Вера Кетлинская - Дни нашей жизни
Начальник четвертого участка Скворцов, которому сегодня больше всех попало за то, что он не учится, смущенно поднял руку:
— Я, видимо, не справлюсь, Алексей Алексеевич. Не сумею по-вашему руководить. Снимайте.
Он любил Алексея, а сейчас не понимал его выходки и страдал и за него и за себя.
— И сниму, — с веселой злостью подхватил Алексей. — Всех, кто боится ответственности и хочет по старинке крутиться, всех переведу на должности и на оклады заместителей. А вашу ответственность приму на себя. И через месяц вы сами увидите, что работать станет легче и проще, что порядку больше, а суеты меньше. Сами придете и попросите восстановить вас... то есть вернуть вам честь отвечать за свою работу... — Алексей вздохнул и прибавил: — Что ж, восстановлю с охотой! А экономию по зарплате, поскольку за совместительство я получать не собираюсь... экономию попрошу разрешения использовать на дополнительное премирование лучших работников... — И без паузы: — С этим все, товарищи. Следующий вопрос...
Аня была рада, что забралась в уголок, позади всех, так что никто не видит ее взволнованного и несчастного лица. Зачем Алексей так обострил все? Ведь зарвался, переоценил свою силу, а всех оттолкнул, восстановил против себя. Аня разыскала глазами Воробьева, который вначале слушал Полозова с явным одобрением, — вот и Воробьев задумался, и вид у него недоуменный и невеселый...
При угрюмом молчании всех собравшихся, очень одинокий за своим столом председателя, Алексей начал говорить о графике работ и о тех мерах, которые он считает нужным принять, чтобы обеспечить полную ритмичность производства. Еще позавчера все радовались первому заявлению нового начальника о борьбе за ритм и качество... а сейчас те же люди слушали хмуро и недоброжелательно, с обидным недоверием.
Полозов спросил, у кого какие претензии и пожелания.
Никто не просил слова — демонстративно отмалчивались.
Полозов подвигал напряженными скулами и тихо сказал:
— Зря, товарищи, не подготовились. Я ведь просил подумать и высказаться... Так никто не хочет? Ладно. Тогда перейдем к определению задач наших отделов.
Он начал с планово-диспетчерского отдела, с Бабинкова. То, что он требовал от него, было настолько правильно и для всех важно, настолько отвечало потребностям участков и бригад, что начальники участков и мастера сразу оживились, обрадовались. Кто-то подал реплику... потом второй, третий... Алексей подхватывал все ценные мысли, тут же развивал, уточнял. Не только Аня — все почувствовали, что он хорошо продумал всю организацию работ в цехе и хорошо подготовился к сегодняшнему разговору. Но Аня думала еще — когда же он успел? Как он много успел за эти сутки!
— В заключение у меня к вам личная просьба, товарищ Бабинков, — с улыбкой закончил Алексей. — Переключите вы, пожалуйста, всю свою недюжинную ораторскую энергию... на деловую!
Все дружно и облегченно рассмеялись.
Алексей, тоже с облегчением, оглядел подобревшие лица своих товарищей и провел ладонью по лицу таким усталым движением, что Аня поняла — этот час стоил ему громадного напряжения сил. Уже не думая об окружающих, Аня выдвинулась вперед и с нежностью улыбнулась ему, стараясь подбодрить его и обнадежить, что все уладится. Но Алексей упорно не смотрел в ее сторону, не заметил ее усилий и неожиданно сказал особенно сухим и властным голосом:
— Теперь — о техническом кабинете. Этот наш отдел я считаю важнейшим, основным отделом, от которого во многом зависит техническая культура производства и технический прогресс. Однако этот наш отдел работает пока плохо, кустарно!
Аня выпрямилась и побледнела. Расширенными глазами смотрела она на Алексея: что же это такое? почему? за что?
По-прежнему не глядя в ее сторону, Алексей наметил, что и как надо сделать, чтобы кабинет работал по-настоящему. Все это было умно и верно. Аня узнавала и свои мысли, которыми делилась в разное время с Алексеем, и свои требования, которые она тщетно предъявляла Любимову. План кабинета должен определяться запросами производства, должен быть связан с реконструкцией цеха и ростом производительности труда... Ну конечно! Этого я и хотела... но за что же упрекать меня, когда до сих пор с этим не считались, я билась в одиночку и ты это прекрасно знаешь!
— Есть у товарищей замечания и предложения?
Да, есть. Теперь всем хотелось выступить, чтобы загладить недавнюю молчаливую демонстрацию. Почти у каждого было что сказать. Аня слушала: быстрее распространять передовые методы... обучение молодежи... побольше комплексных бригад... Что бы там ни говорил Алексей, а ее работа уже дала плоды, люди поверили в нее и многого от нее ждут.
