Своим судом - Адольф Николаевич Шушарин
Подниматься было нетрудно. Одна нога в одну стенку упирается, вторая — в другую. И руки, конечно, помогают. Труднее становилось, когда щель местами расширялась. Тогда распорку приходилось изображать: ноги у одной стены, плечи — у другой.
Поднимались параллельно, чтобы камень случайный друг на друга не столкнуть. Мелочь иногда сверху ссыпалась. На спецовке не слышно, а по фибре касок камешки щелкали звучно: цок-цок, цок-цок!
Поднялись наконец. Вылезли вровень с зависанием, видно стало, что поперек щели расклинилась плита, а на ней держится куча руды — вагонов двадцать.
— Вот оно! — говорит Гошка. — Плиту надо стрелять, а шестью патрончиками ее, паря, однако, не разобьешь…
У нас было только шесть патронов аммонита.
— Поглядим давай! — предложил я, и мы спустились немного вниз, под самое зависание…
— Будет дело! — заявил Ануфриев.
Один конец у плиты оказался острый и узкий, отбить можно. Гоша над ним мелочь выковырял и приготовил для аммонита место.
Шнура минуты на три всего.
— Успеем!
Секунды мы смотрели, как горит шнур, чернея и ежась, потом кинулись вниз. В люк Гошка ужом проскочил, а я застрял опять… Он меня оттуда рванул — спецовка затрещала!..
В сторону отбежали по штреку, и показалось, что час прошел, прежде чем руда в люки посыпалась.
— Лихо сработали! — засмеялся Гошка.
— Спасибо! — сказал я ему. — Фиг бы мне был, а не руда, если бы не ты…
— Чего там! — усмехнулся он.
Я поехал вниз, снова на третий горизонт, по пути думал, что не важно, какую человек работу выполняет, — печи ли кладет, стихи ли пишет или молибденчик добывает, — важно, чтобы он делал ее как следует… Цены ему тогда нет.
Третий горизонт. Время поглядеть, чем «спасители» мои занимаются.
Так… Леса внизу нет, подняли. И слышно — в рудоспуск камни падают. Живые они там, выходит, шевелятся. А воздух все еще травят, собаки! С перепугу, должно быть, или спускаться лень? Я наглухо вентиль завернул, и шипение в ходке стихло.
— Эй! Живые?
— Ые-е… — кричат. И еще что-то, не разберешь. Ну и ладно.
…Зои не видно у ствола, только стволовой дремлет, пристал лениться.
— Не простудись, милый! — «пожалел» я его и на-гора поехал.
Хорошая у нас горка. Сверху — того лучше. Тропинка от шахты к вентиляционному шурфу, куда мне теперь надо, по багульнику бежит. Впрочем, на горе, куда ни пойди, все — по багульнику… И вовсе не ядовитый он. Просто пахнет здорово — разомлел под солнцем, все запахи глушит.
На вентиляционном родная моя бригада работает, перекрепляем мы его наново. Давным-давно геологами шурфик был пройден, а и нам пригодился. Вентилятор поставили, сруб вот заменим — еще сто лет стоять будет.
Три человека сейчас там, кроме того дорожника, что я вместо себя послал: Леша Самурай, Манылов дядя Саша и Женька Квитко. Вкалывают дружочки, а я вот прогуливаюсь…
Так и есть… Лежат все четверо рядом с вентилятором, на солнышке греются.
Первым меня Самурай замечает. Никакой он не самурай, конечно, а прозвали так. Уж никто и не помнит за что так прозвали Лешку, но, видно, на всю оставшуюся жизнь приклеилось к нему это слово — Самурай.
— Глянь-ка, дядя Саша, — говорит Лешка, — руководство наше двигается.
— Ага, — подтверждает Квитко. — И я бачу — щось двигается…
— Лебедку требуй! — серьезно советует Самураю дядя Саша, и все они готовятся встретить меня, как положено встречать начальство.
Квитко некоторое время ворочается по земле, потом садится и грозно стучит обухом топора по лесине. Он громоздкий, как медведь, а лицо пухлое, детское и все время в улыбке, хотя теперь он, ясное дело, суровость на себя напускает. А Самурай не шевелится, косит на меня диким цыганским глазом. Дядя Саша к вентилятору привалился и курит, будто не видит ничего.
Артисты! Приходится принимать игру…
— Здравствуйте, товарищи! Как дела? Почему сидим?
— Здрасс! — отвечают хором.
— Сколько венцов уложили? — бодренько продолжаю я, подражая новому техруку шахты инженеру Копыркину.
— Та ни одного! — сообщает Квитко. — Лес сырой.
— Так что же? — поднимает нарисованные брови Копыркин, теперь я то есть.
— Ждем! — говорит Лешка, всем своим существом показывая, что очень удивлен непонятливостью руководства.
— Чего ждете?
— Та пока посохнет, ждем, — радостно поясняет Квитко.
Я изображаю растерянность, которая была написана на гладком лице Копыркина, когда мы его таким вот образом разыграли. Видно было, как у него извилины шевелятся. В институте он выучил, что крепежник сухим должен быть, а тут глядит — лежат бревна, вчера с корня. Сохнуть им надо месяца полтора, не меньше. Это-то он сообразил как-то и растерялся.
Ох, Копыркин, Копыркин! Где их только выводят, таких непуганых? У нас-то он с неделю работает, но ведь в институте на практику ездил, мог бы хоть приблизительно вникнуть, что к чему… Неужели не дошло, что мы сырым лесом крепим?
Я опускаюсь на бревна, как тогда инженер, и погружаюсь в задумчивость.
— Лебедки опять же нету! — сообщает Лешка. — Грыжу запросто наживешь…
— Какую грыжу? — спрашиваю я заинтересованно, потому что неприятный вопрос с лесом как будто отходит в сторону. И смотрю уже весело.
Парни не выдерживают…
— Хорош! — Самурай говорит. — Ложись айда.
Я валюсь вместе с ними на траву и закуриваю.
— Вот человек, — удивляется дядя Саша по поводу того же Копыркина, — не украсть, не покараулить!
— Ну, — Лешка поддакивает. — Что помер — что замерз!
Лихо мы тогда разыграли этого Копыркина. Он так все и принял за чистую монету, пришел к Степанову и доложил, что крепильщики на вентиляционном не работают, а ждут, когда лес высохнет.
Слухом земля полнится. Про нашу проделку теперь вся шахта знает. И если мы будем виноваты в несостоявшейся карьере Копыркина, то не очень нам жалко его почему-то.
— Четыре венца уложили, — говорит дядя Саша.
— Смотреть будешь?
— Нет, — ответил я. — Чего там смотреть?
— Года три назад вот тоже, помню, — начал Лешка, но на этот раз мы так и не узнали, что тогда случилось, потому что дядя Саша перебил:
— Чего это нос-то у тебя? — спросил.
Им врать не станешь. Рассказал.
— Погоди вот, скоро еще триста человек привезут, навербовали, говорят. Хватим горюшка! — мрачно обобщил Самурай.
Верно, работы у нас разворачиваются, люди новые все время прибывают. Скоро и руда будет. А руда настоящая пойдет — все появится: и лебедки, и крепежник сухой… И мы ждем не дождемся этого золотого времечка, но что-то всех нас беспокоит… Боимся мы, по-моему, что не будет у новичков должного уважения к нашей горе, они ведь не пережили с ней того, что мы пережили…
— Ты как старовер, Леша, честное слово! —
