Илья Гордон - Вначале их было двое (сборник)
Марьяша, Велвл Монес и Мордух Свидлер тайком, по ночам, отрывали силосные ямы, в которых они спрятали хлеб, и стали подкармливать ослабевших людей. Понемногу люди начали оживать, а самых сильных Бухмиллер и сам всячески укрывал от немцев, порой включая их даже в списки умерших, лишь бы использовать в качестве рабочей силы в своем хозяйстве.
Но оставшиеся в живых знали — их ждет та же злая участь, что и погибших земляков. Никогда еще степные ветры не выли так зловеще, как в эти студеные осенние месяцы.
В домах было холодно. Собирать хворост после дня изнурительной работы не хватало сил, и люди валились на постель как попало — в нетопленных домах, смертельно усталые, они не спали, а скорее теряли сознание от изнеможения и голода.
Дни проходили за днями, складывались в недели и месяцы, не принося людям ничего, кроме невыносимых страданий. И вот однажды к концу одного из этих беспросветных дней Марьяша пришла домой, как всегда валясь с ног от усталости. Не дождавшись Эстер, к которой вскоре после их первой встречи она перебралась.
Марьяша прилегла и не успела сомкнуть глаза, как сразу уснула. Было уже довольно поздно, когда вернулась домой Эстер. Боясь разбудить Марьяшу, она постаралась тихонько лечь, не скрипнув кроватью. Долго она не могла уснуть. Несколько раз ей казалось, что кто-то стучит в ставень, и она вставала, прислушивалась, ложилась снова и снова вставала. Марьяша пробормотала что-то невнятное. Эстер подошла к ней узнать, не нужно ли ей чего.
— Что вы не спите, Эстер? — тревожно спросила Марьяша, просыпаясь.
— Не спится. Почудилось, что ты мне что-то сказала.
— А разве я говорила?
— Говорила.
— Мне приснился сон.
— Тяжелый, наверно, уж очень тревожно ты спала.
— Нет, не скажите, — промолвила Марьяша, — сон хороший. Будто иду я по нашему двору, мимо риги к роще, а там акации сплошь осыпаны цветами. И под одной из них стоит Эзра, такой веселый, радостный. «Что ты тут делаешь?» — спрашиваю его. «Тебя дожидаюсь — вчера мы договорились тут встретиться». — «Но ты ведь уехал на войну,» — сказала я. «А я уже вернулся». И тут снится мне, что цветы акаций засверкали золотистым цветом и, как от множества ярких солнц, вокруг разлилось сиянье. И будто я подхожу к Эзре и склоняюсь к нему на грудь, и он будто шепчет мне что-то хорошее-хорошее. Только вот что он прошептал мне — не знаю, не могу вспомнить: на этом месте сон оборвался и я проснулась.
— У меня только одно желание: хоть раз еще повидать его, — со вздохом сказала Эстер.
— А знаете, мы с Эзрой действительно должны были встретиться в день его отъезда, и как раз в той роще, которая мне сегодня приснилась, — отозвалась Марьяша. — Он хотел мне что-то сказать…
Марьяша примолкла, как бы выжидая: а вдруг Эстер скажет ей о том, зачем Эзра звал ее, Марьяшу, на свиданье в тот памятный день.
— А что он мог сказать тебе? Просто хотел, видно, повидать тебя, — спокойно проговорила Эстер. — Ведь вы и раньше были дружны. Его жена, бедняжка, в прошлом году умерла от родов… Ребенок остался где-то у бабушки.
— Как жаль, — сочувственно покачала головой Марьяша. — А кем была его жена?
— Толком не знаю — ведь мы с ней ни разу не виделись, но Эзра как-то упомянул, что она была учительницей. Я как узнала, что она умерла, подумала — не будь у тебя семьи, вы и сейчас могли бы пожениться, — сказала Эстер.
— Я его и теперь люблю.
— А муж?
— Что ж, муж — отец моего ребенка, но никто мне не может заменить вашего сына.
— А Эзра знал об этом?
— Как же он мог узнать — ведь мы так долго не встречались. Вот если бы мы тогда встретились в роще — кто знает, может, он и предложил бы мне с ним уехать.
— Возможно, он так и хотел сделать, — сказала Эстер.
Марьяше было приятно услышать эти слова от матери Эзры, но сейчас, когда муж ее был далеко, неизвестно было, что с ним, что с ребенком, с матерью и с Эзрой, — она не могла и не хотела думать о том, как бы поступила, если бы Эзра сделал ей такое предложение.
От этих раздумий Марьяшу отвлекла Эстер:
— Быть может, есть доля и моей вины в том, что вы разошлись с Эзрой. Твоя мать не раз приходила ко мне, передавала от тебя привет, спрашивала, где Эзра, что с ним. Мне бы надо было приветить ее. Но потом твоя мать почему-то перестала ко мне ходить.
— Ей не хотелось отпускать меня далеко, она надеялась всегда держать меня при себе, — сказала Марьяша. — Вот и разбила мою жизнь!
— Нельзя так говорить о матери — она тебе зла не желала. Нет матери, которая желала бы зла своим детям, — ответила Эстер.
