Виктор Дмитриев - Дружба
И однако полезность не препятствует им оставаться людьми узкого кругозора, ограниченного тремя квадратными аршинами мельчайшего раздела мелкой специальности. Вокруг них всегда плотно стоит кольцо тяжелой добросовестной скуки. Таких людей не без основания бранят сухарями.
Эта кличка особенно подходила к Петрову-Ланскому. Она была прочно привинчена к его лбу. Вообразить этого человека ласкающим жену или младенца было невозможно. С ним не могло произойти столь печальное недоразумение.
Поэтому Зотов был чрезвычайно удивлен, когда, распахнув дверь в комнату профессора, увидел полную и красивую молодую женщину, которая шила, сидя между двух анилиновых фикусов.
Петров-Ланской стоял с молотком в руках и, склонив голову набок, критически рассматривал большую семейную фотографию, видимо, только сейчас водруженную на новый гвоздь.
— Чем могу служить? — спросил он Зотова, полуоборачиваясь и не выпуская из рук молотка. Он произнес эти слова таким тоном, точно спрашивал: «За каким чортом ты пришел?» Но Зотов был не из числа тех, кого смущает тон или то, что их не приглашают сесть.
— Видите ли, профессор, — начал Зотов, — у меня довольно длительный разговор. И я хотел бы показать вам кое-какие чертежи.
— К сожалению, я лишен… — заикнулся было профессор.
Однако жене так и не суждено было узнать, чего именно лишен профессор. Зотов перебил его и, быстро воскликнув: «Только пять минут, профессор!» — стал говорить почти скороговоркой, без знаков препинания и пауз.
Петров-Ланской безнадежно вздохнул и сел на диван.
Профессор не вбивал ни одного клина в зотовскую речь и только одобрительно покачивал головой. Однако этот невинный жест пугал Зотова. Студенты, занимавшиеся в семинарии Петрова-Ланского, хорошо знали, что означало такое покачивание. В нем были и ирония, и сарказм, и негодование, и возмущение. Если во время вашего доклада Петров-Ланской станет так качать головой, лучше и не пытайтесь закончить, садитесь на место сейчас же!
— Довольно, — скажет вдруг профессор и приподымется на носках, чтобы заглянуть в глаза студенту. Стекла его пенснэ покажутся вам двумя осколками Ледовитого океана. А затем он облокотится о стол и грустно скажет:
— Это чрезвычайно интересно! Чрезвычайно! Молодой человек заявил, что…
И все кончится!..
Зная это, Зотов понимал, что поведение Петрова-Ланского не предвещает изобретению ничего хорошего. «Растерзает, гад», — думал Иннокентий. Петров-Ланской постукивал молотком по кожаному валику дивана.
Жена, опустив голову, оттягивала и оправляла носок, распяленный по деревянному грибу.
— Вы кончили? — спросил Зотова профессор со смертоносной любезностью. — Итак, вы просите, чтобы вам разрешили пользоваться институтскими лабораториями и мастерскими для реализации вашего чрезвычайно интересного изобретения? Так я вас понял?
— Эге, — сказал Зотов нечаянно. — То-есть я хотел сказать, что вы меня правильно поняли.
— К несчастью, — сказал профессор так проникновенно, будто для него и в самом деле составляло бог весть какое несчастье, — к несчастью, ничем не могу быть вам полезен (профессор произносил «Вам, Вы», как их пишут в вежливых деловых письмах. Чувствовалось, что эти слова начинаются у него с большой буквы). Если вы хотите знать мое личное мнение, то мне ваше изобретение представляется чрезвычайно детским и неосуществимым. (Все время, пока невежественный и прогнанный с зачета студент повествовал о каком-то своем диком изобретении, профессор прикидывал в уме, правильно ли висит на новом месте фотография. К концу рассказа он окончательно решил, что правая сторона слишком приподнята).
— Но если бы даже я держался положительного мнения о вашей работе, и тогда я не сумел бы предоставить вам более широких прав, нежели предусмотрено инструкциями, выработанными правлением института. До свидания, молодой человек.
Спотыкаясь в темных сенях и натыкаясь то на велосипед вонзившийся педалью в стену, то на чьи-то тяжелые шубы, Зотов с трудом пробирался к тяжелой двери. Натягивая на крыльце перчатки, он слышал, как за его спиной долго грохотали засовы, крючки, цепи и ключи. Железо хрипело, как голоса тюремщиков. Похоже было на то, что профессор применял все системы запоров и задвижек сразу.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Резец Зотова — Величкина не ломался и не тупился даже о самую закаленную инструментальную сталь. Поговорив о новой неудаче и перемыв все косточки Петрову-Ланскому, друзья решили на следующий же день отправиться к Лавру Петровичу Лебедухе, ректору того учебного заведения, в котором обучался Зотов.
