Ирина Велембовская - Немцы
— Ну, ясное дело — побег! — резко оборвал Хромов. — Разве вам разрешали людей на работу с вещами выводить? Я с вас теперь с живых не слезу! — и, обратившись к девчонке, приказал: — Указывай дорогу!
Все поехали за бежавшей впереди провинившейся Маруськой. Дорога уперлась в густой еловый лес, почти затопленный водой. Хромов велел ехать всем в разных направлениях, и сам свернул влево. Лошадь под Лаптевым была хорошая. Недаром на ней все последние годы ездила Татьяна Герасимовна. Но он чувствовал себя в седле очень неуверенно и не мог ехать рысью. Ельник скоро кончился, и начался болотистый молодой березняк. Вода хлюпала под копытами. Лаптев озяб от майской утренней сырости. Скоро он встретился с возвращающимся Хромовым: дальше ехать было нельзя — путь преградило болото. Офицеры взяли правее и поехали рядом. Лес сменился редколесьем, показалась крупная каменистая гора. Отыскав тропинку, они поднялись на гору. По другую сторону опять раскинулся мелкий заболоченный лес. Вдали виднелась узкая полоска железной дороги.
— Туда, небось, и махнули, — зло сказал Хромов. — Дурака я навалял: нужно было звонить в ближайшую колонию и вызывать собаку.
В это время из-под горы донесся тоненький, но звонкий голос:
— Дяденьки, айдайте сюда! Словили немцев, ведут!
Кричала Маруська. Комбат плюнул, повернул лошадь и поскакал назад. Лаптев осторожно спускался по крутой каменистой тропе. «Не испортить бы лошадь…» — думал он, крепко натягивая поводья. Но лошадка ступала осторожно: она привыкла путешествовать по лесам.
К совхозу из небольшой рощицы двигалась группа людей. Впереди шла все та же Маруська, виновница происшествия. В руках у нее был увесистый березовый посошок, и весь вид ее, начиная от вылинявшей пилотки на голове и кончая огромными кирзовыми сапогами, из которых один просил каши, был очень воинственный.
— Вот ужо будет вам, паразиты! — шептала она, оглядываясь на немцев, которых сопровождали женщины и подростки. — Из-за вас, сволочей, комбат ваш изматюгал меня ни за што, ни про што.
Немцы шли молча, подталкиваемые своими конвоирами, а как увидели офицеров, побледнели еще больше и поплелись совсем еле-еле. Лаптев, посмотрев на беглецов, был просто поражен их видом: бёмы, готовясь к побегу, даже не догадались сменить свой национальный костюм, так резко отличающийся от русского. На что они могли рассчитывать, не зная ни слова по-русски, без хлеба и денег, в незнакомой им местности, в такой огромной стране, как Россия, по которой, куда ни пойди, все леса да болота?
Хромов сверкал глазами и неистово нахлестывал лошадь, словно собираясь растоптать немцев. Звонов тащил свою лошадь под уздцы. Монголка Мингалеева была мокра по самое брюхо, в сапогах у него переливалась вода.
Немцев привели в совхоз.
— Запереть пока куда-нибудь, — приказал Хромов и пошел переобуваться.
Суттеров заперли в сарай, где лежали груды поломанного инвентаря: лопат, граблей, тяпок. Обсушившись и немного отдохнув, комбат велел открыть сарай.
— А ну выходи! — скомандовал он немцам. Суттеры вскочили, и старший загородил собой младшего. Хромов шагнул вперед, схватил за шиворот старшего Фердинанда и выкинул наружу, следующим пинком он направил туда и Генриха.
— Не нужно их бить, — остановил комбата подоспевший Лаптев.
— Не учи! — выдернул руку Хромов. — Я их сейчас отправлю в Могилев!
Лицо комбата задергалось, рука никак не могла расстегнуть кобуру. Немцы в ужасе заметались. Лаптев встал между ними и Хромовым, а Звонов и Мингалеев схватили комбата.
— Отойдите все! — рычал Хромов. — Стрелять буду!
Вмешался испуганный директор совхоза. Сильными стариковскими руками он ухватил обоих Суттеров, втолкнул их обратно в сарай и запер. Потом спокойно сказал своим солидным баском:
— Вы у меня на территории совхоза убийства не устраивайте. Ведите к себе в лагерь, там и расправу чините. А то вы здесь остальных немцев перепугаете. Разбегутся, опять искать придется, — и крикнул стоящему неподалеку немцу-подростку: — Ванюшка, веди лошадей товарищам офицерам!
Иоганн, переименованный в Ванюшку, робко подвел лошадей. Комбат сел в седло и приказал Звонову и Мингалееву:
— Доставить в целости!
Он дернул лошадь за поводья и умчался.
Немцы, конвоируемые Звоновым и Мингалеевым, шли повесив головы и спотыкаясь. Младший Суттер часто падал, то ли обессилев, то ли от отчаяния. Звонов, потеряв терпение, слез с лошади.
