Иосиф Герасимов - Скачка
Надо брать отпуск и ехать в Третьяков, решила она. Ведь Антон сказал: только там и можно найти ответ.
Глава четвертая. ДОРОГА НЕУДАЧ
1
В Третьякове как заладят дожди, то не меньше, чем на неделю. Говорят, началось это, когда порубили леса за заводом, ведь добрались и до отрогов гор, даже те деревья, что росли на склонах, повалили. На порубках разросся кустарник, а по низинам земля заболотилась, и оттуда поднимался дурманный туман, цеплялся за голые острые вершины гор, собираясь в дождевые тучи, а они застилали небо, и поначалу моросило, а уж где-то на третий день начинало лить ровно и, казалось, так будет всегда. Тучи нависали низко и держались недвижно. Чаще всего дождь кончался ночью. Небо внезапно обнажалось, и в нем вспыхивали яркие, сильные звезды, а утром под солнцем быстро просыхали тротуары и мостовые, но где были колдобины, еще долго держались лужи.
В дожди Петр Петрович чувствовал себя худо, начинала ныть поясница, ломило в суставах и в груди — старая рана, — и, чтобы одолеть боль, не выказывать своего дурного настроения, он уходил в занятия: или (читал журналы, которых выписывал немало, или делал заметки для будущих уроков. Давалось это ему нелегко.
Светлана позвонила ночью, когда он мучился бессонницей.
— Еду снова к вам, — сообщила она. — Взяла отпуск.
Он всю ночь промаялся, ожидая. Светка, Светка! Он редко видел ее, он многого не знал из того, что происходит с ней, в ней была своя тайна, не разгаданная им, такая же тайна была в ее матери Кате, она так и ушла из жизни, не понятая им до конца, хотя и была самым близким и самым дорогим ему человеком за всю его странную судьбину, и если он был когда-нибудь с кем-то по-настоящему счастлив, то только с Катей... Только с ней. И вот ведь что: Светка ныне старше своей матери; может, еще и потому в голове его иногда происходит путаница: он думает о Светке, а ему кажется — о Кате. Это недавно с ним началось: стало мниться, будто Катя и не покинула землю, а обернулась Светкой, ведь они были уж очень похожи, ну, только глаза у Светки не серые — зеленые, а так она и фигурой, и статью, и светлыми волосами с каштановыми разводами такая же, как мать, и привычки у нее те же — хотя бы вот проводить пальцами в задумчивости по щекам, и смеется она, как Катя, запрокидывая назад голову.
Ему редко снились сны, а может быть, он забывал о них, спал немного — пяти часов ему хватало, он засыпал быстро и пробуждался мгновенно — долгая мирная жизнь все же не избаловала его; приученный в молодости вскакивать с постели по команде, он пожизненно сохранил эту привычку. Его самого поднимало по утрам — будильник заводить не надо. Говорят, у стариков часто сны действуют на их расположение духа. В эту ночь ему приснилась Катя. Она шла в белой рубахе по лужам босая, но вода оставалась гладкой, круги не расходились от ее ступней, лил дождь, а волосы и одежда у Кати были сухи, она улыбалась, как всегда, краешками губ, только глаза у нее по-Светкиному зеленели, и вообще она обликом была настоящая Светка, но он точно знал: это Катя. Она подошла к нему, а он сидел в «виллисе», обняла его за шею и зашептала в ухо, чтобы он не томился, а жил, как живется, он не слышал ее слов, но понимал, что смысл их сводится к тому, что истинность человеческой отваги рождается лишь тогда, когда возможно безбоязненно взглянуть в глаза смерти, тому крайнему пределу, который поставлен всякому человеческому существованию. Стоит это сделать, тогда ощутишь себя свободным. А дождь все лил и лил, но струи его не трогали светлых Катиных волос, не попадали на щеки, и так было долго, может быть, целую вечность.
Он проснулся и удивился сну, потом вспомнил: именно эту мысль он сам высказывал Кате, когда лежал в госпитале и неизвестно было, поднимется ли он вообще, а Катя не отходила от его постели, как на нее ни ворчали врачи. Он знал, почему ему приснилось такое: ведь его вторая встреча с Катей и случилась на дороге. Она шла по лужам в кирзовых сапогах, с «сидором» за плечами, а он гнал на свой командный пункт, потому что через полтора часа должно было начаться наступление. Он думал о нем, высчитывал, все ли у них в дивизии готово. И все же он увидел ее. «Виллис» чуть не окатил Катю с ног до головы, и она крикнула: «Да что вы, поаккуратней не можете!» Тогда он тронул за руку шофера, и тот мгновенно остановился. Он ведь сразу узнал эту самую телефонистку Крылову, которая заставила его ползти на брюхе к передовым траншеям, он и фамилию вспомнил мгновенно, рассмеялся, спросил:
— Ты куда, Крылова?
