Василий Шукшин - Рассказы
– Я хуже маяться буду.
– Раз помаешься, два, три – потом привыкнешь. Будешь спокойно идти мимо сельмага и посмеиваться.
Старик привстал, свернул трясущимися пальцами цигарку, прикурил. Затянулся и закашлялся.
– Ох, мать твою… Кхох!.. Аж выворачивает всего. Это ж надо так!
Юрка сел опять за учебники.
Старик кряхтя слез с печки, надел пимы, полушубок, взял нож и вышел в сенцы. "Куда это он?"– подумал Юрка.
Старика долго не было. Юрка хотел уж было идти посмотреть, куда он пошел с ножом. Но тот пришел сам, нес в руках шмат сала в ладонь величиной.
– Хлеб-то есть? – спросил строго.
– Есть. А что?
– На, поешь с салом, а то загнесся загодя со своими академиками… пока их изучишь всех.
Юрка даже растерялся.
– Мне же нечем отдавать будет – у нас нету…
– Ешь. Там чайник в печке – ишо горячий, наверно… Поешь.
Юрка достал чайник из печки, налил в кружку теплого еще чая, нарезал хлеба, ветчины и стал есть. Старик с трудом залез опять на печь и смотрел оттуда на Юрку.
– Как сало-то?
– Вери вел! Первый сорт.
– Кормить ее надо уметь, свинью-то. Одни сдуру начинают ее напичкивать осенью – получается одно сало, мяса совсем нет. Другие наоборот – маринуют: дескать, мясистее будет. Одно сало-то не все любят. Заколют: ни мяса, ни сала. А ее надо так: недельку покормить как следовает, потом подержать впроголодь, опять недельку покормить, опять помариновать… Вот оно тогда будет слоями: слой сала, слой мяса. Солить тоже надо уметь…
Юрка слушал и с удовольствием уписывал мерзлое душистое сало, действительно на редкость вкусное.
– Ох, здорово! Спасибо.
– Наелся?
– Ага. – Юрка убрал со стола хлеб, чайник. Сало еще осталось.– А это куда?
– Вынеси в сени, на кадушку. Вечером ишо поешь.
Юрка вынес сало в сенцы. Вернулся, похлопал себя по животу, сказал весело:
– Теперь голова лучше будет соображать… А то… это… сидишь – маленько кружится.
– Ну вот,– сказал довольный дед, укладываясь опять на спину.– Ох, мать твою в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.
– Может, я пойду куплю четвертинку! – предложил Юрка.
Дед помолчал.
– Ладно… пройдет так. Потом, попозже, курям посыплешь да коровенке на ночь пару навильников дашь. Воротчики только закрыть не забудь!
– Ладно. Значит, так: что у нас еще осталось? География. Сейчас мы ее… галопом.– Юрке сделалось весело: поел хорошо, уроки почти готовы – вечером можно на лыжах покататься.
– А у его чего же родных-то никого, што ли, не было? – спросил вдруг старик.
– У кого? – не понял Юрка.
– У того академика-то. Одни студенты стояли?
– У Павлова-то? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.
– Дети-то были, поди?
– Наверно. Завтра узнаю.
– Были, конешно. Никого если бы не было родных-то, не много надиктуешь. Одному-то плохо,
Юрка не стал возражать. Можно было сказать: а студенты-то! Но он не стал говорить.
– Конечно,– согласился он.– Одному плохо.
Крепкий мужик
В третьей бригаде колхоза "Гигант" сдали в эксплуатацию новое складское помещение. Из старого склада – из церкви – вывезли пустую вонючую бочкотару, мешки с цементом, сельповские кули с сахаром-песком, с солью, вороха рогожи, сбрую (коней в бригаде всего пять, а сбруи нашито на добрых полтора десятка; оно бы ничего, запас карман не трет, да мыши окаянные… И дегтярилн, и химией обсыпали сбрую – грызут), метла, грабли, лопаты… И осталась она пустая, церковь, вовсе теперь никому не нужная. Она хоть небольшая, церковка, а оживляла деревню (некогда сельцо), собирала ее вокруг себя, далеко выставляла напоказ.
Бригадир Шурыгин Николай Сергеевич постоял перед ней, подумал… Подошел к стене, поколупал кирпичи подвернувшимся ломиком, закурил и пошел домой. Встретившись через два дня с председателем колхоза, Шурыгин сказал:
– Церква-то освободилась теперь…
– Ну.
– Чего с ней делать-то?
– Закрой, да пусть стоит. А что?
– Там кирпич добрый, я бы его на свинарник пустил, чем с завода-то возить.
– Это ее разбирать – надо пятерым полмесяца возиться. Там не кладка, а литье. Черт их знает, как они так клали!
– Я ее свалю.
– Как?
– Так. Тремя тракторами зацеплю – слетит как миленькая,
– Попробуй.
