Аркадий Пинчук - К своей звезде
– Все, командир! – вывел его из оцепенения голос Паши. – Земля!
Ефимов тряхнул головой и выглянул в форточку. Левее площадки чернели маленькие фигурки. Уже совсем рассвело, но метель по-прежнему свирепствовала. И все-таки он различил в белой мгле командующего, Шульгу, Владислава Алексеевича, даже Ивана Свищенко.
Убрав шаг винта, Ефимов позволил машине самую малость просесть, чтобы спускаемый аппарат встал на днище. Как только фал ослаб и прогнулся под напором ветра, Ефимов приказал сбросить его.
– «Целинный», – голосу Ефимова стал хриплым, – аппарат на грунте. Разрешите забрать аквалангистов?
– Доложите остаток топлива.
– Топлива достаточно.
– Повторный заход разрешаю.
Ефимов подал рычаг «шаг-газа» вперед и, наклонив вертолет, посмотрел на площадку. К спускаемому аппарату, неуклюже проваливаясь в снегу, бежали люди. Кто с носилками, кто с чемоданчиком, кто с одеждой.
– Для них, слава богу, все кончилось, – вздохнул Паша. – А нам еще пахать и пахать.
– Это же хорошо, капитан! – весело возразил Ефимов.
– Что хорошо? – уточнил Пашка. – Что все для них кончилось или что нам еще пахать?
– И то, и другое хорошо.
– С них, вообще-то, причитается, – вдруг вспомнил Пашка. – Вот вернемся, так и скажу: хоть вы и космонавты, ребята, а коньяк ставьте. А что? Бутылку «Юбилейного». Всего двадцатник. Я на этот коньяк раз десять намыливался, а в последнюю секунду брал две обычного, в три звездочки. Букет тот же, а по объему – в два раза больше. Попробуй тут устоять. Интересно, что пили люди до того, как появилось виноделие?
Слушая Пашкин треп, Ефимов вновь почувствовал какое-то раздвоение. Вроде он держит ручку, и не он. Понимает, что бодрствует, а сам будто спит и видит сон. Это усталость. Наслоилось. Ничего. Еще чуть-чуть, и будет отдых.
– Возьми управление, Паша, я расслаблюсь.
– Есть, командир, – Паша посерьезнел. – Здоровый сон удлиняет жизнь и сокращает рабочее время.
Ефимов привычно взглянул на хронометр и закрыл глаза. И сразу, как в песне – вьюга смешала землю с небом… Летела куда-то серая масса, пробитая прожекторным светом, кувыркались льдины, кружил над головою хрустальный диск несущего винта, грохотал двигатель, дрожали от вибрации расслабленные руки, и сквозь всю эту видеозвуковую свистопляску пробивался чей-то знакомый и совсем неузнаваемый голос.
Нет, это конечно, не сон. Тем более – не отдых. Ефимов сделал волевое усилие и открыл глаза. Остановил взгляд на циферблате часов и не поверил: прошло более сорока минут. Неужели Пашка блуданул? Им оставалось десять минут лету до места приема аквалангистов. Ефимов тревожно посмотрел на Пашу.
– Все в порядке, командир. Пассажиры на борту, идем на точку. Ты хорошо поспал.
Ефимов облегченно улыбнулся:
– Так и быть, Паша, поставлю тебе «Юбилейный».
– Неинтересно, командир. Что я буду ребятам рассказывать? Подумаешь, Федя Ефимов коньяк поставил! Кого этим удивишь? Вот если космонавты подарят, да еще с автографами на бутылке, совсем другой табак. До свадьбы дочери сберегу. Представляешь, какой эффект будет?
Хорошо, когда дело сделано и можно вот так бездумно молоть чепуху. К тому же после короткого сна Ефимов почувствовал себя свежим и отдохнувшим. Представил, как сейчас их встретит командующий, Владислав Алексеевич, приведут в палатку, где отогреваются и пьют чай космонавты, познакомят… А что? Можно и насчет автографов. Неплохую идею Пашка подкинул. «Когда рождается хорошая идея, находится много желающих удочерить ее», – тоже Пашкин афоризм.
Ефимов с теплотой думает о Пашке. Хорошо им леталось вместе. Надежно. На Пашку можно положиться в любом деле. Передавая управление правому летчику, Ефимов отключался от работы стопроцентно, знал – вертолет в крепких руках. Вот и сегодня. Держать такую машину в режиме зависания на ураганном ветру и трудно, и рискованно. Но Пашка не рискует, если не уверен на сто один процент. «Рисковать надо в своей весовой категории», – говорит он. И обычно добавляет: «Риск – благородное дело, если рискуешь не ты».
Кто теперь будет летать с Ефимовым на правом сиденье? Кого назначат борттехником? И что все-таки подсунуть космонавтам для автографов? Записную книжку? Банально. Фотографию Нины? «Ну-ну», – усмехнулся Ефимов, отчетливо понимая абсурдность пришедшей мысли.