— Я в Москву, товарищ генерал. Отвоевалась.
— Из госпиталя, что ли?
— Ну!
— Ну да ну! — засмеялся он.— Салазки гну. Полезай в машину. Воевать поедем.
Воевать так воевать, — рассмеялась и она.
Адъютант отворил дверцу, помог ей забраться в машину. Найдин обернулся и увидел совсем близко ее лицо, побледневшее, но открытое, обращенное в бесхитростности к нему, и сразу смутился, потому как не ожидал такого доверчивого, точно у ребенка, взгляда, а он-то знал, как туго женщине на войне, как грубеют они здесь, как все им становится нипочем, но у этой и лихость была какая-то девичья. Он видывал раньше в заводском поселке таких, что покрепче пацанов лазили по заборам, плавали в студеной воде туда, куда не каждый из добрых мужиков доберется.
— Тебя сильно зацепило? — спросил он.
— Не так, чтобы очень. Навылет ногу пробило, но ни кость, ни связки не задело. Ну, и осколочек в подреберье. Говорят, с ним жить можно.
— Ну, так живи. Побудешь у меня на командном? Ты ведь по связи молодец.
— Ну, если вы просите. Другому бы отказала, а вам...
— Откуда же ты знаешь, какой я?
— Знаю,— сказала она уверенно.— Видела и слышала.
Он не обращал внимания ни на адъютанта, ни на шофера, да они и не существовали сейчас — только она, с серыми открытыми глазами и мягкой улыбкой на губах. Они ехали лесом, мрачным и влажным, на дороге валялись раздавленные еловые ветви, среди деревьев шло мельтешение, кое-где горели костры, артиллеристы возились подле орудий, а впереди урчал, охал и стонал передний край, словно корчился в ожидании неминуемой схватки. Он подумал: вот через час с небольшим рвать немецкую оборону, все для этого готово. Но его что-то мучило еще ночью, все казалось — надо двигать главные силы не на станцию, а на городок, что северо-западней, а сейчас ясно увидел: нет, все правильно, и начальник штаба прав, и командиры полков. Надо ударить по станции, отрезать ее от городка, а его обойти слева, и один полк с танками кинуть к реке, тогда городок окажется в кольце, так и потерь будет меньше, намного меньше. Он обрадовался, что сомнения его развеялись, и сразу пришла твердая убежденность в удаче.
Они прибыли на командный — его соорудили на холме, с которого хорошо проглядывались поле, влажное после дождей, траншеи, в туманной дали под низким серым небом крохотная станция, а правее — острый шпиль городского собора. Едва он вошел в просторную ячейку, забранную бревнами, где стояли две стереотрубы и был сооружен деревянный столик для карты, то забыл о Кате, обо всем на свете забыл. Теперь надо было ждать команды из корпуса, а перед тем проверить готовность. Он никогда не кричал по телефону и терпеть не мог, когда это делал кто-нибудь из подчиненных или стоящих над ним. Он свято верил, что только спокойный, без всякой нервной взвинченности тон может верно донести мысль командира. Крик — свидетельство неуверенности, а она сразу передается подчиненным и может обернуться трагедией. Настоящий бой возможен, когда нет и малой доли колебаний, все должно быть устремлено на главное, тогда и неожиданности — а их не избежать — не застанут врасплох. Он забыл о Кате, погрузился во все то, что происходило: гул артподготовки, бесконечные доклады. Он почти не отрывался от стереотрубы, все нервные нити боя завязывались в единый узел в его душе. Да, он забыл о Кате, но потом ему казалось — все время чувствовал ее рядом с собой, даже, скорее всего, она была частью его самого, и потому так споро двигалось дело, и уже через два часа окружение городка завершилось, два полка двинулись дальше, все набирая и набирая темп, а к вечеру прошли километров пятнадцать, пока не уперлись в новую оборону.
И снова они ехали в «виллисе», Катя сидела в нем вместе с адъютантом, их привезли в каменную мызу — тут определили штаб дивизии.
Сколько он ни пытался вспомнить, как очутился с ней после ужина в комнате, где стояла старинная деревянная мебель, широкая кровать с резными амурчиками, так и не смог, и Катю спрашивал, но и она объяснить не могла. Это было как наваждение, он, еще разгоряченный удачей боя, кинулся к ней, целовал яростно, и она обнимала его, и, когда все свершилось, пришла трезвость, он ахнул от удивления:
— Да ты что?.. Девка?
— Ага,— сказала она и улыбнулась.— Была.
