Юрий Рытхэу - Полярный круг

— А может, ты хочешь, чтобы твою жену наследовал твой бездетный брат Пины?

На этот раз палка легко приподнялась.

Пины едва сдерживал ликование. Он даже не обратил внимания на то, что уходящий сквозь облака оставил ему копье и нож.

— Ну вот, — сказал, уходя, Кэу. — На десятую ночь можешь взять Тин-Тин.

Да, это так и называлось — взять женщину. По отношению к Тин-Тин это звучало немного смешно, но Пины подавил в себе усмешку и молча кивнул. Все видели, как достойно он себя держал, и если и были у него попытки раньше времени взять женщину, то благоразумие у него всегда брало верх. Теперь приближалось его время. И то, что он сделает, он сделает с полным внутренним сознанием своей правоты, с основательностью, доказывающей, что Пины настоящий мужчина.

Тин-Тин понимала значение обряда вопрошания. Это был последний предел, за которым у нее уже не было убежища, где она могла хотя бы мысленно встречаться с надеждой. Теперь и надежды не стало.

Чтобы уйти от собственных мыслей, Тин-Тин изнуряла себя работой, бралась за все, и это воспринималось Пины как знак примирения с судьбой, признание и желание быть главной женой. Он дал ей лучшие шкуры для зимнего кэркэра, отвел место у правого угла полога, ближе к главному жирнику.

А Тин-Тин уходила за водой все дальше и дальше в тундру в поисках незамерзших ручьев. Пока везла кожаное ведро на санках с полозьями из моржовых бивней, от выплесков оно покрывалось ледяной коркой — тин-тином, пресным прозрачным льдом.

Она откалывала лед и думала, что сама и снаружи и изнутри покрывается этим тин-тином, белеющим от мороза. Иногда она боялась, что при резком движении она может сломаться, разбиться, как разбивается сосулька тин-тина, отколотая от замерзшего потока… Уйти бы за тин-тином и больше не возвращаться, прошагать по замерзшей тундре до родного стойбища и остаться там… Отчего это ей выпала такая судьба — найти свое счастье и тут же потерять и вместо потерянного счастья обрести наказание?

Вот следы зверей. Они ведут к дремлющим под снежным одеялом, умолкнувшим речкам, к тихим холмам, уходящим за розовым гаснущим лучом зимнего солнца. Вот пробежал заяц, просеменила лиса, песец украдкой прокрался за леммингом… А вот прошел какой-то неведомый зверь. Рисунок следов будто человеческий, но отпечатки какие-то странные…

Невольный страх захолодил укрытое меховым кэркэром тело, и Тин-Тин повернула к стойбищу.

Решимость умереть привела Гойгоя к крутому обрыву над замерзающим морем. Цепляясь за окаменевшие от мороза кочки, Гойгой карабкался на самый верх, чтобы оттуда ринуться на острые обломки льда под черными скалами.

С того мгновения, как он убедился в своем превращении, желание увидеть Тин-Тин и родное стойбище сменилось неукротимой решимостью навсегда уйти из жизни. И речи не могло быть, чтобы в таком виде явиться перед людьми. Люди всегда убивали тэрыкы, если им доводилось выследить оборотня. Так, во всяком случае, говорилось в сказаниях.

Поднимаясь над морем, Гойгой с горестным удивлением ощущал странную раздвоенность своего нового состояния. В обличье покрытого короткой шерстью существа как бы одновременно сосуществовали двое, и если один решил непременно умереть, то другой всячески этому противился. Так, он осторожно шел по краю обрыва, как бы страшась ненароком сорваться вниз, в ослеплении горем сохраняя удивительную ясность мышления, сообразительность и целесообразность поступков.

Отсюда, с высоты, хорошо виднелось стойбище. Две яранги стояли на длинной Галечной косе, уже сравнявшейся снегом с покрытым льдом морем и замерзшей лагуной. Там теплилась ставшая чужой жизнь, возвращение в которую было отрезано навсегда. Из вершин яранг поднимались дымы, иногда в наступающих сумерках сверкал огонь. В тиши вечера до обостренного слуха Гойгоя доносились голоса и лай собак.

От этого, как и от всего видимого и окружающего мира, придется уйти навсегда. Теперь нет никакого смысла в том, чтобы оставаться здесь, ибо тэрыкы не имеют места в живой жизни. В огромном пространстве не найтись уголку для оборотня, несчастного существа, отверженного! Находит свое убежище и полярная мышь, если ей удается спастись от песца, и волк, и ворона, и заяц, бурый и белый медведи…

А для тэрыкы — нет места. Для всего, что живет и существует на земле, — он чужой.

Как горько и печально навсегда уходить от этого света, от этого яркого простора, входящего в твое сознание и поднимающего тебя над землей.

И все же надо уходить!

