Гудки паровозов - Николай Павлович Воронов

спиной Петра, обвивала его голову, прижимала к груди. Он прятал в ладонях ее руку и устало поглаживал и целовал пальцы. Лидия курчавила его волосы, озабоченно спрашивала, есть ли из дому новости, чем он занимался, ходил ли в столовую? Он тихо и коротко отвечал. Невольно думал, что Лидия беспокоится о нем так же самозабвенно, как беспокоились родители, и что не встреть он ее, валялся бы сейчас на впалой общежитской койке, злой от неудач и отчаяния. За окном в промозглом воздухе тускло желтели фонари, трещали трамвайные дуги, разбрасывая рассыпчатые искры и захлестывая зеленым светом стены арки. Фонари, трамвайные дуги, арка — все это, как и нежные слова и прикосновения Лидии, вытесняло из сердца раздражение и угрюмость. Морщины на лбу исчезали, словно их разгладили утюгом. Нахмуренные брови размыкались. Золотистые продолговатые глаза робко, но с каждой минутой ярче светились радостью. На память приходил какой-нибудь смешной случай. Петр рассказывал его Лидии. Она смеялась, обхватив его сзади за шею и прижавшись к загрубелой щеке своей горячей щекой. Потом они вместе проверяли ученические тетради, и Петр уходил, когда в комнате появлялась Елизавета Семеновна, черная, с морщинистыми бровями, в обрезанных по щиколотки валенках. Он, конечно, сидел бы еще, но техничке, наработавшейся за день, нужен был покой.

Ночной путь в общежитие нравился Петру. Тишина. На дома кропит мелкий, как маковые зерна, дождь. Голые деревья блестят так, словно их облили хрусталем. Хорошо думать под плеск воды, под грохот дежурных трамваев, под шелест такси с зелеными каплями на смотровом стекле. Мысли текут свободно, и те из них, что представлялись днем неразрешимыми, без усилий приобретают стройность и ясность.

Одной такой ночью на ум Петру пришла догадка, способная, как решил он, положить конец его и Дарьина мучительным поискам.

Погребная чернота в окнах квартиры главного металлурга не остановила его. Он влетел в подъезд, прыгая через две ступеньки, поднялся на этаж и надавил кнопку звонка.

— Что случилось? — сонно спросил Дарьин, теребя кудрявое рыжее облачко на груди.

Петр начал объяснять. Главный металлург кивал всклокоченной головой, тяжело хлопая веками.

— А это идея! — вдруг вскрикнул он и протер кулаками глаза. — Сплавлять магний и ферросилиций? Наверняка углерод в чугуне будет приобретать идеальную шаровидную форму. Превосходно! Чудоюдно!

Шаркая шлепанцами, он сходил за бумагой и авторучкой, позвал Петра на кухню.

На завод ушли рано: кругом еще были синеватые сумерки, и лишь на востоке наливалась лимонным светом заря.

Вечером они долго рассматривали в микроскоп последнюю пробу магниевого чугуна.

— Петр Григорьевич, ты понимаешь, что произошло? — восторженно спросил Дарьин.

— Ничего особенного.

— Как ничего особенного?! — Дарьин не понял, что Петр шутит. — Благодаря магниевому чугуну, созданному сегодня, — да-да, именно сегодня, наш завод будет экономить сотни тысяч рублей, а может быть, миллионы. Ничего особенного?! Ты пойми, со временем почти все детали, которые мы делаем из стали, бронзы и других дорогих для производства металлов, будем отливать из магниевого чугуна. Другие заводы подхватят.

Петр смеялся про себя над тем, что Дарьин расходился: он и сам знает все это. А когда главный металлург выговорился, ласково сказал:

— Убедили. Так и запишем: сегодня произошло событие мировой важности.

Дарьин наконец-то смекнул: подтрунивает над ним Петр, но не обиделся, а только сконфуженно шмыгнул носом и надвинул на нос кепку.

Следующий день принес Петру новые радости: директор вручил ему ордер на однокомнатную квартиру, а мать прислала письмо, где сообщала, что профком коксового цеха дал Григорию Игнатьевичу путевку в санаторий Цхалтубо. То, что отец поедет в санаторий, обрадовало Петра больше, чем ордер на квартиру. Он помчался к Лидии и, вбежав в комнату, начал целовать девушку, не стесняясь Елизаветы Семеновны и громко выкрикивая:

— Лидушка, милая, папа едет в санаторий!

В глазах технички набухли и задрожали слезы. Она закрыла фартуком лицо и вышла в коридор. Петр рванулся за ней, чтобы успокоить, узнать, почему заплакала, но Лидия удержала его:

— Не надо. Она не любит утешений.

— Что с нею?

— Одиночество, старость…

У Петра защемило сердце оттого, что его счастье обернулось в душе Елизаветы Семеновны горем. Он вдруг почувствовал себя усталым и тяжело опустился на табуретку. Она жалобно скрипнула и покосилась вбок.

К волнистым шиферным крышам спускалось солнце. Его лучи увязали, расплывались, дробились в мутном, пасмурном воздухе, и поэтому казалось, что оно окружено тусклой медной пылью. Петр глядел в окно и думал, что его радость, как эти солнечные лучи, увязла, расплылась, дробится в том тягостном чувстве, которое вызвали слезы Елизаветы Семеновны.

Вспомнилось, что мать просит денег отцу на дорогу, и он совсем закручинился. Денег у него нет, недели полторы назад он послал домой триста рублей и теперь сам еле-еле перебивался.

Петр решил попросить взаймы у Дарьина и встал. Лидия спросила, куда он собирается. Ответил. Тогда она взяла с тумбочки учебник литературы, вытащила заложенную между страниц пачку полусоток и протянула Петру. Он знал, что Лидия отдает скопленное на зимнее пальто, хотел отвести ее руку и не смог сделать этого: увидел, ощутил, понял, что обидит девушку отказом настолько сильно, что она возненавидит его. Петр сунул пружинящие листочки в карман. Ладошки Лидии скользнули по лацканам его плаща, нежно легли на шею. Ее губы, — одна из которых, нижняя, была посредине словно передавлена ниточкой, — тянулась к его лицу. Он взял девушку за плечи и, целуя, понял, что она отныне будет для него таким же родным человеком, как отец и мать, а может быть, и больше.

11

Свадьбу они устроили скромную. Петр шутливо называл ее «микросвадьбой». Посуду и стулья пришлось позаимствовать у соседей. Закуски и вина были дешевые. Над ними возвышалась, высокомерно поблескивая серебряной главой, бутылка шампанского. Петр и Лидия тревожились: скучно будет — мало гостей. Но получилось хорошо. Все как бы искрились весельем, даже увальневатый Дарьин пускался в пляс. По-медвежьи неуклюжий, он выбрасывал перед собой то одну ногу, то другую и звенел ладонями.

— Элля, олля! — кричал вагранщик Кежун и щеголевато стучал черными ботинками перед Лидией, а Петр вертелся вприсядку вокруг них.

Поутру Петр и Лидия проводили гостей, обнялись и прошли в кухню. Стекла окон синие, будто осталась в них чернота