Но, вспомнив о фотографии Нины, он уже не мог не думать о ней самой. Радужные мысли о предстоящей встрече все время спотыкались о тот телефонный разговор из Ташкента. Нина болеет.
В памяти всплыло полузабытое свидание на Почтовой улице в Озерном. Они не виделись целых десять дней – Ефимов во время зимних каникул уезжал на республиканскую спартакиаду школьников. Команду лыжников по возвращении встречала вся школа. Шутка ли – победили в эстафете четыре по десять!
– Вечером жду на нашем месте, – шепнула ему Нина.
«Их местом» была тропинка между штабелями просмоленных шпал за маневровыми путями станции. И поскольку зимой смеркалось рано, Ефимов успел хорошо промерзнуть к приходу Нины. Обычно во время свиданий они не могли наговориться. А в тот раз он чувствовал себя так, будто за десять дней разлуки они полностью потеряли взаимопонимание, оборваны чуть ли не все связывающие их нити. Встретились – и не знают, о чем говорить, не могут нащупать контакта.
– Господи, ты же совсем замерз, – догадалась Нина и расстегнула свою старенькую беличью шубу. – Лезь ко мне, грейся.
Опьяненный Нининым теплом, он уткнулся холодным носом в ее шею. Как же это было хорошо…
Встретившись через десять лет, они оба так легко заговорили, словно расстались вчера. И не только заговорили. Они понимали все и чувствовали себя так, будто не было никакой разлуки.
– Мне бы выбраться из моего бермудского любовного треугольника, – задумчиво вздохнул Паша и спросил: – Сам будешь сажать, или…
– Или, Паша, – кивнул Ефимов.
Голубов продавил тангенту радиостанции на вторую позицию и запросил у «Целинного» разрешение на посадку.
Квадрат семь-тринадцать за то время, пока они летали за аквалангистами, заметно преобразился. Почти все палатки были сняты, группа машин вытягивалась головой к шоссейной трассе. На площадке осталась только одна палатка для обогрева авиаторов и машина-буксировщик передвижного СКП. Ни одного вертолета на стоянке не было.
Выключив двигатели, Ефимов поднялся на СКП. Он сразу все понял. Операция «Автограф» провалилась. Провалилась и Пашкина надежда на коньяк от космонавтов. У них своя программа, свои заботы.
– Давно улетели? – спросил Ефимов у Волкова.
Волков отодвинул журнал и спустился с высокого сиденья. Прокашлялся.
– И командующий, и этот, из Центра, Владислав Алексеевич, просили передать тебе, – Волков бросил короткий взгляд на стоящего в дверях Пашку, – и капитану Голубову, большое спасибо, в общем…
– Космонавты-то как?
– Тоже благодарили.
– Живые? – вставил Пашка.
– Живые, – кивнул Волков, – оклемаются.
– Ну и ладно. – Ефимова все-таки не покидало чувство досады. – Какие будут указания?
– Завтракать и отдыхать. Потом – домой.
– А сразу нельзя? – спросил Паша. – Может, мы их там перехватим?
– Нельзя, – твердо возразил Волков. – Да и зачем спешить, – уже мягче сказал он, – такая ночь была… Надо обязательно отдохнуть.
– Ладно, – согласился Пашка, – все-таки мы их ловко выловили. Я пошел заказывать праздничный стол, – засмеялся он весело. – В квадрате семь-тринадцать полный штиль: ни ветряных мельниц, ни Дон-Кихотов.
Пашка спрыгнул с металлических ступенек СКП и глухо захлопнул обитую железом дверь.
– Тебе Муравко оставил записку, – сказал Волков, потянувшись за толстым журналом. – А Гешка мой велел кланяться.
– Гешка? – обрадовался Ефимов. – Как он?
– Идет на поправку, – просветленно улыбнулся Волков.
– Во, парень! Выдержка – позавидуешь.
Волков подал сложенный вчетверо листок из блокнота. Ефимов хотел спрятать записку в карман кожанки, но увидел по продавленным сквозь бумагу буквам слово «Нина» и заволновался. Читать при Волкове было как-то неловко, а разговор оборвался на полуслове. Иван Дмитриевич понял его нетерпение.
– Читай, читай, – сказал он и стал отдавать по селектору распоряжения вспомогательным службам.
Ефимов прислонился плечом к кабельному ящику и развернул листок.
«Нина в клинике у Булатова. Будешь в Ленинграде – звони». И подпись – Муравко.
16
Выздоровление Нины было настолько стремительным, что врачи только разводили руками. Уже через несколько дней после первой встречи с Ефимовым ей разрешили гулять по коридору. Затем она стала сама спускаться по лестнице и поджидать его в вестибюле. Они изобретательно отыскивали тихие уголки и говорили, забывая о времени. Когда Ефимов уходил, Нина звонила ему из автомата, установленного на лестничной площадке.