— И все же, выйди я тогда замуж за Эзру, может, по-другому бы сложилась моя судьба.
— Как знать, — со вздохом откликнулась Эстер.
— Жаль только, что Эзра никогда не узнает, как я его любила.
— А ты говорила своей матери о ваших встречах с Эзрой? — полюбопытствовала Эстер.
— Зачем нам с вами говорить о том, что прошло и никогда не вернется? — безнадежно махнула рукой Марьяша.
В наружную дверь кто-то постучал.
— Кто там? — подбежав к двери, испуганно крикнула Марьяша.
— Откройте! — послышался голос. — Это я, друг Свидлера, мы вместе были у вас недавно, помните?
— С каким Свидлером вы были? У нас их несколько.
— Да это я, Николай Яковлевич, неужто не узнаёте?
Марьяша торопливо открыла дверь и уставилась на вошедшего. Тот был в коричневой свитке и кирзовых сапогах. Скуластое лицо заросло густой круглой бородкой, Марьяше трудно было узнать в таком виде Охримчука. Только иссиня-голубые, красивые, улыбчивые глаза напоминали его прежний облик.
— Не узнаёте? — оглядываясь, нет ли кого-нибудь из посторонних, спросил гость.
— Начинаю узнавать.
— А я вас сразу узнал.
— Мы вас давно поджидаем, а вы словно в воду канули. Небось голодны?
Марьяша выложила в блюдце из котелка несколько ложек пшенной каши и поставила перед Охримчуком:
— Перехватите малость — это вся наша еда.
Гость за едой стал торопливо расспрашивать о новостях, о том, что поделывает Свидлер.
— Никак не мог вырваться к вам, — как бы оправдывался он перед Марьяшей. — Позовите сюда Свидлера, только осторожно, чтоб не увязался какой-нибудь соглядатай. Придете — я вам все расскажу.
Как и в первый раз, гость задержался в Миядлере не больше суток. Чтобы не показываться никому на глаза, он почти все время сидел в подполе. За то время, пока он жил в своем поселке, Охримчук успел раздобыть у греков-колонистов в Ганчерихе документы для Свидлера и Марьяши, чтобы они могли добраться до шахт, где обосновался партизанский отряд.
— Никуда я отсюда не уйду, — решительно отказалась Марьяша. — Что будет, то будет. Да и мать не могу оставить одну, — она обняла за плечи сидевшую рядом Эстер. — И как я могу бросить на произвол судьбы людей, с которыми прожила и проработала всю жизнь?
— А зачем тебе из-за нас погибать, если есть возможность спастись? — начала ее уговаривать Эстер. — Что изменится, если ты останешься здесь? Разве ты сможешь облегчить нашу долю?
— Мне будет трудно жить вдали от вас, не знать, что с вами, не делить с вами горе. А если мне суждено погибнуть, так уж лучше вместе со всеми!
— Если мы погибнем, разве легче нам будет знать, что и ты погибнешь вместе с нами? — сказала Эстер. — А спасешься — что ж, быть может, тебе суждено будет со своими свидеться, моего Эзру встретить, а там, глядишь, и нас выручить сможешь, подмогу привести.
Марьяша в глубине души сознавала, что, пожалуй, Эстер и права, но никак не могла решиться оставить в такое время людей, судьбы которых были ей доверены.
— Пусть пока Свидлер идет, — сказала она после краткого раздумья. — А там авось они с Охримчуком сумеют раздобыть документы на нескольких человек — тогда и я уйду.
Когда стемнело, Свидлер с Охримчуком осторожно, задворками выбрались из Миядлера и двинулись в дорогу.
Вот уже несколько недель подряд Шимен Ходош пытался вместе со своей частью вырваться из вражеского окружения. Бойцы отважно дрались с вооруженными до зубов фашистами, нащупывали слабые места на стыке отдельных подразделений противника, но, прорвавшись в каком-нибудь месте, снова и снова попадали в окружение. Истекая кровью в тяжелых боях, часть таяла, но не прекращала попыток прорваться на восток, к своим.
Долго действовать в глубоком тылу врага большому отряду оказалось невозможным, и потому решено было разбиться на мелкие группы и разойтись в разных направлениях. В стычках с вражескими частями и эти мелкие отряды понесли большие потери и зачастую распадались на совсем уже маленькие группки. Иной раз отдельные бойцы, жалкие остатки большой воинской части, бродили по дорогам, никем не управляемые, ни от кого не получая боевых заданий и постепенно теряя всякую надежду вырваться из окружения. Многие из них разошлись кто куда, оседая порой в деревнях — то в качестве бездомного родственника, то под видом мужа какой-нибудь вдовы или воспользовавшись любым другим предлогом. А Шимен, обросший темно-русой бородой, с крестом на шее, в рваной крестьянской одежде, все брел и брел на восток, к своей семье. Шел проселками, избегая больших проезжих дорог, где можно было нарваться на опасную встречу. И все же даже на проселках встречались ему люди. Немало их бродило в те дни по путям-дорогам в поисках крыши над головой да куска хлеба и глотка воды — лишь бы хоть где-нибудь переспать холодную ночь и хоть как-нибудь утолить голод и жажду.