Гойгой глянул вниз, и голова слегка закружилась от высоты. Неужто у него не хватит сил преодолеть эти два шага до края обрыва и кинуть свое обросшее шерстью тело на острые льдины? Ему, одолевшему морские течения, голод и сумасшедшее одиночество?

Он уже видел себя, распластанного внизу, разбрызгавшего яркую кровь по свежему снегу… Гойгой зажмурился, почувствовал, как поток слез хлынул по шерстистым щекам, и бросил тело вниз… Несколько мгновений он был в полете, потом ударился лицом. Теплый мрак вечности окутал его сознание.

…Тин-Тин решила на этот раз взять пресный лед с небольшого водопада под скалами. Она впряглась в легкую береговую нарту и побежала под синюю глубокую тень от нависших над морем скал.

За несколько дней мороза сомкнувшийся с берегами лед укрепился, сцепился так, что южный ветер уже не мог оторвать его. Сжатия образовали торосистую гряду, но между нею и берегом лежала ровная поверхность покрытого снегом льда. По ней легко катилась нарта, и Тин-Тин даже садилась на нее и скатывалась вниз, вспоминая детские катания на санках по тундровым холмам… Все кончилось, все осталось позади: и детство с его играми, и недолгое счастливое замужество — недолгое счастье с Гойгоем. Впереди ничто не сулило больших радостей. В ожидании будущего все замерло в Тин-Тин, как замерла природа, покорившаяся зиме. Значит, и в жизни человеческой тоже со временем наступает зима с морозом страданий и с бушующими душевными пургами, выдувающими напрочь тепло.

Под тенью нависших скал Тин-Тин встретила тишина. В ней была какая-то настороженность. Тин-Тин оглядывалась, успокаивая себя: снега мало, чтобы опасаться лавины, а до прихода белых медведей еще много времени.

И все же нарастала непонятная тревога, захватывая рассудок. До замерзшего потока еще было неблизко. Тин-Тин уже подумывала, не вернуться ли, как вдруг на чистом снегу, в ложбинке, спускающейся к морю, увидела необычно большие следы. Тин-Тин с детства хорошо различала начертанное на снегу. Нет, это не был ни бурый, ни белый медведь, ни волк, ни росомаха, но и не человек.

Тин-Тин проследила за направлением цепочки следов: они шли наверх, на нависшие над морем скалы. Сердце билось громко и часто, и звон от напряженной тишины стоял в ушах. Нет, надо возвращаться. Что-то не то, недоброе и тревожное в этом затененном скалами месте…

И тут Тин-Тин услышала слабый стон. Она встрепенулась. Стон доносился спереди, из-за наросших торосов. Что-то было такое в этом голосе, что Тин-Тин, не задумываясь, рванулась вперед.

Он лежал меж двух стоймя стоящих льдин, будто огражденный ими.

— Гойгой! — закричала Тин-Тин так громко и так пронзительно, что откуда-то сверху, со скальных вершин, посыпался снег. Черная ворона, встревоженно каркая, поднялась надо льдами.

Тин-Тин подбежала к лежащему, перевернула его на спину, приникла своим лицом к его лицу.

— Гойгой! — кричала она. — Я знала, что ты вернешься ко мне, я верила, что ты жив!

Он открыл глаза, измученные, полупотухшие, но такие знакомые до боли, до слез…

— Гойгой! Это ты, Гойгой! Как я рада увидеть тебя снова! Сердце позвало меня сюда, будто чуяло…

Плача и причитая, Тин-Тин пыталась приподнять его голову.

— Вглядись в меня, Тин, — услышала она. — Вглядись пристально. Разве я тот Гойгой, какого ты знала?

И только сейчас Тин-Тин слегка отстранилась от него, с ужасом рассматривая его заросшее густой короткой шерстью лицо, черные и огрубелые ноги, меж пальцами которых росла такая же шерсть, как на руках и везде, по всему телу.

— О, Гойгой!..

Слезы застилали глаза, не давая как следует его рассмотреть.

— Это пройдет, Гойгой… Этого не может быть! Этого не может быть!

— Нет, так случилось, Тин, — печально отозвался Гойгой, — я превратился в тэрыкы!

— Но почему! Зачем такая несправедливость? — причитала Тин-Тин.

— Это судьба, — покорно ответил Гойгой. — Жребий такой выпал мне. И не надо роптать.

Гойгой понемногу пришел в себя. Увидев склоненное над собой лицо Тин-Тин, Гойгой поначалу решил, что он уже в окрестностях Полярной звезды и путь сквозь облака он прошел в беспамятстве. Но, видно, тэрыкы не может сам себя убить… Недаром в старинной легенде говорится, что тэрыкы суждено принять смерть только от человека. Кто же будет его убийцей? Кэу или Пины? А может быть, сама Тин-Тин? А почему нет? Почему ей не избавить его от страданий?