Юрий Рытхэу - Полярный круг
Пины пел хрипло, без переливов в голосе, но в его словах чувствовалась сила пережитого, и Тин-Тин, вслушиваясь, ощутила приближение холода.
Гойгой не мог долго оставаться в пещере. Каменные стены давили, а мысль о будущем звала на простор, глаза искали далекий излом горизонта, где в горных долинах можно было надежно спрятаться от людей.
Мимо пробежал песец, и Гойгой подумал, что он сейчас ближе к звериному роду, чем к людям, и полярный волк ему больше брат, чем те, кто сейчас готовится к вечерней трапезе в стойбище, восседает у костра в ожидании еды.
Он мысленно представил себе Пины, вспомнил его лицо до мельчайших подробностей, чувствуя, как откуда-то снизу поднимается к сердцу, к голове темная волна ненависти. Бедная Тин-Тин!.. Где те боги, что управляют справедливостью? Разве они не видят, как страдает молодое сердце, как оно болит в предчувствии невыносимого страдания?
Но разве не боги, не высшие силы сделали Гойгоя тэрыкы? Не сам же он пожелал сделаться таким? Но почему? Почему именно им двоим выпало такое испытание?
С вершины холма Гойгой видел отблески огней на снегу перед раскрытыми входами яранг. Эти огни понемногу гасли, пока все стойбище не погрузилось в сон.
И тогда живее, чем могло быть на самом деле, с острой всепроникающей болью, обжигающим чувством ненависти Гойгой представил себе, как Пины укладывается рядом с Тин-Тин, укрывается одним пыжиковым одеялом, прижимается горячим, пылающим бедром к нежному телу.
Он скатился по склону и, не думая ни о чем, забыв осторожность, кинулся к темнеющей в наступившей мерцающей звездной ночи яранге.
18Тин-Тин долго возилась в чоттагине, чистила очаг, кормила собак, выбивала на снегу оленьи шкуры, толкла нерпичий жир в каменной ступе, подметала утиным крылышком крепко утоптанный, прихваченный морозом земляной пол, загоняла собак, чтобы не оставались на открытом воздухе и не мерзли на ветру… Но все же пришло время, и она вползла в полог, увидев в правом углу приготовленное ложе.
Аяна — первая жена Пины — с каменным от горя и злости лицом лежала на спине и смотрела в низко нависший потолок.
Пины сидел у жирника, обнаженный, с лоснящимся телом, сильный. Он небрежно накинул между ног лоскуток тонкого меха. Он делал вид, что не замечает, как Тин-Тин долго укладывается. Вот померк свет жирника. Остался один тоненький язычок пламени, но и он подпрыгнул в воздухе и погас. Полог погрузился в темноту.
С замиранием сердца Тин-Тин ждала этого мгновения.
Она сжалась в комок под легким пыжиковым одеялом и дрожала, словно лежала не на нежных оленьих шкурах, а в открытой тундре под холодным порывистым ветром.
Тин-Тин услышала, как рядом тяжело улегся Пины. В тот же миг Аяна кашлянула, давая знать, что не спит.
Дышать стало трудно, грудь онемела. Задыхаясь, Тин-Тин приподняла полог и высунула голову в чоттагин. Любимая собака Гойгоя подползла и лизнула ее в лицо шершавым теплым языком. Это неожиданное прикосновение приободрило Тин-Тин, и все же она не смогла сдержать дрожи, когда почувствовала на теле жадные, ищущие руки. Пины начал с грудей, провел по ним кругами, коснулся слегка пальцами сосков и двинулся дальше, к животу. Он продвигался медленно, не спеша, словно охотник на незнакомой тропе, где на каждом шагу тебя подстерегает опасность. Он дошел до пупка и замер, бродя грубыми кончиками пальцев по окрестностям, однако все больше и больше расширяя круги поисков, пока не коснулся границы волосяного покрова лона. Здесь рука Пины остановилась, и даже сквозь меховую занавесь Тин-Тин услышала его глубокий вздох.
Пины прислушался к своим ощущениям и с удивлением обнаружил вместе с огромным до боли желанием какой-то подспудный страх… Да, тело Тин-Тин было юно. Кожа была гладка и нежна, как поверхность созревшей ягоды. Пальцы чувствовали не только ее тепло, но и, как ни странно, легкую прохладу, которая еще больше подчеркивала внутренний жар Тин-Тин. Резким движением Пины втянул голову Тин-Тин в полог и прижался своим лицом к ее лицу.
Он брал женщину с жадностью изголодавшегося человека, неистово, едва сдерживая себя, чтобы не укусить ее.
И вдруг в какое-то мгновение он понял: Тин-Тин не отвечает ему как женщина. Она лежала равнодушная, и между его и ее телом была холодная пелена отчуждения, которую он так и не мог пробить. Это неожиданное открытие так поразило Пины, что он на некоторое время приостановился.
