Аркадий Львов - Двор. Книга 1
— Лапидис, — притопнула ногой мадам Малая, — укороти немного свой язык!
— Ах, злые языки страшнее пистолета! — Лапидис стал в позу, как будто он артист театра русской драмы имени Иванова.
Аня подошла к окну, положила записку так, чтобы Клава Ивановна могла прочитать, но Лапидис тут же схватил и сунул в карман. Потом он сделал рукой общее адъе, прошел рядом с мадам Малой, вынул записку и аккуратно разорвал на шестнадцать кусочков, ведя счет вслух.
— Ты хорошо считаешь, — похвалила Клава Ивановна, — Но мы тоже умеем.
— Школа! — ни к селу ни к городу брякнул Лапидис. Мадам Малая погрозила пальцем.
— Лапидис, я тебя предупреждаю: ты доиграешься.
Поздно вечером пришел Иона Овсеич, у них на фабрике было открытое партсобрание, люди единодушно осудили и потребовали, чтобы НКВД принял самые суровые меры в отношении начплана Резника и главного технолога Хаиса, которые долгое время умышленно и сознательно сводили на нет все усилия коллектива по росту производства.
За целый день не выдалось ни одной свободной минуты, некогда было даже перекусить, однако, не заходя домой, Дегтярь первым делом просил показать, насколько продвинулась за сегодня стройка форпоста. В прачечной справился насчет котлов, соблюдали ли технику безопасности, когда демонтировали, поднял с земли два кирпича, ударил один о другой, отвалились куски глины, и сказал, по всей стране, от края до края, идет невиданное в мире гигантское строительство, и кирпич у нас на вес золота.
— Дегтярь, — Клава Ивановна прижала руку к сердцу, — клянусь жизнью, я тысячу раз говорила им то же самое.
Говорить недостаточно, сказал Иона Овсеич, надо хорошо объяснить и самому проконтролировать, а то может получиться самотек. В данном случае, ответила Клава Ивановна, самотека не будет, хотя Лапидис хорошие полчаса забрал сегодня на пустые балачки.
— Что значит забрал? — нахмурился Иона Овсеич. — А ты в это время мух ловила?
Клава Ивановна объяснила, что она в это время мух не ловила, наоборот, если бы она сразу не приняла меры, он бы еще два часа торчал возле этой красавицы с восьмым номером бюста.
— Восьмым номером? — переспросил Иона Овсеич. — Кого ты имеешь в виду?
— О! — хлопнула себя по бедрам Малая. — Вы все в одну сторону повертываете дышло.
Иона Овсеич остановился, повернулся лицом к Малой и посмотрел прямо в глаза:
— Ты меня с ним не равняй. Мы слышим, что он говорит, но что у него на уме, мы еще плохо знаем. Не равняй меня с ним.
— Ты был сегодня у Полины в больнице? — перескочила на другую тему Клава Ивановна.
— Малая, — рассердился Иона Овсеич, — не лови меня на горячем: ты сама знаешь, что я не мог быть сегодня в больнице.
— А завтра? — спросила Клава Ивановна.
Завтра, ответил Иона Овсеич, запарка будет еще сильнее: прямо с утра он идет в райком, на актив.
— Хорошенькое дело! — воскликнула Клава Ивановна. — А кто же принесет твоей Поле передачу?
Дегтярь заложил четыре пальца под тужурку и так стоял молча, словно каменный, пока Клава Ивановна не догадалась, что она сама может отнести передачу или послать кого-нибудь, Аню Котляр, например.
Котляр? Можно Котляр, согласился Иона Овсеич, но Полина лежит в туббольнице, люди боятся ходить туда.
— Не говори глупости! — возмутилась Малая. — Такую женщину, как Котлярша, всякая холера может только поцеловать в одно место.
Дегтярь скосил глаза, прищурился. Клава Ивановна громко вздохнула и опять повторила, что все мужчины, особенно когда жена больная, в одну сторону повертывают дышло. Потом она поинтересовалась, как он устраивается с обедом, и предложила готовить один раз на два-три дня, чтобы он сам мог потом разогреть себе на примусе.
Нет, сказал Дегтярь, готовить ему не надо: он устраивается на фабрике — берет бутылку молока, одну фран-зольку и сыт на целый день. А после работы покупает себе в продуктовом магазине сто грамм колбасы, пятьдесят грамм масла, так что на ужин и завтрак тоже обеспечен.
Мадам Малая покачала головой: если человек хочет нажить себе катар или язву, это, конечно, его личное дело.
Насчет язвы, сказал Иона Овсеич, можно не беспокоиться — язву ему сделали еще в двенадцатом году, в тюрьме на Люстдорфской дороге. Он просидел там всю осень и зиму, пока товарищи с воли не устроили ему побег.
