Братья и сестры. Тетралогия [Литрес] - Фёдор Александрович Абрамов
Но это пускай. И пускай отчитывает его за мясо («Купец! За десять верст от райцентра сплавщики стоят – за час бы расхватали твою Звездоню. А он вздумал с бабами районными торговаться…»). Пускай. Тут он, Михаил, действительно недодумал. Можно было съездить к сплавщикам – полторы-две тысячи лишних положил бы в карман. Но Егорша на этом не остановился. Егорша, войдя в начальственный раж, пошел дальше: зачем поставил столб со звездой Тимофею Лобанову?
И тут Михаил вскипел:
– А тебе что, краски жалко?
– Конечно, ежели бы я знал, что ты ради такого дела краску просишь, я бы еще подумал…
– Отдам! Не жмись!
– Дурило! В краске дело?
– А в чем же?
– В чем? – Егорша постукал себя кулаком по лбу. – А в том, что это политика.
Михаил рассмеялся:
– Политика… Столб могильный красной краской вымазать…
– Да, и столб. А ты думаешь? Больно шикарные кладбища у нас были бы, ежели бы каждый захотел красную звезду себе на могилу! Нет, ты сперва заслужи эту звезду, а потом ставь.
– А Тимофей Лобанов не заслужил, по-твоему?
– Ежели б заслужил, райком бы дал команду, будь спок. Я это знаю, как делается, – работал в райкоме. Перво-наперво, – стал авторитетно разъяснять Егорша, – объявление в газете дают, невроло`г называется. Вся автобиография сообщается. А какая у Тимофея автобиография? В плену был? Так? Нет, что-то я этого в неврологах не читал. Не приходилось.
Михаил, опустив голову, тупо смотрел на хромовый, до блеска начищенный сапог. Слова Егорши смутили его. Черт знает, может, и в самом деле он поспешил со звездой…
– Вот так, друг ситный, – насмешливо заключил Егорша. – Пора отличать малосольные рыжики от горькуш. А то и за штаны могут взять. Не маленький. А ты из одной грязи едва вылез – в другую хлоп…
– Из какой грязи?
– Но-но! Думаешь, не знаю, как ты тут из-за попа травил… Имеется сведенье…
– А я и сейчас скажу: не знаю, за что закатали старика.
– Да? Забыл, значит, как он нам на мозги капал?
– Он нам капал, да весь вопрос – куда. Я что-то не помню, чтобы он у нас выманивал водку.
– Ну, водкой меня не купишь, – отрезал Егорша. – Выпить выпью, а ежели насчет политики, тут, брат, шалишь. Не за то у меня отец да дядя на войне головы сложили, чтобы я ушами хлопал. Мы, брат, так: пьем, гулям, а линию знам. И тебе советую насчет там всяких теплых чувств покороче. Понял?
– Каких-каких чувств?
– Родственных. Чего ты об этом попе разоряешься? Думаешь, там, где надо, не учитывают, что вы родственники?
– Сволочь! – коротко выдохнул Михаил.
Он до того рассвирепел, так взбеленился, что, кажется, скажи еще одно слово Егорша – и он бы бросился на него. Ведь это же надо придумать: он заступается за Евсея потому, что тот его родственник. Да ему и в голову никогда это не приходило. А приходило, уж если на то пошло, совсем другое. Приходило то, что Евсей два года колотил сани для колхоза, а кто теперь их будет делать? Кто будет выручать его как бригадира по скотному двору, по конюшне? А два сына у Евсея на войне погибли – это не в зачет?
И вот как раз в это самое время, когда Михаил на всю катушку собирался выдать Егорше, под окошками появилась Раечка – она шла с большим кузовом травы.
Егорша петухом высунулся в раскрытое окно, закукарекал:
– Раюша! Соседка дорогая! Давай на беседу.
– Некогда! – ответила Раечка.
– Чё некогда. Я музыку новую привез. Ей-бо. Вот Мишка рядом – не даст соврать.
Михаил выпучил глаза: какая еще музыка?
– Древесина пекашинская! Совсем тебе комары мозги выели. Надо девку заманивать, а он – какая музыка?
Подталкиваемый Егоршей, Михаил выглянул в окошко, небрежно махнул рукой: давай сюда, Райка.
И Раечка кузов с травой наземь и – к ним. Через зеленый картофельник. Красиво, легко начала выбрасывать белые ноги. А в избу вбежала – грудь ходуном, и такие радостные, такие летние глаза.
– А где музыка?
Егорша мелким бесом начал рассыпаться: «Раечка, Раечка, дорогая соседка…» Выставил из-под стола табуретку, обмахнул рукой.
Злость взяла Михаила:
– Райка, ко мне!
Раечка в замешательстве посмотрела на Егоршу, как бы спрашивая того: «что у вас тут происходит?»
– Ну! – нетерпеливо сказал Михаил.
И Раечка покорно, опустив голову, подошла к нему, села рядом на лавку.
Михаил притянул ее к себе:
– А ты, Райка, горячая. С тобой не замерзнешь.
Раечка по самые глаза залилась вишневым румянцем, выгнула стан.
– Не рыпайся! Не таких, как ты, объезжали. – Михаил торжествующе посмотрел на побледневшего Егоршу – что? выкусил? – и рывком перекинул девушку к себе на колени, так что у той колоколом вздулось пестрое ситцевое платье.
– Тяжелая ты, Райка, много в тебя добра сложено.
– Может, вам создать обстановочку, а? – язвительно спросил Егорша.
– Создай! Верно, Раечка? – Михаил с напускным ухарством откинул голову, сбоку посмотрел на Раечку.
У Раечки слезы стояли в глазах и губы были закушены…
Михаил все это сейчас вспомнил и подождал, покамест Раечка не прошла мимо.
Щеки ему и сейчас жег каленый стыд. Нехорошо, по-скотски все это вышло. Он терпеть не мог, когда Егорша начинал всякую пакость рассказывать про баб и девок, а разве он сам поступил лучше? Чем виновата Раечка? Прибежала к нему по первому слову – радостная, сияющая, на все готова. А он начал куражиться. Он начал показывать Егорше свою власть над девкой. Вот, мол, какой я, грязный, небритый, нечесаный, прямо с поля, древесина пекашинская, как ты говоришь, а давай потягаемся – чья возьмет?
«Ну погоди, – подумал Михаил о Егорше. – Когда-нибудь я тебе за все выдам». Действительно, ежели бы Егорша не завел его, с чего бы он начал куражиться над девкой?
Егорши дома не было. Отпускник. Самая рабочая пора у него по вечерам да по ночам. А днем его работа – ружьишко. Бродит в первых соснах за деревней да лупит в кого попало. Михаил частенько слышит его выстрелы.
– Ежели к дому не поздно пригребется, пущай ко мне зайдет, – сказал он Степану Андреяновичу.
– Так или дело какое?
– Дело… Бока ему наломать надо. С пьяных глаз зашел к нам – Лизавету за него отдайте.
– Чего? Лизавету сватал?
– Говорю, окосел с перепоя.
Степан Андреянович долго молчал, и вдруг слеза блеснула у него в правом глазу, задрожал подбородок.
– А что, Миша, – начал он издалека, – может, это и неплохо?
– Неплохо? Да Лизка еще ребенок!
– Ну пошто ребенок? Раньше, бывало, и моложе выдавали.
– Чего зря