В наступившей тишине он услышал громкие всхлипывания покинутой Аяны, лежащей у дальней стены спального полога. Она подвывала, постанывала сквозь меховое одеяло. Глухая ярость отняла мужскую силу, и, оторвавшись от Тин-Тин, Пины с ругательствами набросился на бедную Аяну. Он колотил ее сквозь меховое одеяло, часто промахиваясь в темноте, пока в изнеможении не повалился на оленьи шкуры.
Едва он отдышался и снова придвинулся к Тин-Тин, замершей в ожидании, как в чоттагине бешено залаяла собака. К ней присоединилась вторая, третья, и скоро все жилище было полно собачьих голосов.
Пины в ярости голый выбежал из полога и принялся избивать собак. Его кусали, он падал на холодный земляной пол, поднимался и вымещал на бедных животных ярость разочарования, обманутых надежд, неожиданного мужского бессилия перед беззащитной юностью.
Собачий лай утихал.
От яранг в сторону холмов убегал Гойгой, прячась в складках снежного покрова.
Ему удалось незамеченным пробраться к стойбищу. Поначалу собаки не почуяли его. Он радовался, что его ноги, обросшие шерстью, ступали по снегу безо всякого шума, мягко и нежно, как лапы умки.
Гойгой подкрался к яранге Пины и остановился рядом со стенкой, сквозь которую он в воображении видел Тин-Тин в объятиях Пины. Затаил дыхание и прислушался. Шум собственной крови в ушах мешал слушать, и подумалось, как было бы хорошо, если бы можно было остановить сердце.
Послышались плач и стон. Но это не был голос Тин-Тин, а Аяны… А что там? Почему не слышно Тин-Тин? Может, ее нет в яранге? Стоны и плач женщины становились громче, и вдруг Гойгой услышал проклятия и ругательства разъяренного Пины. Что же там такое случилось?
Забыв об осторожности, Гойгой вплотную прижался к яранге, и тут его учуяли собаки, подняв страшный лай.
…Собачий лай затихал вдали, и Гойгой замедлил шаг.
Он ушел довольно далеко, пересекая песцовые угодья старшего брата Кэу. Ветер бил в лицо, начиналась пурга, первая зимняя пурга в новой жизни Гойгоя. Студеный ветер не пробивал шерстистого покрытия, и по-прежнему было тепло, как если бы Гойгой был одет в самые теплые зимние меховые одежды. Весь путь он размышлял о странной тишине в пологе Пины, о странном плаче его жены.
Эта тишина поначалу успокоила его, но тут же на смену успокоению возникло мучительное подозрение: может, Тин-Тин и Пины уже настолько близки, что их ласки не столь бурны, чтобы их можно было услышать сквозь меховые стенки полога? Нет, надо скорее уходить отсюда! Вот уже и начались зимние пурги. Они заметут следы, направят погоню по другому пути. Первое, что придет в голову братьям, — это то, что Тин-Тин удрала в родное стойбище, к своим оленным родичам. А они уйдут совсем в другую сторону, следуя берегом моря, чтобы можно было время от времени охотиться. Не забыть наказать Тин-Тин, чтобы захватила его запасное копье и гарпун. Нужен будет и хороший нож… А может, тэрыкы добывают себе еду как-то иначе?
Снег набился в шерсть, и Гойгой приметил, что он порой отряхивается каким-то новым для него собачьим движением. Это было горькое открытие. Хоть и не видел себя Гойгой, но сразу все понял и сразу почувствовал свое новое обличье.
Ветер усиливался, но неведомое ему раньше чутье вело Гойгоя к убежищу. Где-то здесь невдалеке песцовые ловушки Кэу. И вдруг Гойгой вскрикнул от боли и неожиданного страха: что-то цепкое и твердое охватило его ногу, притянуло к земле. На щиколотке замкнулась большая деревянная ловушка для волков и росомах. Ею иногда ловили запоздало шатающихся по тундре бурых медведей. Ловушка была привязана к тяжелому камню толстым моржовым ремнем. Ремень Гойгой не без труда перегрыз зубами и заспешил в свою пещеру, чтобы там освободиться от ловушки.
Но без ножа с ловушкой ему справиться не удалось.
19Пины долго стоял снаружи яранги, качаясь под ураганным ветром, отворачивая лицо от летящего снега. Горечь ночной неудачи не покидала его. Он был в гневе на свою старую жену, на самого себя… Меньше всего он винил Тин-Тин. Девочка просто испугалась. Испугалась и его, и старой жены, и собачьего лая. Этой ночью будет совсем по-другому.
Он добрался до яранги старшего брата.
Кэу сидел у костра и глядел на огонь.
— Почему так лаяли собаки ночью? — спросил он.
— Может, какой зверь подходил к стойбищу? — предположил Пины. — Однако следов нет — все замело.