Борис Володин - Я встану справа
Петюшкин был лысый черноглазый здоровяк с казацкими усами и круглым добродушным лицом. Он сказал, что к нему обратились рано, так как дело еще не передано в суд.
— Но все же, доктор, — адвокат протянул руку, — о вашем несчастье вообще-то у нас было слышно. И такого клиента защищать приятно. Клиенты ведь у нас разные. — Он не без кокетства ухмыльнулся из-под усов. — Сегодня я выступаю по курьезному делу. Если прокуроры не задержат вас слишком долго, спуститесь в том же здании на второй этаж, в облсуд. Там сегодня процесс. В этом зале вам придется побывать потом, к сожалению, не в качестве зрителя.
Куликова на месте не оказалось, он срочно выехал на происшествие. Шарифов спустился на второй этаж.
Там был полон не только огромный судебный зал, а и коридор, и даже лестничная площадка. Особенно много было старух в теплых платках или вдовьих накидках из черных кружев. Пройти в зал было невозможно, но вдруг кто-то подхватил Шарифова под локоть. Он повернул голову и увидел довольное лицо Петюшкина.
— А! Заинтриговался, доктор!
Милиционеры раздвинули толпящихся, и снизу по лестнице провели арестованных — худенького грустного мужчину и плечистого бородача с длинными волосами.
— Быстро за ними, — сказал адвокат. — Иначе доберемся без единой пуговицы. — Он кивнул на плечистого: — Мой клиент. Иерей Анисим Архангельский. Любите и жалуйте! — Петюшкин хохотнул.
Плохо одетая старушка, высунувшись из-за милиционера, прошипела худенькому арестованному:
— Подвел батюшек-то, анчихрист! Бес ты есть! Бес! Святых людей попутал!
Шарифов ничего не понимал. А Петюшкин увлекал его за собой. Арестованных провели на переднюю в зале скамью с высокой спинкой, громоздкую, как на вокзалах. Там уже сидели четыре тихих на вид старичка, тоже с длинными волосами и бородами. Тотчас кто-то сказал: «Встать!»
Поднялись обвиняемые, зрители, адвокаты, женщина-прокурор. Петюшкин замер в проходе, блестя лысиной. Судьи опустились в кресла с высокими спинками. Люди в зале тоже стали садиться. Петюшкин провел Шарифова к адвокатским местам, и юноша с университетским значком, адвокат-стажер, уступил ему полстула.
Председатель сказал:
— Судебное заседание продолжается.
Судили пятерых попов и инспектора финотдела.
Попы из разных приходов давали грустному инспектору тысячные взятки, а он снижал сумму подоходного налога. Шарифов попытался прикинуть, каковы же были доходы, собираемые с прихожан, если за снижение суммы налога давали такие взятки. Сразу сбился и бросил. Лучше потом спросить у Петюшкина.
В этот день процесс заканчивался. Подсудимым задавали дополнительные вопросы, и все подводные камни их взаимоотношений были оголены.
Шарифов вдруг заметил, что, в отличие от старух в зале, попы относились к бывшему фининспектору очень спокойно. Он не признавался в совершенном, все отрицал и поэтому был для них неопасным. Зато они что было мочи старались свалить вину на плечистого подзащитного Петюшкина. Их злило, что коллега, передавая фининспектору взятки от них, часть денег клал в свой карман. Один из подсудимых просил суд поиметь в виду, что отец Архангельский «личность порочная вообще и во всех отношениях». С запозданием, посреди какой-то другой фразы своего недруга, Архангельский озорно крикнул со скамьи, что, мол, отец Никифор пил с ним вместе и не то чтоб с экономкой, с прихожанками живет.
Но председатель суда тотчас оборвал его:
— Не выкрикивайте, не нарушайте порядка.
Он сказал это тихо, привычным тоном приказа, и снова стал внимательно и строго слушать, что говорит допрашиваемый поп.
И Шарифову стало не по себе, потому что ему-то придется вскорости быть здесь уже не любопытствующим зрителем, а действующим лицом. И все, что будет говорить он сам и что будут говорить о нем, здесь станут сопоставлять и взвешивать. Для председательствующего все это — обычное. Поерзает на стуле с высокой спинкой, чтоб умоститься поудобнее, и скажет: «Судебное заседание начинается».
Публика… Те же — лысый Петюшкин, и прокурор, и юный адвокат-стажер с университетским значком, которому все удивительно интересно, все внове, как Мише, когда его ставят на операцию. А на скамье этой, словно перетащенной сюда с вокзала, будет он, Шарифов. Может, уже сегодня посадят вместе с высоченным попом, с ворами, которых судили позавчера или завтра будут судить… Да, именно его, оперировавшего и выходившего сотни людей, разных, плохих и хороших, под обстрелом и черт-те где, работавшего без сна… И все произошло, как раз когда только принялась как-то налаживаться, начинаться настоящая жизнь и владение ремеслом, своим делом, которому всю жизнь отдал.
