Евгений Чернов - На узкой лестнице
Но внезапно за одну ночь все переменилось: побелел воздух, деревья и провода покрылись толстой мохнатой шубой. Человеческому взору открылось торжественное великолепие природы. И у каждого в душе заиграли скрипки.
Вот с таким настроением возвращался из института Леонид в свой, как считал он, пустующий дом.
В прихожей Леонид увидел чужое пальто, кроличья шапка прикрывала поношенный матерчатый воротник. Это было так неожиданно, что он, не раздеваясь, прошел на кухню. Так и есть: за столом, напротив отца, сидел незнакомый мужик. Голова его была наклонена, полностью открывая продолговатую, похожую на башмак, коричневую лысину, а из-под стола торчали длинные, как лысина, башмаки, тоже коричневые. Это неожиданное наблюдение вновь вернуло Леониду хорошее настроение.
— Мой сын, — сказал отец уже заметно потеплевшим голосом.
— А-а, — поднял незнакомец голову и мелко-мелко затряс ею. Приветливо.
— А это старый товарищ.
— Воевали вместе…
— Мой самый старый товарищ — Михаил Кузьмич. Посиди с нами, сынок.
Приглашение такого рода от отца исходило едва ли не впервые.
Раздеваясь в коридоре, он услышал, как отец пояснил:
— Семья у Леньки не получилась.
— А-а… ничего, — включился глуховатый, но еще красивый, с низким бархатистым дрожанием, голос Михаила Кузьмича. — У кого она теперь получается? У тебя, что ли?
— Ну-у, ты даешь… — протянул отец.
— Не обольщайся, батенька мой, — прокатилось на низах. — Со всех сторон счастливыми могут быть только идиоты. — И без всякого перехода: — Я только из колхоза, технику им налаживали. А как там у них дела идут, я и сам не разобрался. Все ходят чего-то, ходят… Да и наши тоже хороши… Двадцать лбов, это же сила! Давайте, говорю, ребята, в свободное время поможем овощи отгружать городу. Откликнулся кто? Ха-ха… держи карман шире. У одного живот заболел, у другого кости, а третьи так вообще ничего не расслышали. Ты ответь мне, как дальше жить, а?
«Что за времена пошли? — подумал Леонид, придвигая стул к столу. — И юноша и пенсионер ищут один и тот же ответ: как будем жить дальше? Завтра, между прочим, жить будем лучше, чем сегодня».
— Когда мы встретились, — сказал отец, — вдруг такое появилось желание махорки закурить… Давно не курю, уже и забыл, как он пахнет, дым-то.
Михаил Кузьмич засмеялся: правильно, дескать, правильно, от прошлого никуда не уйдешь.
— Вы сидели в одном окопе? — влился в общий разговор Леонид.
— Не сидели, а лежали, — уточнил Михаил Кузьмич.
— Странные окопы, — удивился Леонид. — Первый раз о таких слышу.
— Не в окопе, а в госпитале.
Шутливость гостя не давала повода, а Леонид все-таки покраснел. Чушь, конечно, но у него возникло ощущение, будто он давно позабыл, что отец не просто фронтовик, а инвалид войны. Вот и госпиталь всплыл… Интересно, сколько отец там пролежал? Но тут же успокоил себя: отец никогда не жаловался, а если и болел, так самым обычным — грипп, ангина… впрочем, кашляет по утрам, хотя и не курит.
— А вы, как я полагаю, связаны с производством? — Леонид попытался разрядить обстановку.
— Правильно полагаете, батенька мой, как в воду смотрите.
— Интересно. Мы, значит, в институте вам кадры куем? Мда-а… Отец, ты что сала не нарезал?
Содержательного разговора не получилось. Он не представлял, какие удобно задавать вопросы этим людям, пережившим свою эпоху, — плотины, насыпанные лопатами, заводы, поднятые чуть ли не голыми руками… Фантастика… В наш стальной и синтетический век — отголоски времен Лошади! Существа практически из Красной книги. Они и мир воспринимают, и чувствуют по-иному. Леонид и сам не знает, откуда у него это дикое представление: будто бы у них сейчас все происходит, как в кукольном театре, где жизнь разыгрывается в уменьшенном и пестром кукольном варианте, да с такой еще бездной многозначительности.
Но отцы под защитой своих сынов и должны быть спокойны. Доживайте, родные, отпущенный вам остаток, как доживают… Лошади… Именно, именно, святые существа… И стоило только напасть Леониду на эту прекрасную мысль, — встрепенулись умолкшие было скрипки. Он встал и зажег свет.
Потом Леонид ходил в другую комнату, еще раз посмотреть телевизионную программу, а вдруг, как нынче говорят, «зевнул» интересную передачу. Но повсеместно шел хоккей. Стихийное бедствие, горный обвал…
Леонид постоял у окна; смотрел на фонарь внизу — кружились вокруг него снежные хлопья, и не с неба опускались они, а словно прилетали с земли.
«Бессмысленное занятие — хоккей, — думал Леонид. — Потерянный вечер. И сходить некуда».
Когда он вернулся на кухню, старички продолжали разговор, начатый еще, наверное, до него. Говорил отец, а Михаил Кузьмич, подперев подбородок кулаком, «дадакал».
— Так у меня ничего и не получилось. И холодильник заставил убрать, и радиоточку обрезал.
— Да, да… Радио — куда ни шло… А вот холодильник — безобразие.
— Безобразие, — согласился отец. — Не я же один пользовался, другие рабочие тоже. Молоко, допустим, где держать?
— О ком это вы?
— О его начальнике, — отозвался Михаил Кузьмич.
Леонид вдруг разволновался.
— А должность какая этого начальника?
И опять пояснил Михаил Кузьмич:
— Должность-то большая — завгар. Молодой еще, а уже такое место, — это он пояснил Леониду. Отец усилил данную характеристику:
— Недавно повысили. А так — шоферил на вахтовом рафике. И сразу — нос кверху, и руки не подает.
— Ну надо же, — не мог успокоиться Михаил Кузьмич. — Холодильник запретить… Прямо террорист какой-то. А может, тебе как инвалиду войны свежие продукты необходимы! И молодой, да-а… Конечно, все мы понимаем — не его вина, что он не успел созреть, чтобы защищать. Но наше право обсудить: почему человек, которого спасли, делает невозможной жизнь своему спасителю. Ты его на партсобрании…
Но у Леонида возникло более дельное соображение.
— Товарищи, товарищи, — взволнованно заговорил он, как будто бы уже шло это самое собрание или же словно досталось ему подводить черту под студенческим остросоциальным диспутом. — Хотите, поговорю с Олегом Николаевичем? Кандидат наук, почти что доктор. У него должны быть хорошие отношения с вашей фирмой. Он позвонит, и все тут же устроится.
Старички озадаченно посмотрели друг на друга и уткнулись в столешницу. Леонид нетерпеливо ждал, чего там надумают умные головы. В принципе, конечно, хорошо, что нет у них серьезных душевных затрат; ему бы их заботы. Но было страшно неприятно, что так бездарно унижается собственный отец. И кем? Микробом, которого и в микроскоп не разглядишь.
— Нет, не пойдет, — сказал отец. — Как же ты будешь вмешиваться? Я же работаю не один… Что другие подумают?
— Да тебе-то какая разница? Тебя оставят в покое, вот и все. Пусть каждый решает за себя.
— Нет, сынок, так дело не пойдет.
Леонид пожал плечами, и лицо его выражало обиду и даже некоторую злость. Ладно, было бы предложено…
— А я твоего отца понимаю. Тут механика хитрая. Тут или всем, или никому.
— Да дело-то пустяковое.
— А у каждого, батенька мой, свои пустяки.
Тоска зеленая… Кому нужно это нелепое братство? А еще туда же — как жить сегодня, как жить сегодня…
Леонид оставил старичков, пусть себе решают мировые проблемы, если это им так нравится. А лично с него — хватит.
В своем кабинете он разобрал постель, снял с запястья часы.
Снегопад за окном усиливался — крылатые хлопья проносились у самого стекла. Благодать, а не погода… Нет ничего прекрасней безмятежно падающего снега.
Но отчего же так неспокойно на душе? И день сегодня легкий, без лекций; завтра должен сложиться не хуже — библиотечный день. А вот сосет и сосет беспричинная тревога. Корежит и ломает! Будто бы к зубному врачу предстоит идти; будто конкурс в институте приближается, а он еще не отчитался по науке; будто бы опаздывал на свой поезд и уже точно знал, что не успеет… Да что ты будешь делать — никак, рефлексия… А мама учила, мама предупреждала: если хочешь чего-то стоить в жизни, достичь каких-нибудь высот — беги от этих рефлексий как черт от ладана. Не самоедствуй, не копошись в своей душе, не доставляй радость врагам своим.
«Все будет в порядке, — сказал себе Леонид. — Это просто меняется атмосферное давление. Сейчас все себя должны чувствовать плохо. А больше ничего нет и быть не может!»
Леонид лег и включил бра.
С тех пор как умерла мама, двери в комнатах не закрывали, словно таким образом сохраняли ее присутствие. Когда Леонид затих и на полках в углу стали проступать из темноты книги, — разобрались и звуки, на свои и чужие, проникающие сквозь стены и потолок.
На кухне разговаривали погромче обычного. Леонид прислушался. Голоса, как и книги, проступали все явственней. Старички, кажется, закруглялись. И тут Михаил Кузьмич спросил у отца:
