Моисей Гольдштейн - Биробиджанцы на Амуре
— Кто знает, сколько еще можно будет здесь работать, — с грустью сказал Ривкин, обращаясь к Фриду и глядя на широко раздавшийся Амур и на множество ручейков, разлившихся по острову. — Ребята уже панику устраивают. Не мешало бы созвать собрание и поговорить. Необходимо спасти как можно больше сена, если Амур разольется.
— Да, — соглашается Фрид, — надо созвать собрание. Надо обсудить дело Манна и Брейтера, чтобы таких историй больше не повторялось.
— Материал готов?
— Все готово!
— Тогда созывай, — сказал Ривкин и направился к копнам: посмотреть, насколько они промокли.
Фрид начал готовить материалы к обсуждению.
Груня колотила куском железа по рельсу, висящему на проволоке, созывая людей на собрание.
Все уселись. Товарищеский суд занял почетное место. На ящике, накрытом красным головным платком, разложили материалы расследования и обвинительный акт.
На берегу вспыхнули факелы, придавшие всей обстановке особую торжественность.
Председатель суда прочел обвинение, предъявленное коммунарам Манну и Брейтеру. Манн обвинялся в избиении Брейтера, а Брейтер в отказе выйти на работу, когда надо было уберечь от дождя лошадей и машины. Одного за другим вызывали свидетелей, которые клялись в том, что будут говорить только правду. Обвиняемые обязались беспрекословно подчиниться решению товарищеского суда.
Среди свидетелей был и младший Брейтер. Он вышел вперед и стал возле председателя. Коммунары подымали головы и пожимали плечами: «Что это за свидетель, что может рассказать этот малыш?»
А младший Брейтер, держа руки в карманах коротеньких брюк, гордо поднял голову и, не дожидаясь вопроса, выпалил:
— Мой отец скучает по старым временам! Он для коммуны — негодный элемент! — парнишка замялся. Он чувствовал, что все коммунары смотрят на него с удивлением, и это мешало ему говорить. Однако он набрался духу и снова выпалил: — И комаров в комарники он напускал! Я сам видел… Я следил…
И мальчик замолчал, ошеломленный собственными словами.
Коммунары терли глаза, пожимали плечами. Факелы отбрасывали желтые отсветы на лица людей. Парнишка смущенно молчал, и только Амур, казалось, повторял его слова.
Старик Брейтер поднялся с места. Хриплые звуки вырвались у него из горла:
— Ах, байструк! Я ж тебя!
Он скрежетал зубами, лицо его пылало от стыда. Он ждал чего угодно, только не этого. Брейтер бросился вперед с поднятым кулаком и готов был обрушиться на парнишку.
— Кости переломаю! Убью, как собаку! — цедил он сквозь зубы.
Но тут он увидел поднятые головы коммунаров, и кулак сам собою разжался. Он смог лишь пробормотать:
— Врага на свою голову выкормил! Набрался у них богомерзкой премудрости!
Коммунары только теперь уяснили себе смысл слов паренька. Поднялся шум. Председатель колотил в рельс. Звон постепенно утихомирил собравшихся.
На Амуре показался ярко освещенный пароход. Он подошел к пристани, и на берегу стало светло и весело от пения пассажиров. Это было как раз в ту минуту, когда «прокурор» произносил свою торжественную обвинительную речь против Манна, который такими некультурными средствами, как нанесение побоев, пытался перевоспитать старого, отсталого и некультурного человека, и против Брейтера, который вредительски и преступно относится к коммуне.
Пассажиры вытягивали головы, стараясь понять, что происходит на берегу.
7Семьдесят тысяч пудов — таков план. Теперь все было сосредоточено вокруг этой цифры. План должен быть выполнен во что бы то ни стало. И люди шли в воду, вытаскивали оттуда сено и сушили его. Надо было торопиться, особенно сейчас, когда разговоры о надвигающемся наводнении были уже не просто слухами: в соседних корейских селениях многие переносили свои койки из комнат на чердаки.
— В любую минуту может так хлынуть, что штанов схватить не успеешь! Шутки шутите с Амуром? Ох, и река, всем рекам река! — предупреждал старый рыбак. — Я здесь, на Амуре, родился, здесь, видать, и помру. Мне эта водичка хорошо знакома… Уж я по волнам вижу, что он скоро играть начнет. В морщинах злобу свою прячет… Давайте, ребятки, вовремя узлы свои складывайте и отсылайте домой, а то водичка скоро начнет играть!.. Ох, и водичка!
На берегу становится скучно. Тихий корейский напев нагоняет страх. Но страху противостоит цифра плана, и кажется, что цифра вступает в борьбу со страхом…
— Еще бы восемь солнечных, погожих дней, и мы спасены! — говорит Ривкин, окидывая взором стога, которые вырастают с изумительной быстротой, и в то же время со страхом поглядывает на Амур.