— Садись, гад, симулянт проклятый! Эдак вас до ночи в лагерь не доставишь!
Суттер Фердинанд повернул к офицерам свое бледное и грязное лицо с воспаленными, полными слез глазами.
— На Романия жена, цвей маленький… — он показал два пальца.
— Иди, иди, фашист! Мало ли что жена да цвей маленький! Пришло бы время, и катись ты к своим маленьким. А самим бегать незачем.
Фердинанд поплелся дальше, по-прежнему спотыкаясь и плача, а его брат болтался в седле, как тряпичная кукла.
По прибытии Суттеров тут же посадили в карцер. О первом побеге знал уже весь лагерь. Немцы пребывали в страхе, помня обещание хауптмана, что все будут отвечать за одного. Наступил вечер. Люди робко шмыгали по двору, ожидая грозы. Не слышно было аккордеона, никто не собирался на танцы. Около столовой не толпились бёмы в предвкушении отбросов. Грауер бродил мрачный, злобно что-то ворча себе под нос.
В девятом часу вечера комбат явился в лагерь. Двор моментально опустел, немцы разбежались по комнатам.
— Сгоняй всех до единого во двор! — приказал комбат Грауеру. — Живо! — и тон его не предвещал ничего хорошего.
— Ахтунг! Алле хинаус! — разнеслось по лагерю. Немцы выбегали во двор и строились по ротам около первого корпуса. Комбат прохаживался, сурово посматривая на них, и молчал. Остальные офицеры мрачно переминались с ноги на ногу. Когда все были построены, Хромов дал знак вооруженным охранникам. Через несколько минут они привели еле-еле передвигающих ногами Суттеров. Легкий гул пробежал по рядам немцев. Комбат приказал поставить беглецов к забору. Немцев охватил ужас. Кто-то воскликнул:
— Не расстреливайте их! Это бесчеловечно! Комбат ничего не понял, но грозно поглядел в ту сторону, откуда послышался крик. Наступила полная тишина.
— Грауер, — громко сказал Хромов, — спроси их, что, по их мнению, нужно сделать с этими двумя гадами?
Грауер немедленно перевел слова комбата.
— Простите их! — раздались женские голоса.
— Отпустите нас домой, тогда не нужно будет нас ловить!
— Отпустите! Мы не хотим больше на вас работать!
Лаптев видел: это кричала вторая рота. Бёмы ощетинились, лица были злыми, серыми. Плакали крестьянки; беспомощно, жалко выглядели подростки. Первая рота угрюмо молчала.
Комбат, которому Грауер поспешил перевести то, что кричали бёмы, жестко отчеканил:
— Не хотите работать, так я вас заставлю! С сегодняшнего дня я с вами нянчиться прекращаю. Никаких танцев-вертоплянцев, музыки и тому подобного. Подъем вместо шести в пять. Не выполняющих норму — без разговора в карцер. В город на базар не отлучаться ни на одну минуту. Писем не разрешаю. Все! — и указав пальцем на Суттеров, закончил: — А этих подлецов — в карцер на десять суток. Двести грамм хлеба и стакан воды. Остальным разойтись!
Немцы побрели по своим комнатам, не глядя друг на друга.
Звонов, шагая со своей ротой, угрюмо бормотал:
— Псих… развел панику, — а увидев толпу бёмов в коридоре, заорал: — Идите спать, паршивцы косолапые! Из-за вас весь сыр-бор разгорелся. Молчали бы, лучше бы дело-то было.
Лаптев прошел за Хромовым в комендатуру. Комбат нервно теребил усики и барабанил пальцами по столу.
— Пересолил ты немного, Михаил Родионович, — сказал Лаптев, садясь. — Насчет беглецов, в общем, правильно. Многовато только десяти суток, хватило бы и пяти. А касательно остальных мер, по-моему, зря. Не озлобляй ты людей, которые, в общем, не виноваты.
— Все они одним духом дышат! — никак не успокаивался комбат. — Видал, как волками смотрели? Того гляди, сожрут!
— Далеко не все. Не стриги ты всех под одну гребенку. Плохие настроения во второй роте, это верно. Надо срочно заняться ею, разъяснить этим дуракам всю нелепость побегов. Одним словом, нужно нам усилить разъяснительную работу.
— Желаю успеха! — иронически заметил комбат. — Только черного кобеля не отмоешь добела. И я прямо тебе скажу, политрук: молиться нам на них нечего! Чем меньше мы их отсюда живых выпустим, тем лучше! Это мое глубокое убеждение, и не советую тебе меня больше агитировать.
На следующий же день забор вокруг всего лагеря обвили сверху колючей проволокой, а на вышках выставили вооруженных часовых, которые должны были теперь дежурить круглые сутки. На работу немцев стали выпускать только под расписку сопровождающего.
