Аркадий Пинчук - К своей звезде
Пашка не сомневался, что решение принимает окончательное. Он даже представил, как раскроет чемодан и выложит Таньке шубу из ламы, которую во время отпуска приглядел в чековом магазине Ленинграда. А для Анютки там прямо сказочные одежды имеются. Вот он и заявится к своим женщинам, как старый барахольщик. Берите, хватайте, торжествуйте! Что поделаешь, если баба даже в шестилетнем возрасте баба. Пусть порадуется. Все-таки обе ждут Пашку.
Уверенности, что именно так все и будет, у Пашки поубавилось, как только за ними прилетело звено спасателей. А узнав по дороге домой о приказе на замену, сразу же вспомнил Марианну. В Ташкенте пересадка, если Пашка на сутки задержится, земля не станет вращаться в другую сторону.
Теперь до посадки осталось около часа. Пашке совсем уже тошно. Ведь все равно не выдержит долго; не вынесет его душа ругани жены, ее мелочных упреков. А то, что упреки от Таньки он услышит уже в первый день («Своим «прости господи», небось, каждый день писал?»), Пашка не сомневался.
Разве способна Марианна на что-нибудь подобное? Пашка для нее все. И странно, Пашка писал ей такие письма, что поражался собственному красноречию. Откуда только бралось? Слова какие сердечные придумывал: «Компас моего счастья», «Моя приводная станция». Он писал ей о своих многосерийных широкоформатных снах, в которых Марианна всегда выступала главной героиней, писал о боевых друзьях – добрых и отчаянных ребятах, писал о своей работе, которая, в его изложении, была однообразно-скучной и совершенно безопасной. Стараясь изо всех сил остаться в глазах Марианны не совсем законченным подонком, Пашка ничего ей не обещал. Говорил, что влюбился, как восьмиклассник (было у него такое в восьмом классе), что без нее, как без кислорода, что горит она для него яркой и недосягаемой звездой на темном и скучном небосклоне.
Он не знал, как поступит, увидев Марианну, и от этого своего раздвоенного состояния испытывал душевный дискомфорт. А в том, что надо увидеть Марианну, Пашка не сомневался. Судьба прямо за ручки ведет. Не железный же.
– Слышь, Федор, – толкнул он в бок Ефимова, – у меня есть гениальное предложение.
– Погостить у Марианны? – спросил Ефимов.
Пашка удивленно развернулся.
– Ты как догадался?
– Шульге предложи. Без него как?
Шульга сидел от них через проход и делал вид, что дремлет. Пашка наклонился через колени Ефимова и сказал:
– Игорь Олегович, есть гениальное предложение…
– Принимается, – согласился Шульга, не открывая глаз, – все равно вечером деться некуда.
– Откуда все знают мои мысли? – удивленно возмутился Пашка. – Сплошные экстрасенсы.
Шульга усмехнулся:
– Твои мысли, Паша, у тебя на лбу написаны.
Пашка совершенно серьезно достал из кармана зеркальце и осмотрел свой лоб. Все засмеялись, даже Иван Свищенко не выдержал.
– Щенячий восторг от собачьей жизни, – серьезно сказал Паша. – Приятно чувствовать себя человеком, когда кругом ржут, как жеребцы.
Нет, он любил этих людей. Каждого по-разному, но любил преданно, по-мужски. И от мысли, что скоро с ними предстоит разлука, у Пашки резко снижался тонус. Он уже знал, что возвращается в Союз не «праваком», как называют между собой вертолетчики правого пилота, а аттестованным на должность командира звена. Но он бы согласился полетать еще и на правом сиденье, лишь бы вместе с Ефимовым. И под руководством Шульги.
Разве забудет Паша Голубов свои последние часы на том уступе в каньоне? Вода ему мерещилась не только среди камней и скал, он стал видеть ее в воздухе; будто летят такие прозрачные-прозрачные пленочки; если подойти к краю обрыва и подставить ковшиком ладони, тут они и наполнятся холодной сверкающей влагой. Захотелось проверить, но Коля Баран решительно одернул его.
– Работать надо, товарищ капитан, дел по горло, – выговаривал он Голубову, – а вы иллюзиям поддаетесь. Чем мы оправдаем свою бездеятельность, если через час прилетят наши?
– Как же, прилетят, – ворчал Паша, – открывай рот пошире. Чаёк попивают и ждут у моря погоды…
Убедившись, что снайпер их достать не может, Паша с Баранчиком подналегли на демонтаж. И когда по аварийному каналу услышали знакомые голоса, а затем и шум вертолетных двигателей, у них все было готово для эвакуации аварийного вертолета. Коля нарисовал даже схему крепления строп.
Пашка все время думал о воде. Смотрел на снижающийся вертолет и представлял, как ему подадут белый армейский термос с широким горлом, как он будет огромными глотками пить и пить прохладную вкусную воду, весь термос опорожнит до дна, без передыха.
Но вот вертолет нащупал одним колесом зыбкий край обрыва. Шатаясь и падая под напором воздушного потока, Паша кинулся помогать прилетевшим механикам заводить оснастку, крепить ее к аварийной машине. Когда упал, потеряв силы, вспомнил, что умирает от жажды. Вспомнил, увидев в руках у Коли Барана тот самый инвентарный термос с широким горлом. И странно Пашке теперь… Подержав в руках прохладный алюминиевый сосуд, он отдал его Коле и требовательно приказал:
– Сам сначала.
Коля Баран отвинтил плоскую крышку и дрожащими руками поднес к пересохшим губам край термоса. Пашке стало чертовски хорошо.
А еще запомнилась встреча с Ефимовым. Они не сказали друг другу ни слова. Только обменялись взглядами через проход, соединяющий салон с кабиной. Пашка увидел в глазах Федора слезы и тут же сам почувствовал резь в глазах. Слова были лишними. Они все поняли без слов. Когда мужчины переживают минуты душевной солидарности вот такого накала, это не забывается, это на всю жизнь.
Не выходила из головы у Пашки просьба Коли Барана: дозвониться до его Алены. Конечно, Пашка дозвонится и привет передаст, и все ей о Коле расскажет. Но Коле нужно совсем другое, ему необходимо точно знать, что его любят и ждут. А разве по телефону поймешь такое? Надо бы в глаза посмотреть человеку. А как? Лететь за тридевять земель? Хотя почему бы и не слетать? Сувениры, которые Коля просит отослать бандеролью, можно самолично отвезти, а заодно и места сибирские посмотреть. Все-таки просьба друга. За те сутки в горах они стали самыми близкими друзьями. Пашка не сомневается.
– Игорь Олегович, – Пашка снова наклонился через колени дремлющего Ефимова, – а, Игорь Олегович?
– Какая еще гениальная идея пришла в твою не менее гениальную голову? – спросил Шульга.
– Почему бы вам не взять меня к себе в эскадрилью? Буду вам сапоги каждый день чистить, за сигаретами бегать. Ей-богу!
Шульга усмехнулся.
– Всяк кулик в своем болоте велик.
– Я не шучу, Игорь Олегович.
– Плоха та шутка, в которой нет хотя бы половины правды.
– Все у меня наперекосяк пойдет без вас. Ей-богу. И замена не прямая, в распоряжение отдела кадров. А кадры, я знаю, пошлют, где семья и квартира. Если вы лично попросите начальство, разве откажут такому заслуженному, как вы, командиру?
– Не лей, Паша, елей. Ты же начнешь всякие бракоразводные дела. Жена твоя жалобу накатает в инстанции, начнутся разборы, разговоры. Вырос лес – будет и топорище. С квартирами опять же проблема. Где я вам наберусь жилплощади?
– Понимаю, – Паша придал своему голосу глубокую трагичность, – нет некрасивых собак, есть нелюбимые.
Конечно, хорошо, что Голубов сам завел этот разговор. Когда человек чувствует перед кем-то обязанность, он добровольно надевает на себя узду. А такому, как Голубов, она нужна непременно. Талантливый летчик, прекрасный человек, верный товарищ, но в отношении к женщинам – непредсказуем. Тут от него можно ждать любых сюрпризов. А всякие семейные дрязги и неурядицы – это предпосылки к летному происшествию. Если летчик не сумел навести порядка в семье, он и к полетам не совсем готов. Ему лучше сидеть на земле.
И все-таки Шульга хотел иметь в своей эскадрилье такого летчика, как Голубов. В человеке важен не чин, а начин. На Ефимова он не рассчитывал. Чутье подсказывало: не засидится этот хлопец у него. Правда вокруг Ефимова все же продолжалась какая-то нездоровая возня. Видимо, у кого-то из больших начальников его фамилия все еще вызывала отрицательные эмоции. Почти небывалое дело – три года держат в черном теле такого летчика.
Шульга сам писал на Ефимова представление. Была команда от генерала: всех, отличившихся в операции по спасению раненых афганцев и подбитого вертолета, представить к государственным наградам. Представили оперативно. Пока собирались домой, пока Шульга передавал эскадрилью, пришли ордена. Скородумов и Свищенко получили Красную Звезду, Коля Баран и Паша Голубов – ордена Красного Знамени. Наградили этим орденом и Шульгу. А на Ефимова начали запрашивать какие-то уточнения и дополнительные характеристики. Видимо, всплыли старые грехи. А он больше других заслуживал награды. Вся тяжесть операции была на плечах Ефимова.
Шульга возмущался не только про себя. Он звонил и телеграфировал о своем несогласии в вышестоящие инстанции, но его резко щелкнули по носу и предупредили, что если и впредь будет лезть не в свое дело, в вышестоящих инстанциях встанет вопрос о его служебном соответствии. Шульга замолчал, но не успокоился. «Эта ворона нам не оборона». Во время отпуска он будет с дочкой в Москве, а там есть кому пожаловаться. Не может того быть, чтобы не восторжествовала справедливость.