Берка, который тоже стоит на вершине стога и работает под руководством Ривкина, часто смотрит на Амур, но ничего не видит. Он чувствует только страх, который растет у него в душе по мере того, как прибывает вода в реке. Выслушав сухой расчет Ривкина относительно необходимых для уборки дней, он вскипает злобой так, что скулы у него дергаются;
— Ты отвечать будешь!
— Конечно, я, не ты же!
— За людей, за жертвы отвечать будешь!
— За какие такие жертвы? — злится в свою очередь Ривкин. Однако он тут же овладевает собою.
Снизу подают на вилах сено, чтобы закончить стог. Кроме них двоих, на стогу никого нет. Внизу не слышно их разговора, Ривкин поминутно протягивает свои длинные руки, снимает с вил сено и продолжает злиться;
— Жертвы какие-то выдумал! Испугался, хозяйчик… Эй, ты! — кричит он тому, кто стоит внизу. — Не подавай мокрого сена! Сейчас как на войне. Еще и не выстрелило ни разу, а уж он в кусты…
— Ты, брат, ловкий! На готовенькое приехал.
— Тебя сменить, — отвечает Ривкин коротко.
Берка закусывает губу и вспыхивает от злобы. По ночам он спать не может. Сидит на берегу и смотрит на Амур, который течет быстрее обычного. Он ждет волны, которую река швырнет на берег, — тогда Берка сможет взять лодку и удрать. Он давно убежал бы, не стал бы дожидаться волны, но ему хочется потащить за собой группу старых коммунаров. Пусть эти знают… Пусть потом пошумят… Пусть попробуют обойтись без таких людей! А наводнение — самый подходящий момент для этого. Пусть только Ривкин заупрямится и не отпустит людей, пока вода не прибудет…
И вот в одно утро Амур в самом деле поднялся. Река выглядела так, словно за ночь в нее влилось море воды. Амур раздался вширь и покрылся пеной. Теперь страх обуял всех. Послышались крики. По расчетам Ривкина, работы осталось еще дней на шесть. Дни стояли хорошие, солнечные. Небо было ясное, и только кое-где над горами плыли белые облака, порою принимавшие зловещий оранжевый оттенок. Работали теперь с еще большим напряжением. Отдыхали только минутами, затягиваясь махоркой. Ребята молчали и с возрастающим страхом в глазах следили за небом. Работали до поздней ночи. Всех охватило одно желание — выполнить план раньше срока, вывести коммуну из опасности и уехать до начала наводнения. А в том, что наводнение неизбежно, теперь уже никто не сомневался. Страх еще больше усилился, когда из Орловки вернулась лодка с хлебом и ребята сообщили, что старый рыбак Лопатин спит уже на чердаке и что все жители поселка взволнованы: говорят, наводнение начнется скоро и будет очень сильным. Это сообщение повергло в панику старика Брейтера:
— Надо отослать людей! Пропадем здесь! Каторжные мы, что ли?
Он носился как помешанный по берегу, ломал руки.
Берка не отставал от старика. Он тоже шумел:
— Довольно повалялись на Амуре! Надо сейчас же отослать людей! Он хочет жертву принести! — указывал он на Ривкина.
Был сумеречный час. После трудного рабочего дня ребята сидели за столом и лениво жевали. Река сердито несла свои разбушевавшиеся воды.
Файвка сказал, обращаясь к Рубину (они в последнее время крепко подружились);
— Это признак, что наверху Амур рвет берега.
Белая пена развязала всем языки. Начался страшный шум. Все старались перекричать друг друга. Тогда Ривкин встал и посмотрел на крикунов, выжидая, пока на берегу станет тихо. Когда люди умолкли и стали слышны только рев Амура да ленивое похрустывание лошадей, Ривкин тихо сказал:
— По какому случаю шум? Тридцать восемь стогов уже сметано. Еще десять — и мы выполним план… Обеспечим себя сеном на весь год…
Берка понял, что сейчас надо помешать Ривкину. Его послушают и согласятся. Он крикнул во весь голос:
— Ему хочется людей погубить, десять стогов сметать, в то время как здесь ни на одну ночь больше оставаться нельзя! Надо сейчас же отослать людей!
Ривкин сохранял спокойствие.
— Никого отсылать не будем. Людей никто губить не собирается. Никаких жертв не допустим. Лодки стоят наготове. В любую минуту можно сесть, и мы спасены. Нечего бунтовать!
Он говорил тихо, ясно и убедительно. Но старик Брейтер, которого трясло от страха, чуть не расплакался;
