Колыбель - Валерий Владимирович Митрохин
— Ба-атя! Это же я! Ты что-о! — кричал сквозь взмахи Тритон.
— Да, — сказал Руснак слабо. — Не думал я, что это ты.
Тритон этих слов не расслышал. Он уже держался за борт байды, намереваясь, отдышавшись, забраться в нее.
Понимая его намерение, Руснак подождал, пока подплывет Жменя. Ждал, чтобы не говорить лишних слов. Лишние слова расслабляют решимость, а Руснак уже решил.
— На байду я вас не возьму! — лихим голосом против ветра крикнул Руснак.
— Сосед! Ты что-о? — страшно возопил Жменя. — Мы же люди! Мы же... Это же твой парень, а я твой сосед... Ты что-о?!
— Отдышитесь, это я вам разрешаю, а потом от винта.
Жменя понял: так будет. Понял и застонал. Тоска обняла Жменю. Не вода морская весенняя льнула к его горлу — хладная, беспокойная. Смерть покачивала Жменю на своих гладких костях. А Тритон все еще не верил Руснаку. Думал, что старик просто хочет повоспитывать.
— Ты чего? Тритон! Заходи с той стороны, а я с этой... Он же сумасшедший! Он стронулся, не бачишь? Раз он тебя не берет, своего названого ребенка, значит, свихнулся... Что с ним балакать? Давай! — кричал Жменя.
— Куда? — поднял весло Руснак. — Руки поотбиваю! Не смей! — снова чужим голосом закричал инспектор.
— Батя-я! Ты что-о! Не возьмешь? — кричал Тритон. — Он же не доплывет, слышишь? Я ведь тоже... Я же с ним только так, посмотреть! А ты... Я не могу его бросить... Батя-я!
— Ну, посмотри, сынок, посмотри... — Руснак запустил мотор. Байда пошла.
— Батя-я! Эге! — еще некоторое время доносилось до Руснака.
Все глуше мотор байды, все тише голос воды, будто Руснак поволок к берегу не сеть аханную, а штормовой ветер.
Тяжелый, кривоногий Жменя, оказавшись в воде, стал сразу же меньше объемом. Тритон со страхом глядел на него, плывущего рядом, жалко отдувающегося, икающего то ли от холода, то ли от потрясения.
Тритон физически ощутил себя на месте Жмени. С каждым мгновением все меньше и меньше сил остается в его клешневатых, толстых руках.
— Фуфайку скинь, — перевернувшись на спину, отплевываясь от захлестнувшей волны, крикнул Тритон.
— Там... там... — Волна ударила и Жменю, вторая накрыла его с головой.
Тритон кинулся на помощь. Выдернул Жменю на поверхность, стал стаскивать набухшую ватную фуфайку.
— Там, — глядя на полетевшую по гребню очередного вала одежду, выдохнул со стоном Жменя, — там гро́ши.
— Большие? — сдержанно спросил Тритон.
— Порядочные, — Жменя снова хлебнул штормовой воды. Выпучил и без того ошалелые зенки.
— Дурак! Кто же в море с деньгами ходит?!
Освобожденный от фуфайки, Жменя недолгое время плыл легче, но вот снова зачастил. Тритон оглянулся: ноги в тяжелых ботинках Жменю больше не слушались, тянули вниз.
Тритон приблизился к Жмене. Стараясь сзади — боялся мертвой хватки. Жменя еще не тонул, но был близок к этому, и потому так же опасен, как тонущий.
— На спинку ляг, Жменя, мать-перемать, — крикнул Тритон, отбиваясь от загребущих, судорожно нацеленных на Тритона рук.
Жменя еще мог соображать трезво — послушался. Тритон содрал с него обувь.
Снова плыли рядом. Тритон пока еще легко. Жменя все тяжелее и тяжелее.
— От жинки прятал. Зашил в куфайку. Хто же думал, что так выйдет.
— Хватит! Плакали твои денежки!
— Ничего, ничего. Выплыву, даст бог, посчитаемся. Я с ним расквитаюсь. И за лодку, и за белужину, и за драгоценную куфаечку.
— Будешь об этом — брошу! А один ты не выплывешь! — крикнул Тритон, взлетая на очередной вал.
Жменя сманеврировать не успел, вал накрыл его. И отпустил не сразу. Посиневшее лицо, безумные глаза вырвались к свету занимающегося утра.
Тритон не приближался к Жмене. А тот, понимая маневры Тритона, всякий раз, когда они оказывались рядом, умоляюще взревывал:
— Бросишь меня? Бросишь, Павля? А‑а‑а?
— Опасаешься? — переспросил Тритон.
— Боюся... я вас... Руснаковых...
— Молчи, Жменя! Побереги силы! До берега вон еще сколько.
— Не бросишь? — хлебал воду, пытался приблизиться к Тритону Жменя. И оттого, что настичь Тритона не мог, кричал: — Не бросай, а?
До берега оставалось совсем немного. С полмили. Тритон уложил Жменю на спину. Тот лежал враскорячку. Разбухший от долгого пребывания в воде. И в то же время сжавшийся как-то. На счастье, шторм окончательно стих. Вода держала без подвоха. С полчаса назад Жменя закрыл глаза. И более не желал их открывать. Плыл он почти бессознательно, держась голоса Тритона. Плыл и бредил.
— Утоплю-ю‑ю! Утоплю его!
— Нет, Жменя, нет! — после продолжительного молчания возразил Тритон. — Что же ты, Жменя, плавать не научился? Всю жизнь морем ходишь, а?
— Руки у меня короткие, — хекая, сипел Жменя. — В молодости не ахти как плавал, а сейчас какое там.
— На этот раз ты, Жменя, выбрался, а вот в другой, может статься...
— Да-а! — бормотал Жменя. — Одному в море выходить — погибель верная!
Павел почуял всем телом, что вода потеплела. А это значит, берег тут — в полусотне метров. Он видел, что выплывают они со Жменей вблизи Черных Камней.
Голос петуха влетел в распахнутую форточку и вошел в сон Олисавы. Спящий шевельнулся. Сквозь сон Олисава понимал, что сейчас увидит самого себя и, как всегда, почему-то чуть-чуть не таким, каков есть. Он всегда снился себе не таким, каков на самом деле. Высоким и статным он видел себя во снах. С пышной шевелюрой. И снова радостный вопль петуха. Владимир вздохнул, почувствовал утреннюю свежесть. Было в ней что-то от леса, что начинается за стеной двухэтажного деревянного дома, еще что-то от степи, которая пролегла между морем и лесом. Было в этом влетевшем в форточку петушином крике что-то от покрытых чебрецом валунов на холмах.
«Утро, пора!» — подумал Олисава. Куда-то надо бежать. Лучше всего на мыс. То, что он там увидел, удивило: моря не было! Пространство, в котором извечно переливалась