Лавр Петрович был ученый с мировым именем. Он состоял членом нескольких академий, и его широкая борода служила постоянным украшением многих иллюстрированных журналов. Внешность его казалась несколько декоративной. Волосы белые и свежие, как халат хирурга, быстрые молодые темно-карие глаза, такие искрящиеся, что всегда казались смеющимися, высокий рост и почти гвардейская осанка делали его красивым вопреки возрасту. Он был близорук, но очков не носил, а читая, взбрасывал к глазам старомодный черепаховый лорнет.
Профессор жил в дальней, тихой улице. Зотову несколько раз пришлось справляться со своей черной записной книжкой, прежде чем они нашли этот зеленый провинциальный дом в три окна за досчатым забором.
Величкин легко, стараясь, чтобы его не услышали, дернул фарфоровую ручку звонка. Ржавая проволока заскрипела, и в глубине маленького домика тявкнул колокольчик. Величкин улыбнулся тому, что человек, всю жизнь мучившийся над решением сложнейших загадок электричества, не устроил у себя в квартире электрического звонка. Он еще не успел смыть с лица улыбку, как дверь отворилась. К удивлению друзей, им открыл сам профессор. Старик стоял перед ними, придерживая левой рукой халат с кистями, раскрывающийся над профессорской грудью, как театральный занавес. Внезапно откуда-то из-за сундука выскочил фоксик. Он визжал, лаял и скалил зубы, яростно угрожая чужим.
— Пошел, пошел, Джокер! — закричал ученый.
— Нам необходимо с вами побеседовать, профессор, — сказал Величкин, пряча смущение под развязностью.
— Пожалуйста, — ответил профессор. — Я всегда очень рад поговорить с молодежью. — При этом он улыбнулся, как улыбается взрослый и умный человек, когда милый ребенок просит у него шоколадку или белую копейку для своей копилки.
…Когда Зотов на высоком под’еме перерубил свой рассказ, черепаховый лорнет щелкнул и развернулся. Лавр Петрович по очереди взглянул сквозь большие круглые стекла на изобретателей. Величкин заметил, что державшая лорнет гладкая юношеская рука профессора не дрожала.
— Господин Зотов, — сказал Лавр Петрович медленно и вдумчиво. — и вы, господин Величкин, конечно, я охотно вручу вам записку насчет лабораторий и мастерских. Но разрешите мне, как старшему, как в некотором роде, ушедшему вперед, преподать вам несколько дружеских советов.
Зотов, удивленный «господином» и обрадованный осуществлением своих желаний, почтительно наклонил голову.
— Совет мой сводится к двум словам, — сказал старик: — не горячитесь! Вы молоды. Вы кипите. Пары прогибают крышку котла. Но ученому нужна не горячая голова, а холодный аналитический ум. Я не стану слишком разочаровывать вас. Может быть, ваше изобретение даже и осуществимо. Но ведь это не последняя ваша работа. Так не становитесь же на ложную дорогу! Вас, несомненно, увлекает возможность немедленного и практического успеха. Но во сколько раз благородней и выше те радости, которыми дарит нас чистая наука!
Профессор широко дирижировал лорнетом. Его глаза обнимали невидимую аудиторию.
— Занимайтесь вопросами чистой теории, молодые люди! Наука — вот единственный мир, единственная страна, в которой стоит жить. Наука — служанка богословия, — говорили в средние века. Техника — служанка науки, — скажем мы сегодня. Каждое завоевание чистой науки влечет за собой революцию в технике. Если вы хотите действительно двинуть вперед технику, двигайте вперед чистую науку.
Величкин чувствовал, что его распирает желание ответить.
— Простите меня профессор, — начал он, беря со стола тяжелое пресс-папье и машинально вертя его в руках. — Я слишком молод, чтобы навязывать вам свои точки зрения. Но я хотел бы сказать, как мы смотрим на дело. Может быть, вас это заинтересует.
— Разумеется, мне будет очень интересно, — сказал профессор, с удивлением глядя на те манипуляции, которые Величкин проделывал с пресс-папье.
— Мы с ним, вот с Зотовым, не ученые и, вероятно, никогда ими не будем. Обдумывая резец, мы всего меньше беспокоились о торжестве науки. У нас была одна цель и задача…
— Вы на бильярде играете? — неожиданно перебил его профессор. — Простите, простите, — тотчас спохватился он. — Зачем я вас перебил… Пожалуйста, продолжайте!
