Владимир Тюрин - Право на риск
А в это же самое время инженер-лейтенант Казанцев в теплом и тихом электромоторном отсеке экзаменовал своего подчиненного матроса Федю Зайцева. Лейтенант вальяжно развалился в складном ковровом стуле, между его длинными, тощими, точно жерди, вытянутыми ногами прямо на палубе была расстелена нарисованная Федей схема корабельной топливной системы. Зайцев же съежился в комочек на крышке металлического ящика с инструментом.
Казанцев с лютой тоской во взоре глядел на Федю и вытягивал из него слова.
Оба мучились.
У лейтенанта снежно-белые, красивые, но редкие зубы (флагмех назвал их как-то фильтрами грубой очистки), и поэтому между ними всегда что-нибудь застревало. Казанцев же только что «нырнул» в рундук вестового офицерской кают-компании и прямо от батона откусил ароматнейшей сырокопченой «Московской» колбасы, которую старые подводники с ненавистью (попробуй-ка в море поешь ее четыре раза в день!) прозвали «пожуй и передай товарищу». Казанцеву она пока еще не опостылела, и вот сейчас он расплачивался за это, с трудом выковыривая остатки колбасы из своих «фильтров». Это весьма раздражало.
Кроме того, Зайцев, правильно по памяти нарисовав схему топливной системы, никак не мог по ней рассказать, какие клапаны надо открыть и какие закрыть для того, чтобы поставить на расход топливную цистерну номер семь. Это уже бесило.
Федя же все отлично вызубрил, разбуди — расскажет и покажет, но своего лейтенанта он боялся до полной потери памяти и сейчас никак не мог собрать разбежавшиеся в панике мысли.
Нудным, скрипучим голосом лейтенант зудел:
— И что же ты, бармалей с балалайкой, такой беспонятный? Что ты мне голову морочишь? А? Ведь все, сен-симон ты этакий, изобразил правильно… Знаешь ведь, матрешкин сын, а голову мне морочишь… Зачем? Почему? Вот ведь вопрос…
Федя, виновато и жалостно глядя Казанцеву в рот, мямлил:
— Давайте я вам, товарищ лейтенант… в отсеке… все открою… и закрою… Товарищ лейтенант… я умею…
Казанцев вспомнил, как сейчас в моторном отсеке шумно и холодно, вздрогнул всем своим тощим телом и поморщился:
— Мне от тебя, флибустьера с кисточкой, нужно, чтобы ты мыслить научился. Понял? Мыслить! Открыть и закрыть и медведя научить можно. А ты, насколько я вижу, гомо сапиенс. Ты понял меня, луи арагон?
Зайцев покивал головой: понял, мол, понял, только отвяжитесь…
По трансляции передали команду: «Второй боевой смене приготовиться на вахту». Казанцев, не скрывая радости, облегченно вздохнул.
— Иди, санкюлот, учись дальше. Повезло тебе: мне на вахту заступать. Хорошо хоть, ты один у меня такой… — Казанцев подумал какой и разъяснил: — Из красного дерева. Твердый, в смысле. Еще бы мне парочку таких жанов вальжанов — и в петлю лезь. Позови-ка мне старшину Киселева.
Федя радостно вскинул руку к непокрытой голове, мигом развернулся и пулей вылетел из отсека. Тут же в отсек вошел Киселев.
— Слушайте, Киселев, мне вас ругать вроде бы и нельзя, вы уже демобилизованный… То бишь уволенный в запас. В общем, вольный казак. Но скажите мне по совести: вы этого птеродактиля чему-нибудь учили?
— Почему птеродактиля? Федор очень толковый и добросовестный паренек. Просто он панически боится вас. Вы же его ни разу ни по фамилии, ни по имени не назвали. Его только при упоминании о вас уже начинает трясти.
— Так я же это не со зла, шутя.
— Это вы так считаете — шутя. А он скромный деревенский мальчишка. Между прочим, он один во всем районе получил золотую медаль. Мог бы без экзаменов в любой институт поступить, а он добровольно на флот пошел. Характер строить, как он сам говорит.
— Да я… — Казанцев в растерянности даже не знал, что сказать. — Да я…
«Лейтенанта Казанцева командир приглашает в офицерскую кают-компанию», — прогремело из динамика.
— Побегу! — с заметным облегчением бросил лейтенант и подхватился из отсека. Слава богу, оправдываться перед Киселевым не придется.
Казанцев пробежал грохочущий, наполненный сквозняками дизельный отсек, отдраил переборку четвертого, и в лицо ему пахнуло теплом и сытными ароматами камбуза. В центральном посту было холодно, строго и буднично. Через верхний рубочный люк доносился гул моря. Лодку начинало раскачивать, близился шторм. Казанцев, сложившись пополам, протиснулся еще через один круглый переборочный люк и окунулся в тепло и покой второго отсека.
