо за хорошую погоду, — поклонился я.
— Надо сделать жертву-подношение. — Сын собрал в горсть мороженые крошки мяса у деревянной колоды и посыпал в сторону сопки.
— Пусть каждое утро нашего путешествия будет таким! — заключила преддорожный обряд жена.
Сын солидно поправил висевший на поясе поверх кухлянки настоящий, в ножнах, охотничий нож, подаренный ему пастухами, и повесил через голову одноствольную тульскую курковку. Я не стал возражать — пусть несет оружие, оно не так тяжело, а если устанет, место на нартах для отдыха есть. Там груза всего килограммов сорок, для трех упряжных собак — чепуха. Часть еды несли мы с женой, у сына тоже был рюкзачок, в который поместили примус. Получилось у него все, как у взрослых: нож, оружие, рюкзак. А равноправие рождает в коллективе благоприятную психологическую атмосферу.
— Последняя проверка! — объявил я. — Оружие?
— Взяли! — хором ответили жена и сын.
— Рацию «Карат»?
— Взяли!
— Еду?.
— Взяли!
— Спички?
— Везде!
Да, спички накануне распихали везде. В нашем оленеводческом совхозе ходило много страшных рассказов и легенд о людях, лишившихся в дороге огня. Мы помнили о них и разложили сухую растопку и спички почти в каждый карман рюкзаков и одежды, упаковав вначале в полиэтиленовые мешочки.
— Еще куда-нибудь и еще куда-нибудь, — приговаривал я, выбирая подходящие места.
— Давай сюда-нибудь и давай туда-нибудь! — в тон мне подпевал сын, раскладывая коробки. Пуфик обнюхивал каждую заначку и одобрительно тявкал. Он прекрасно знал, что любимый им до самозабвения огонь рождается от спички…
Нетерпеливо топтались и повизгивали упряжные собаки. Их было три: трехлетний вожак упряжки Дуремар, и полуторагодки Огурец и Шушка. Красавец серой масти Дуремар получил такую кличку в детстве за то, что был тощ, нескладен и казался туповатым. Потом вот выравнялся в прекрасного, сильного и умного пса, а кличка осталась. Огурец был действительно похож на огурец. Тело, как с детского рисунка — продолговатый овал. А к нему прилеплены тонкие длинные ноги и голова на тонкой длинной шее. И все эти «прилепихи», как говорил сын, вихлялись вокруг огуречного тела, словно на круглых шарнирах, в разные стороны, причем совершенно немыслимые с точки зрения биологии. Однако в упряжке собака преображалась, становилась красивой и работала за двоих, утверждая поговорку — «труд красит». А работал он за двоих, потому что был рыцарем. Вид запряженной «дамы», бегущей справа, приводил его в возмущение, и Огурец неистово рвался вперед, стараясь облегчить ей работу. А Шушка, «прекрасная дама» с карими очами, ярко-красной пастью и отливавшей шелком черной шерстью, бежала себе потихоньку, умненько соображая, что все время пользоваться услугами кавалера нельзя, надо ему давать хоть изредка отдых. И на подъемах тоже включалась в работу, натягивая постромок с такой же силой, что и собратья. Зато на ровном месте он частенько висел дугой. Но мы не ругали Шушку. Она была ласкова и услужлива, посему ей многое прощалось. Кличку Шушка получила за то, что любила секретничать с женой. Уставит ей нос в ухо и пыхтит, шепчет что-то, блаженно повизгивая от такого близкого общения с хозяйкой. Со мной и сыном она своими секретами не делилась. Пуфик был длинноног, курчав и умен. Даже мало сказать — умен. Это был мудрейший из породы болонок пес, занесенный предначертаниями судьбы из Парижа на Чукотку. Да-да, из того самого Парижа, что лежит на другом конце континента. И не откуда-нибудь из окрестностей культурной столицы Западной Европы, а прямо с Монмартра. История Пуфика поучительна, интересна и достойна отдельного описания в другом повествовании. А тут достаточно сказать, что, кроме имени, у него была заслуженная кличка — Мудрый Келет, то есть Мудрый Добрый Дух.