Захотелось вскочить, закричать: «Не смейте! Вот они, вот их жизнь, и вот я, и моя жизнь, и мое дело, без которого я жить не смогу. Не здесь мое место! Не здесь!»
Но он не вскочил и не крикнул. В это время Петюшкин поднялся с места, задел его толстой рукой, которую еле выпростал из-под края стола в теснотище, и сказал!
— У меня вопрос к подсудимому Лаврентьеву.
И Шарифов стал смотреть и слушать.
Самый дряхлый, седенький попик, когда назвали его фамилию, поднялся и стал отвешивать поясные поклоны по очереди — суду, прокурору, адвокатам, конвоирам и публике. Откланявшись, он перекрестился на люстру и сложил на отвислом животе холеные ручки.
Женщина-прокурор отвела взгляд.
— Подсудимый! — Прокурор кашляла за своим столом. Произошло замешательство. Попик ел глазами начальство, как фельдфебель полковника. Петюшкин и сам споткнулся на полуслове. — Подсудимый! — Адвокат сердито дернул ус. — В судебном заседании вы показали, что передавали деньги бывшему фининспектору Вялых только через Архангельского. Так? Отвечайте суду.
Попик закивал головой.
— Вы говорили правду? — спросила женщина-прокурор.
— Правду. Видит бог, правду.
Петюшкин хмыкнул и сказал вкрадчиво:
— На предварительном следствии, Лаврентьев, вы показали, что с Вялых сами вступили в сговор, вначале сами передавали ему деньги, всего шесть тысяч, и только один раз через Архангельского тысячу двести рублей. Так? Отвечайте суду.
— Так, — сказал попик. В тусклых глазах, полуприкрытых веками, вдруг мелькнули зеленоватые огоньки. — Так было! — Он вдруг взорвался: — А когда через Архангельского, то он-то, отец Онисим, половину-то себе! И в писании, и в законах государства одно говорится: «Не укради!..»
И Шарифов подумал, что мир для этого старика разделен на два. На большой и чуждый и на свой — малый. В своем — он законник. В чужом — хоть трава не расти.
— И на предварительном следствии вы тоже говорили правду? — цепко спросила женщина-прокурор.
— Видит бог, — ответил Лаврентьев.
— Как же так? На следствии говорили одно, сейчас другое? — снова спросила она.
Старенький поп молчал. Пальчики замерли на подряснике.
— Говорите, Лаврентьев, — сказал председательствующий. — Где же правда?
Старик горестно глянул на женщину-прокурора.
— Так две правды, матушка, — сказал он со вздохом. — Так оно и есть. Две правды-то!
Председательствующий суда зажмурился. Зал на секунду замер, а потом задрожал. Даже конвойные милиционеры тряслись, судорожно вцепившись в спинку скамьи подсудимых.
Председательствующий объявил перерыв.
— В театр ходить не надо! — басил в коридоре Петюшкин. — Оперетта с пением псалмов! Ну, не так, Мария Григорьевна!
Прокурор вытирала слезы.
— Мне, по-моему, придется сокращать речь. А у вас, адвокатов, положение невыгодное.
— Что поделаешь! — усмехнулся Петюшкин.
— Я не понимаю, — сказал Шарифов, — как вы будете его защищать. Что скажете?
— Во-первых, мне удастся показать суду, что Архангельский виновен не больше того же Лаврентьева, ну хотя бы отпадет несколько эпизодов преступных действий. А говорить? — Петюшкин тяжело вздохнул. — Буду говорить о прошлом. Был когда-то Анисим Архангельский крановщиком. Работал в Кинешемском порту. Даже медаль получил за труд. А потом захотелось пожить за чужой счет — и стал тем, что он есть сейчас. Таковы прошлые заслуги моего подзащитного. К тому же теперь он и сана лишился. Профессии. Я прошу у суда снисхождения.
Шарифов инстинктивно потрогал свой орден: «Обо мне и о попе он будет говорить одно и то же. Только тогда в зале будет, наверное, этот парень Вдовин. Оставит кому-нибудь девчушку и приедет…»
Он спросил про попа:
— А может быть, у него появились какие-нибудь настоящие религиозные настроения, вера?
Петюшкин схватился за лысину.
— Что вы, доктор! У Архангельского?! Если б так, его бы здесь не было…
Сквозь гудящую, спорящую толпу пробиралась к выходу плохо одетая старушка, та, что кричала фининспектору: «Бес! Святых людей попутал!»
Услышав конец фразы Петюшкина, она остановилась и тронула его за рукав:
