Молния в черемухе - Станислав Васильевич Мелешин
Третья радость, и самая большая, состояла в том, что уже есть решение электрифицировать мансийский пауль Суеват, что Поликарпа Белова назначили проводником электростроителей и что мечта всей его жизни «протянуть провода от юга аж до Ледовитого океана» подвигается и он сам не в стороне…
— Выпьем за эту мечту мою и за твой пауль и совхоз, где скоро будет светло!
Тут Хантазеев не мог отказаться и выпил.
Его горе по сравнению с большой радостью друга показалось не таким уж великим горем. Все устроится хорошо. Вот сейчас они поговорят с Беловым об этом горе, и оно тоже станет радостью…
Стало тепло, легко на сердце, и пришла уверенность, что с Поликарпом он сделает все то, ради чего приехал на рудник.
Хантазееву даже захотелось запеть, но Поликарп говорил и говорил, а друга нужно было слушать; он рассказывал о том, как он долго не мог «уломать» начальство на это большое дело; как ему «нужно было сидеть на электроскладе» и как, наконец, «он победил инженеров — молодых да ранних»…
— А теперь меня слушай! — проговорил Хантазеев и принялся рассказывать о том, за чем приехал на рудник.
— Дочь моя приехала недавно. Как же, здесь она! Увидеться и поговорить с ней можно, — успокаивал Поликарп расстроенного друга. — Наталья Поликарповна сейчас на партсобрании. В партию ее принять должны. Так что, рума, подождать немного придется.
Хантазеев задвигался на стуле, заторопился.
— Пойду! Там подожду, где она.
— Сиди, сиди! Что же о сыне не спросишь?
Хантазеев притих и опустил голову.
— Чарэма… какой он сын мне? Сын родителей почитает. А этот… чужой. Горе в дом приносит.
— Э-э, рума! Мы зря дерева не посадим. Сын твой как раз у места.
Поликарп стал расхваливать Чарэму, развеселился, заметив, что Хантазееву все-таки приятна похвала его сына.
— Молодым дорогу открывать нужно! Парень твой только здесь и начал жить по-настоящему. — Не-е! Ты мне и не говори суперечь. Профессию отменную получил? Получил! Людям свет в дом приносит! Комсомольцем стал. В коллективе… и все его любят. Бригадиром его назначили. Радуйся и гордись сыном, рума! А родители… что ж! Они по-старому всегда норовят, по-домашнему. Чтоб и чадо любимое рядом. А я вот своей Наташке, м-м, Наталье Поликарповне, сразу сказал, как померла моя старуха: иди дорогой, какую сердце тебе подсказывает. Ни в чем ей не перечил. Вот на врача выучилась. Почет и уважение. Манси тоже должны врачами и инженерами быть. С оленем и юртой далеко не уедешь.
Хантазеев кивал, поддакивал, хитровато посматривая на словоохотливого Белова, соглашаясь с ним, чтоб ненароком не обидеть большого друга, у которого дочь врачом работает.
— Болеет Ильча. Сыновняя ласка нужна. Присмотр нужен.
— Ильчу вылечим. Вот Наташа приедет и все хорошее сделает. Она может. Поднаторела на этом деле.
Хантазеев благодарно посматривал на Поликарпа. «Теперь Ильча здоровой будет. Одно дело в ход пошло. Рума слово дал. Не обманет…»
— Скажи, рума, Чарэме, совет такой дай. Может, хватит ему на руднике работать? «Вернись, Чарэма, домой к больной матери. Много еще молодых манси в пауле, пусть и они поработают. Ведь один сын у отца». Скажи так, рума, Чарэме — тебя он послушает.
— Что ты, что ты, Хантазеев?! Никогда не скажу я такого. Не имею я на то права. У Чарэмы своя голова на плечах. Сам решает, как лучше, что по душе.
— Э-э! Рума ли ты мне, скажи, Иваныч? Клятву давал!
— Ну, что ж… давал и клятву. А на это не дам клятву. Позорить только ее! Ты, Хантазеев, умом пойми, как ты сына своего принизить хочешь. Не вернется Чарэма к вам никогда!
Не нравится Хантазееву такой ход, погрустнел он, а Белов по простоте душевной решил удивить его новостью.
— Мы его женим скоро. Есть тут одна на примете. Анютой называется. Сирота-девка. Как раз ему в пару. Вот свадьбу отгрохаем — всем на зависть! Манси Чарэма — жених, русская Анюта — невеста. Распрекрасота!
Хантазеев закашлялся и поднял на Белова гневные глаза, замахал руками:
— Уй, нехорошо как! Этого еще не хватало! Мало девушек-манси у нас на стойбище? Обычай на русской жениться не велит. Ты плохо говоришь. У манси дети должны быть манси. Род Хантазеевых расти должен. Стариков мало осталось. Забыл клятву — сына беречь. Кто на рудник увел Чарэму? Ты!
Поднялся разгневанный Хантазеев, сдержался, чтоб не заплакать от обиды и несправедливости сына и Поликарпа.
Беседа перешла в ссору. Поликарпу было немного забавно наблюдать смену настроения Хантазеева. «И чего это он кипятится… Потом сам же благодарить станет».
— Чарэма любит Анютку! Любовь у них. Нельзя молодым мешать жизнь строить. Не тебе жить — сыну. Прошли те времена… По-старому пляшешь, рума. Эх ты, оседлый патриарх! — рассмеялся Поликарп и, заметив слезы на глазах у Хантазеева, остановился, почувствовав, что хватил лишку и огорчил старика. Произнес мягче, сокрушенно качая головой:
— Супротив моей мечты идешь. Сына от большого дела увести хочешь, — и сам рассердился на Хантазеева. — Ну, не будем, не будем ссориться. Все пройдет. Само собой образуется. Дальше интересней придумаем. Распрекрасота! А не выпить ли нам еще?
— Пить не буду! — буркнул в ответ Хантазеев и закурил трубку, замолчал.
— Я тоже… ни-ни!
Они вышли из чайной, оба хмурые и недовольные друг другом.
— Сына тебе надо увидеть. Нельзя же так: побывать на руднике и с сыном не встретиться. Ведь один сын у отца, — сказал Поликарп и обнял Хантазеева.
На улицах было уже темно. В домах горели огни.
— Идем искать Чарэму, пока партсобрание не окончилось. Сейчас я провожу тебя к клубу. Он на комсомольском сборе.
Ничего не сказал Хантазеев в ответ. Прав Поликарп — надо ему с сыном увидеться, посмотреть, каким он стал. Может быть, Чарэма отца послушается и домой вернется?!
— Ты мне клуб покажи, где Чарэма. Покажи и дом, где дочь твоя. Ждать буду. А сам, рума, домой иди. Спать иди. Пьяный ты сейчас.
— Ладно, пойду! — Поликарп чмокнул Хантазеева в щеку: — Идем, идем! Только ты, рума, приди ко мне ночевать. Ты мой дом знаешь.
— Знаю, знаю… — вздохнул Хантазеев.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Вот и клуб. Где-то здесь можно найти Чарэму. Ушел Поликарп к себе домой, показал Хантазееву здание рудоуправления, где нужно ему подождать конца партсобрания, чтобы увидеться с Натальей Поликарповной.
Изба высокая и окна большие, светлые. Тихо там, и Чарэмы нигде не видно.
Одинокий Хантазеев идет по снегу рядом с оленями.
Никто не встречает Хантазеева, никто не знает его, все куда-то спешат, торопятся, встречные оглядываются на Хантазеева, на