Он называется аккумуляторным, потому что под настилом его стоит аккумуляторная батарея. А также офицерским: в отсеке расположена офицерская кают-компания, каюта командира, а вдоль бортов отсека за плюшевыми занавесками подвешены в два яруса друг над другом мягкие диваны, на которых, если удастся урвать от дел часик-другой, спят офицеры. Каюта есть только у командира да еще у замполита. Не каюта, а так, нечто вроде деревянной ширмы без дверей. Изнутри на стенах этой ширмы угнездилось множество полок и полочек с литературой для проведения политических занятий, папок с вырезками из газет и журналов, с соцобязательствами, с планами, методическими разработками и прочей документацией, определяющей и регламентирующей духовную и общественно-политическую жизнь экипажа.
В глаза Казанцева, едва он просунул голову за комингс переборочного люка, бросился не у места поставленный обрез с водой и брошенная возле него на линолеум ветошь. Старшина отсека электрик старший матрос Яшин — его подчиненный, и поэтому Казанцев ну никак не мог не отреагировать на такое безобразие. Казанцев страсть как любил командовать.
— Яшин!
— Есть, товарищ лейтенант. — Откуда-то из-за плюшевых занавесок угрем выскользнул щуплый и юркий Яшин.
— Эт-та что за кабак? — пророкотал Казанцев, даже интонациями голоса стараясь подражать старпому. — Я тебе, па-де-де с тросточкой, сколько раз говорил, чтобы ты все убирал за собой своевременно? А-а?!
— Товарищ лейтенант, это я с содой протирал корпус батарейного автомата. Еще не кончил… Сейчас кончу и уберу… — Вид у Казанцева был действительно грозный, да и появился он не ко времени: Яшин за занавеской на койке штурмана надумал побоковать и сейчас лежа решал кроссворд в «Огоньке». Поэтому он растерялся и неподдельно струхнул.
— Эшь ты… — Опять промелькнуло что-то старпомовское. — Тоже мне, ки-ли-ман-джа-ра…
Казанцев нагнал страху и, довольный собой, отдернул занавеску в кают-компанию. Отдернул и в замешательстве остановился: он готовился к разговору с командиром, пока шел сюда через отсеки, набрался решимости и упрямства, а здесь, оказывается, сидели еще замкомбрига и вовсе незнакомый капитан второго ранга. Да. Три кавторанга на одного лейтенанта… Не очень то поупираешься, рога враз обломают. Казанцев внутренне подобрался, чувствуя, как что-то в нем натянулось и тоненько задрожало.
— Товарищ командир, лейтенант Казанцев прибыл по вашему приказанию.
И вдруг Золотухин, едва лейтенант закончил доклад, громко, на весь отсек, сказал Казанцеву:
— Ну-ка ты, колоратура с зонтиком, проходи, садись!
Казанцеву в лицо плеснуло жаром. Он какое-то время простоял окаменев, не понимая, шутят с ним или все это всерьез и как на это реагировать.
— Чего колом торчишь, мадагаскар бесхвостый?
Позорище! Ведь все это слышит Яшин! И Казанцев обиделся, даже мелко затряслись губы, вот-вот расплачется.
— У м-меня, т-товарищ кап-питан второго ранга, есть з-звание и фамилия…
— Да ну? — вроде бы удивился Золотухин. — Ишь ты, и звание, значит, есть, и фамилия… Ну и удивил, барсук с ходулями.
Казанцев насупился, на его глазах действительно выступили слезы.
— Обиделись, лейтенант, на меня? Вижу, что обиделись. И правильно сделали. — Золотухин встал, подошел к Казанцеву, снизу вверх заглянул ему в повлажневшие глаза, на совсем по-детски надутые губы и, улыбнувшись, опять громко, на весь отсек, четко произнес: — Простите, пожалуйста, товарищ лейтенант, за мое хамство. — И вновь взглянул в сразу же просветлевшее лицо Казанцева. — Ну, теперь вы удовлетворены?
Казанцев потряс головой:
— Да…
Золотухин снизил голос почти до шепота:
— А теперь последуйте моему примеру и извинитесь перед Яшиным. Но сделайте это так, чтобы слышали и мы. Хорошо? Идите.
Казанцев побагровел. Ноги будто приросли к палубе.
— Идите, идите. Это не просьба, а приказание.
Когда лейтенант, круто развернувшись, вылетел из кают-компании, все трое переглянулись и заулыбались, а Золотухин прошептал:
— Совсем пацан еще.
Из отсека донесся громкий голос Казанцева — он извинялся, повторяя слово в слово Золотухина. Он закончил, и тут же забубнил виноватый говорок Яшина. Похоже, что теперь извинялся или оправдывался матрос. Только было непонятно, за что. Видимо, от неожиданности, с испуга.
Казанцев вернулся и хмуро доложил Золотухину, что выполнил его приказание.