— А! — возмутилась Клава Ивановна. — Ты настоящий людоед: иметь такую язву и целый день питаться всухомятку! Доктор Ланда не довел бы себя до этого. И Лапидис тоже.
— Слушай, Малая, — перебил Иона Овсеич, — давай ближе к делу: надо повесить в подъезде доску соцсоревнования по строительству форпоста. Пусть Граник зайдет утром ко мне на фабрику, я ему выпишу лист хорошей фанеры. Краску пусть даст свою и немножко добавим из лимита, отпущенного на форпост.
Нет, сказала Клава Ивановна, Граника она посылать не будет, иначе он и до фабрики не дойдет, и здесь его целый день не увидишь. Она пошлет Зюнчика и Кольку. Иона Овсеич поморщился: Зюнчика и Кольку — это будет несолидно. Как раз наоборот, возразила Малая: мальчики наденут чистые костюмчики и пионерские галстуки, люди еще получат удовольствие. Ладно, согласился Дегтярь, быть по сему, но завтра, никаких отговорок, доска должна висеть, чтоб была полная наглядность, кто как работает. В этом величайшая сила соцсоревнования.
— Да, — схватилась мадам Малая, — а как же считать, кто выполнил на сто процентов, а кто меньше или больше?
Дегтярь пожал плечами: а что здесь понимать? Надо каждому дать норму: сделал — значит, сто процентов, сделал больше или, наоборот, меньше — значит, сто плюс-минус икс-игрек процентов. Других случаев в природе нет и не бывает.
Мадам Малая признала: он прав, она не подумала. Дегтярь сказал, это не катастрофа, ошибиться может всякий, главное — не цепляться за свои ошибки, а исправлять на ходу.
— Легко говорить! — хлопнула себя по коленям Малая. — Хорошо, если рядом есть такой Дегтярь.
Иона Овсеич нахмурился: такого не бывает, чтобы рядом никого не было.
— Ицим-трактор-паровоз! — воскликнула Малая. — А если рядом только Ефим Граник?
— Рядом только Ефим Граник? — сощурился Дегтярь. — Тогда его поправляет Малая, он поправляет свою Соню, а она — своего Оську. Кроме того, люди поправляют друг друга, всегда кто-нибудь есть рядом — мы не в пустыне.
На следующий вечер в подъезде висела большая красная доска. Фамилии были написаны лазурью, а инициалы — бронзой, чтобы сильнее выделить. Итоги записывались мелом.
В этот день все выполнили норму на сто процентов, одному Гранику записали сто десять, поскольку оформление доски требовало особой квалификации. Ефим несколько раз прошел вдоль подъезда, всякий раз у доски останавливался кто-нибудь новый, окликал его и громко поздравлял. Ефим выслушивал, однако отказывался принимать поздравления и повторял, что не сделал ничего особенного, наоборот, любой мог бы сделать лучше.
Один лишь Лапидис удивился, что Гранику поставили сто десять процентов, и сказал об этом Малой.
— А сколько бы ты поставил? — спросила она.
— Сто девяносто два и восемь десятых.
— Почему именно сто девяносто два и восемь десятых? — удивилась мадам Малая.
— А почему именно сто десять? — спросил в ответ Лапидис.
— Знаешь что, — скривилась Клава Ивановна, — ты чересчур хитрый, чересчур много понимаешь — я с тобой не могу объясняться.
В тот же вечер, когда Дегтярь вернулся с актива, было уже около одиннадцати, Клава Ивановна зашла, чтобы передать свой разговор с Лапидисом. Иона Овсеич внимательно слушал и не перебивал, потом вдруг сказал:
— Хватит, я уже все понял. Разговоры, которые ведет Лапидис, нездоровые разговоры. Тем не менее, загляни к нему завтра, лучше с утра, до работы, пусть изложит свою точку зрения, как построить учет, а вечером обсудим.
Клава Ивановна предложила не откладывать на утро, а зайти прямо сейчас, но Дегтярь был категорически против: человек, если он у себя дома, не обязан в двенадцать часов ночи начинать производственное совещание. Дом есть дом, и надо понимать.
— Дегтярь, — сказала Клава Ивановна, — себе ты делаешь день круглые сутки, а Лапидис пусть вылеживает боки, когда ему хочется. Здесь я расхожусь с тобой в корне и не уговаривай меня.
Иона Овсеич ответил, что не собирается уговаривать, она может оставаться при своем мнении, но витать в небесах не надо — надо твердо, обеими ногами, стоять на земле.
— Еще смотря как стоять, — тряхнула головой мадам Малая, — на коленях тоже можно стоять.
На это Иона Овсеич ответил словами польской поговорки: цо занадто — то не здраво.
— Нет, — продолжала свою полемику Малая, — бывает слишком плохо, — а слишком хорошо не бывает.
— Клара Цеткин, — Иона Овсеич зажмурил глаза, — тоже была большой человек, но она говорила меньше тебя.