Ей хотелось переглянуться с Алексеем, но он сидел и что-то старательно писал, рвал, снова писал.
— И у меня есть претензии к вам! — сказала Аня, вставая.
Алексей впервые взглянул на нее с интересом и одобрением.
Попросив слова, Аня хотела пожестче отвести незаслуженный упрек Алексея, но в последнюю минуту раздумала и сказала другое:
— Я не собираюсь снимать с себя ответственность и не боюсь ответственности. Я даже готова признать, что работала плохо и уж во всяком случае — что правда, то правда! — кустарно. Но — одна — я невольно кустарничаю. А поэтому требую...
Она излагала свои требования громко, решительно, сердясь, что Алексей что-то пишет, вместо того чтобы слушать ее. Она без стеснений обвиняла руководителей цеха, участков, отделов:
— Ко мне прибегают, когда нужна скорая помощь, а продумать свои запросы и включить в мой план заранее — не хотят, не умеют. А может, суета мешала — та самая, с которой некоторым товарищам расстаться жалко? Меня зовут всякий раз, когда ученик что-нибудь натворил, как будто я им нянька, — а сколько раз я требовала, чтобы учеников направили в хорошие, даже в лучшие бригады?
Раздался скептический голос:
— В лучшие? Этак лучшие быстро станут худшими!
Насмешливо блеснув глазами, Аня громко заметила:
— Видимо, товарищ Полозов прав — воспитывать кадры у нас не умеют и не очень хотят!
И села, довольная своим ответом и тем, что ненавязчиво, как бы между прочим, поддержала Алексея. Хоть и сердита на него... но об этом она ему успеет сказать!
К ее удивлению, Алексей свернул трубочкой бумагу, на которой писал, и передал сидевшим поблизости от него:
— Карцевой передайте. Пока не забыл, Анна Михайловна, список, который вы просили.
Записка по рукам пришла к Ане.
«Не сердись. Я боялся быть пристрастным, а вышло наоборот. Это потому, что я совершенно не могу тебя видеть».
Аня не сразу поняла чудесный смысл последних слов этой нелепой записки.
А совещание продолжалось, теперь уже в добром согласии, — обычный разговор хорошо понимающих друг друга людей, только председательствовал человек, энергично направлявший этот разговор по нужному пути. Манера Полозова вести совещание нравилась. Люди сами не заметили, как переломилось их настроение, как отошло назад недавнее раздражение. Теперь охотно давали советы, охотно шутили и смеялись любому остроумному слову и летучей шутке, которые так украшают деловые беседы и на которые так щедры русские люди. Но то один, то другой из участников совещания вдруг задумывался, мрачнел, вспоминая, что приказ о понижении в должности продиктован, записан и лежит у Полозова под рукой... Как сказать о нем рабочим в цехе? Как объяснить дома жене? Насмешек будет много, а заработок уменьшится... и стыда-то, стыда сколько!
— Итак, товарищи, договорились по всем пунктам? — сказал Полозов, заканчивая совещание. — Все, что требует приказа, будет сегодня же оформлено. Кстати, один приказ у нас уже подготовлен…
Он взял у секретарши черновик приказа, про себя прочитал его, помолчал и вдруг дружески улыбнулся всем:
— Подписывать?.. Или, может быть, обойдемся по-хорошему?
Гусаков встал и широким жестом протяиул Полозову руку:
— Куда ни шло, попробуем по-твоему. Эко ты нас в оборот взял, Алексей Алексеевич! Ха-а-рактерный человек! Пересилил-таки.
— Возражений нет? — спросил Алексей, складывая злополучный листок. По-мальчишески подмигнул, разорвал листок пополам, потом еще и еще.
11
Николай Пакулин жил в том состоянии душевного подъема, когда все удается и все кажется достижимым.
Экзамены в техникуме были сданы без единой тройки, после экзаменов поехали на Кировские острова на праздник белых ночей, там были Ксана с Валей и Аркадий Ступин, и вышло так, что Николай стал четвертым в этой компании и они катались вместе на лодке. Конечно, разговор шел общий, но, когда выехали на взморье, Ксана начала вспоминать описание белой ночи у Пушкина; ни Валя, ни Аркадий не знали его наизусть, а Николай знал, и они с Ксаной на память читали его — Ксана строчку и Николай строчку... Потом Николай греб и смотрел на Ксану, а Ксана сидела на руле и слегка улыбалась ему. Но еще лучше было то, что они опоздали на последний трамвай и шли пешком через весь город. Аркадий пошел проводить Валю, а Николай проводил Ксану, и у ее дома они еще немного постояли и поговорили. О чем? Ни о чем особенно, но все получалось как-то складно и ласково, и уже в последнюю минуту, когда заспанный дворник открывал парадную, Ксана протянула руку и не торопилась отнять ее, и сказала, опустив глаза:
