У старых окопов - Борис Васильевич Бедный
Павел Савельевич спохватился и поспешно вернулся мыслями к сыну, стыдясь своей непростительной забывчивости. Он только никак не мог понять: один он такой непостоянный или вся человеческая порода такая несовершенная…
Кто-то вышел из вагончика, заглянул в палатку, постоял в темном промежутке между холстинами света и стал подниматься к нему напрямик по крутому склону.
— Несет кого-то нелегкая… — проворчал Павел Савельевич и узнал Варю.
— Что вы тут один сидите? — упрекнула она. — Не нравится у нас?
Павел Савельевич не знал, чего больше было в Вариной заботе о нем: сочувствия к его одиночеству и неприкаянности или того, своеобразного, в основе своей доброго, хотя отчасти и эгоистического желания, какое бывает у любящих и вообще счастливых людей, когда для полноты счастья им позарез надо, чтобы и всем вокруг тоже было хорошо. Сдается, Варя виноватинку свою перед ним чувствует: он вот грустит, а у нее праздник на душе.
— Иль нездоровится вам? — встревожилась она. — Опять сердце, да? Вы скажите, у нас аптечка есть, полный набор лекарств: и от кашля, и от простуды, сердечные капли тоже есть…
— Пейте сами свои капли, — сердито буркнул Павел Савельевич.
— Вы не стесняйтесь, только скажите, ключ от аптечки у меня.
— А не слишком ли вы тут, девушка, ключами да замками увлекаетесь? — ехидно спросил Павел Савельевич. — Книги у вас, как преступники, под замком, а теперь вот и аптечку арестовали… А еще молодежная бригада! Где же у вас преобразование природы?
Чем сильней он симпатизировал ей, тем больше считал себя обязанным держаться с ней построже. Он и сам, пожалуй, не смог бы сказать, зачем понадобилась ему эта несговорчивая строгость, но бессознательно придерживался этой тактики, чтобы никто не упрекнул его в попустительстве. Да если на то пошло, так ему просто легче было любоваться ею, вроде платил он своим ворчаньем пошлину за это неожиданное стариковское любование.
Варя смутилась.
— Не все еще у нас сознательные. Такие есть — их еще воспитывать и воспитывать… Вы не думайте, я не про воровство. Просто растащат книги по палаткам и кабинам тракторов, потом и следов не найдешь. А аптечка… Раньше я ее не запирала, так один тракторист — Пшеницын, неряха этот — споил коту всю валерьянку. Специально по жаре в деревню за котом ходил — вот человек!.. Вы не знаете, и почему кошки так валерьянку любят?
Она спросила это так же серьезно и заинтересованно, как днем говорила о преобразовании природы.
— А шут их знает. Наверно, соответствует кошачьему вкусу… Слушайте, что вы у меня всякую ерунду спрашиваете?!
Павел Савельевич не шутя разозлился на Варю за то, что по ее милости ему приходится ломать голову над такой несусветной ерундой, как эти глупые коты. Прямо талант у человека — снижать весь настрой его мыслей: днем колеса для вагончика, а теперь вот дурацкие коты с валерьянкой. И он спросил более сердито, чем собирался:
— Скажите, милая девица, вы сами надумали здесь работать или вас сюда… как это называется по-современному?.. Распределили, да?
— Нет, я сама напросилась. Швейная работа такая старомодная…
— Ну да, конечно! — живо подхватил Павел Савельевич. — Штаны и рубашки — это пережиток! То ли дело нагишом бегать!
— Я не про то. Одеть или накормить человека тоже нужное дело, кто ж спорит, но масштабы не те…
Варя замолчала, чувствуя неодобрение Павла Савельевича.
— Ах, масштабы! — ехидно сказал он. — А вы знаете, еще Петр Первый говорил: масштабы суть вещь условная… — Павел Савельевич сердито засопел, недовольный собой. И чего он выкатил против этой девчушки такую тяжелую артиллерию, как царь Петр? — Но я-то другое имел в виду: на швейной фабрике или в земледелии работа наглядная и результат скоро виден. А лесопосадки — дело долгое, тут терпением надо запасаться…
Павел Савельевич забоялся, что Варя не поймет его, и хотел поясней растолковать свою мысль, которая давно уже занимала его. Но Варя и без его разъяснений сразу все поняла: то ли такая догадливая была, то ли и сама думала уже о д о л г о й лесной работе.
— Ну и что ж, пусть долгая. Это мне как раз и нравится! Хлеб весной посеяли — осенью уже снимай урожай. А тут, чтоб настоящий лес вырастить, надо ждать лет тридцать-сорок. Ничего, я молодая, дождусь!
Варя запоздало прикусила язык: старому лесоводу уж никак не дожить до того времени, когда поднимется в полный рост тот лес, что они посадят нынешней осенью. Ей невдомек было, что Павел Савельевич давно уже свыкся с этой невеселой истиной. И сейчас он лишь тому подивился, что Варя, сама того не ведая, чуть ли не дословно привела его любимый пример с быстрым урожаем хлеба и медленным ростом леса. Как ни крути, а выходило, что, несмотря на все различие меж ними, думали они на этот счет удивительно схоже, и мысли их бродили где-то рядом, — по соседним, что ли, тропкам. Вот поди ж ты, какое нежданное сходство. И что-то говорило Павлу Савельевичу, что сходство это не случайно.
Его и порадовало, что Варя бессознательно прибегла к его же аргументу, и одновременно малость задело, что она так быстро, без труда дошла до его доказательства. «Легко им, нынешним, все дается, — привычно осудил он. — Раз-два, и в дамки! А вот прочно ли и надолго ли удержится?»
И Павел Савельевич сильней прежнего пожалел, что Варя не работает вместе с ним на питомнике. Ему всегда не хватало рядом таких вот людей, которые думали бы одинаково с ним. Старание у нее есть, лес она любит, а опыт — дело наживное. Судя по всему, из нее может получиться дельный работник.
— Это хорошо, что вы смолоду занялись лесопосадками, — похвалил он. — Увидите результаты своего труда.
— А как же вы? — невольно вырвалось у Вари.
Она тут же и осеклась, ругая себя за то, что опять обидела старика, намекнув на близкую его смерть. Павел Савельевич усмехнулся.
— Что ж я? Кое-какие результаты своего труда я тоже видел. А нынешние посадки достигнут совершеннолетия уже без меня. Это входит в условия нашей работы… Без меня — только и всего.
Если б не боязнь впасть в презираемую им сентиментальщину, он рассказал бы Варе, какая это особая, ни с чем не сравнимая радость — подойти к взрослому ветвистому дереву, посаженному и выращенному твоими руками. В счастливые эти минуты его всегда охватывало такое чувство, будто не только он узнаёт это дерево, но и оно — его, своего почти что родителя. Узнаёт и приветствует — трепетом листьев, игрой света и тени, всем своим навек
