При опознании - задержать (сборник) - Василий Фёдорович Хомченко
— Глаша, цыганочку с песней!
Заиграли скрипки, ударила кулаком в бубен Глаша, пошла, пошла, пристукивая каблучками, затрясла грудями, монистами, взметнула подолом, оголяя смуглые без чулок ноги. Угольные волосы волнами вздымались с плеч, невесомо плыли в воздухе. Все быстрей и быстрей играли скрипачи, все чаще отбивала каблуками Глаша, вскрикивая что-то по-цыгански… Не выдержал Потапенко, вышел из-за стола, тоже начал молотить ногами, подскакивать, хоть и не в лад, но быстро задохнулся, вспотел, остановился и лишь покачивался, стоя на месте, — этакий пузанчик, располневший не по годам, да шевелил поднятыми над головой руками.
— Хватит, — сказал ему Богушевич. А Соколовский бесцеремонно ухватил его за полу пиджака и усадил на стул.
— П-пардон… Прошу про-щения, — начал извиняться Потапенко, понимаю, что неприлично. Мужик я, сам знаю, гувернантками не учен. Батька кнутом учил…
— Мужик не транжирил бы так деньги, червонцами не раскидывался бы.
А скрипачи играли, Глаша плясала, хоть и не во всю силу, берегла себя — вечер еще только начался, плясать придется еще не раз. Соколовский, подперев руками подбородок, с усмешкой смотрел на «капельмейстера», который, казалось, слился со своей скрипкой, был не хозяином ее, а частью, придатком. Низенький, горбатенький, как гномик, он еще больше ссутулился, играя, и притопывал в такт своей игре почти детской ногой.
Разомлевший от пьяного довольства, Потапенко развалился на стуле, отодвинув его от стола; раскрасневшееся лицо лоснилось и сияло от счастья не для кого-нибудь, для него играют скрипачи и пляшет эта пригожая цыганка.
«Лихо же ты вышвырнул червонец, — подумал Богушевич, — а бондарю Иванюку эти деньги корову спасли бы». Хотел об этом сказать Потапенко, да что он сейчас поймет пьяный, и Богушевич продолжал смотреть на Глашу. Плясала она легко, красиво, однако сдержанно, без того буйного размаха, с которым обычно пляшут цыгане не за плату, а для себя. А Глаша плясала напоказ и, конечно, заученно — зарабатывала деньги. И все же ее пляска была хороша.
Внезапно у Богушевича заныло сердце. Не боль его коснулась, то затлела давно погасшая тревога и вот уже охватила всю грудь, залила острым беспокойством. Стал думать, что затаилось в душе, что могло так растревожить. Память старалась что-то подсказать, казалось — отгадка совсем рядом. Понимал, чувствовал, что цыганка, ее пляска, бубен, перестук каблучков что-то ему напоминают и, разжигая давнюю тревогу, помогают вызвать из былого то, что случилось с ним в далеком прошлом…
Вспоминал, вспоминал, да так ничего и не вспомнил.
Скрипачи, наконец, перестали играть, поклонились всему столу. Поклонилась и Глаша, чмокнула Потапенко в голову и той же ленивой медлительной походкой вернулась на свое место. Захлопали в ладоши сидевшие в зале, и Богушевич, приглядевшись, многих узнал. Были тут знакомые чиновники, учителя гимназии, отставной жандарм, земский врач, регент соборной церкви, священник — отец Паисий. За отдельным столиком сидели три поручика-артиллериста из Черниговской части, расквартированной здесь на лето. Одним словом, конотопский высший свет. Простой народ сюда заглядывал редко, есть более доступные трактиры.
В зале стало тише, музыканты отдыхали, говор умолк. Потапенко выпрямился, придвинулся к столу, поставил локти на скатерть, стиснул ладонями щеки. Похоже было, что он протрезвел, взгляд его прояснился.
— Алексей, — спросил Богушевич, — ты покончил с делом о краже?
— Даю честное слово, завтра с утра возьмусь. Все будет чин по чину, приложил он руки к груди. — А то и сейчас встану, пойду к купцу… Не верите? Пойду… А там у купца такая Гапочка… Эх, кабы моя воля…
— Помилуй, братец, — засмеялся Соколовский, — ты разве не вольный? Какая еще тебе воля требуется?
— А про Гарбузенко Леокадию забыл? Уже и свадьба готовится. Меня же женят без меня. — И тихонько запел услышанную где-то припевку: — Без меня меня женили, дуру толстую взяли, лучше б водкой напоили, по деревне провели… А, давайте еще выпьем. — Он налил в рюмки Богушевича и Соколовского, свою же пустую прикрыл ладонью, сам почувствовал, что ему хватит.
Богушевич и Соколовский слегка чокнулись рюмками, выпили. Закусывали и перебрасывались словами просто так, чтобы не молчать, хотя обоим хотелось и каждый из них это знал — поговорить о чем-то более серьезном. Богушевич сразу, еще после первого знакомства, почувствовал симпатию к этому спокойному, доброжелательному бородачу в простой, чуть ли не деревенской одежде. Видно было, что человек он умный и образованный, однако ж не выставляет свою образованность напоказ и держит себя просто и ровно со всеми. И еще понял Богушевич, что нет у этого эконома той хватки и хитрости, которые присущи тем, кто привык хозяйничать в своих владениях. Богушевичу еще не случалось общаться с Соколовским так близко и долго, как в этот вечер. Раньше виделись лишь мельком — то дома у Потапенко, куда порой заглядывал Богушевич, то когда сам Соколовский, приезжая в Конотоп, заходил к ним в участок, чтобы передать Потапенко что-нибудь от матери, обычно — деньги.
— Сергей Миронович, вы что кончали? — спросил Богушевич.
— Кончил кое-что, — ответил тот неохотно. — Чтобы быть экономом, университетов кончать не нужно.
— Дворянин?
— Столбовой, как и вот он, — указал Соколовский на Потапенко, который, уткнувшись лбом в стол, дремал, а возможно, уже и спал. — А вы тут после лицея графа Безбородки?
— Да, после лицея.
— Что ж так далеко от своей Литвы заехали? Литвин?
— Если имеете в виду литовцев, то я не литовец. Родился и жил на Виленщине, где живет белорусский народ.
— Белорусский народ… Имперские законы так его не называют.
— Не называют. Украину хоть Малороссией зовут, а белорусский край без имени и народ безымянный.
— Любопытно, — промолвил Соколовский. — Любопытно. — Скрестив на груди руки, он глядел на Богушевича с загадочным интересом, словно взвешивал каждое его слово, и, когда соглашался с ответом, кивал головой. — Гимназию в Вильне кончали?
— Да, — ответил Богушевич, удивленный этим особым интересом к себе и манерой его речи.
Соколовский осведомился о друзьях-гимназистах, справился и про поместье в Кушлянах, и про родителей. Заметив настороженность Богушевича, отвел от него взгляд, сказал:
— Расспрашиваю так — заинтересовал меня ваш край. — Взял графинчик там еще оставалось немного водки, налил на донышко себе, столько же Богушевичу. — Франтишек… Казимирович, давайте выпьем за край белорусский, за белорусов, чтобы они получили заслуженное ими.
— Спасибо за тост и доброе пожелание. Будем надеяться, что все народы Российской державы когда-нибудь получат заслуженное. Лучшую долю.
— Или возьмут силой, — словно само собой вырвалось у Соколовского.
— Или