В воскресенье Шурыгин стал пробовать. Подогнал три могучих трактора… На разной высоте обвели церковку тремя толстыми тросами, под тросы – на углах и посреди стены – девять бревен…
Сперва Шурыгин распоряжался этим делом, как всяким делом,– крикливо, с матерщиной. Но когда стал сбегаться народ, когда кругом стали ахать и охать, стали жалеть церковь, Шурыгин вдруг почувствовал себя важным деятелем с неограниченными полномочиями. Перестал материться и не смотрел на людей – вроде и не слышал их и не видел.
– Николай, да тебе велели али как? – спрашивали.– Не сам ли уж надумал?
– Мешала она тебе?!
Подвыпивший кладовщик, Михаиле Беляков, полез под тросами к Шурыгину.
– Колька, ты зачем это?
Шурыгин всерьез затрясся, побелел:
– Вон отсудова, пьяная харя!
Михаиле удивился и попятился от бригадира. И вокруг все удивились и примолкли. Шурыгин сам выпивать горазд и никогда не обзывался "пьяной харей", Что с ним?
Между тем бревна закрепили, тросы подровняли… Сейчас взревут тракторы, и произойдет нечто небывалое в деревне – упадет церковь. Люди постарше все крещены в ней, в пей отпевали усопших дедов и прадедов, как небо привыкли видеть каждый день, так и ее…
Опять стали раздаваться голоса:
– Николай, кто велел-то?
– Да сам он!.. Вишь, морду воротит, черт.
– Шурыгин, прекрати своевольничать!
Шурыгин – ноль внимания. И все то же сосредоточенное выражение на лице, та же неподкупная строгость во взгляде. Подтолкнули из рядов жену Шурыгина, Кланьку… Кланька несмело – видела: что-то непонятное творится с мужем – подошла.
– Коль, зачем свалить-то хочешь?
– Вон отсудова! – велел и ей Шурыгин. – И не лезь!
Подошли к трактористам, чтобы хоть оттянуть время – побежали звонить в район и домой к учителю. Но трактористам Шурыгин посулил по бутылке на брата и наряд "на исполнение работ".
Прибежал учитель, молодой еще человек, уважаемый в деревне.
– Немедленно прекратите! Чье это распоряжение? Это семнадцатый век!..
– Не суйтесь не в свое дело,– сказал Шурыгин.
– Это мое дело! Это народное дело!..– Учитель волновался, поэтому не мог найти сильные, убедительные слова, только покраснел и кричал: – Вы не имеете права! Варвар! Я буду писать!..
Шурыгин махнул трактористам… Моторы взревели. Тросы стали натягиваться. Толпа негромко, с ужасом вздохнула. Учитель вдруг сорвался с места, забежал с той стороны церкви, куда она должна была упасть, стал под стеной.
– Ответишь за убийство! Идиот…
Тракторы остановились.
– Уйди-и! – заревел Шурыгин. И на шее у него вспухли толстые жилы.
– Не смей трогать церковь! Не смей!
Шурыгин подбежал к учителю, схватил его в беремя и понес прочь от церкви. Щуплый учитель вырывался как мог, но руки у Шурыгина крепкие.
– Давай! – крикнул он трактористам,
– Становитесь все под стену! – кричал учитель всем.– Становитесь!.. Они не посмеют! Я поеду в область, ему запретят!..
– Давай, какого!.. – заорал Шурыгин трактористам.
Трактористы усунулись в кабины, взялись за рычаги.
– Становитесь под стену! Становитесь все!..
Но все не двигались с места. Всех парализовало неистовство Шурыгина. Все молчали. Ждали,
Тросы натянулись, заскрипели, затрещали, зазвенели… Хрустнуло одно бревно, трос, врезавшись в угол, запел балалаечной струной. Странно, что все это было хорошо слышно – ревели же три трактора, напрягая свои железные силы. Дрогнул верх церкви… Стена, противоположная той, на какую сваливали, вдруг разодралась по всей ширине… Страшная, черная в глубине, рваная щель на белой стене пошла раскрываться. Верх церкви с маковкой поклонился, поклонился и ухнул вниз.
Шурыгин отпустил учителя, и тот, ни слова не говоря, пошел прочь от церкви, Два трактора еще продолжали скрести гусеницами землю. Средний по высоте трос прорезал угол и теперь без толку крошил кирпичи двух стен, все глубже врезаясь в них. Шурыгин остановил тракторы. Начали по-новой заводить тросы. Народ стал расходиться. Остались самые любопытные и ребятишки. Через три часа все было кончено. От церкви остался только невысокий, с неровными краями остов. Церковь лежала бесформенной грудой, прахом. Тракторы уехали.
Потный, весь в пыли и известке, Шурыгин пошел звонить из магазина председателю колхоза.
– Все, угорела! – весело закричал в трубку.
Председатель, видно, не понял, кто угорел.
– Да церква-то! Все, мол, угорела! Ага. Все в порядке. Учитель тут пошумел малость… Но! Учитель, а хуже старухи. Да нет, все в порядке. Гробанулась здорово! Покрошилось много, ага. Причем они так: по три, по четыре кирпича – кусками. Не знаю, как их потом долбать… Попробовал ломиком – крепкая, зараза. Действительно, литье! Но! Будь здоров! Ничего.
