Павел Далецкий - На сопках маньчжурии
Одно за другим читал он по карте названия деревень, но, написанные русскими буквами по русскому произношению, они, очевидно, нисколько не соответствовали действительности.
Китайцы прошли.
Дорога терялась среди зеленых сопок. Версту за верстой ехал по ней Логунов.
На след Вишневского он напал случайно. Это была обыкновенная батальонная кухня, у которой сломалась ось. Кашевары и повозочный пытались приладить новую.
— Чья кухня?
— Второго батальона четвертого полка, ваше благородие.
— Наконец! — воскликнул Логунов. — Где полк?
Повозочный и кашевары объяснили, где полк. Через час в узкой долине Логунов увидел солдат, сидевших и лежавших около составленных ружей.
Одни солдаты были босы, у других голые ноги выглядывали из развалившихся сапог.
Вишневский сидел на шинельных скатках и поливал голову водой из фляжки. В ответ на взволнованную речь Логунова, что он послан… что он никак не мог найти… что нужно немедленно ударить и тем облегчить положение атакующих с фронта батальонов, полковник развел руками.
Лицо его было багрово от жары, ворот грязного сюртука расстегнут. Плотный, высокий, с небольшой черной бородкой, он казался совершенно измученным.
— Солдаты босы, едва идут, а я заблудился. Карты у меня нет. Вместо карты вручили бумажку… извольте взглянуть… — Он вытащил из кармана смятый, побуревший листок, на котором сипим карандашом изображено было несколько линий. — Ничего я в сем начертании не понимаю, а спросить не у кого.
Логунов стал объяснять маршрут по своей карте.
Полковой адъютант, высокий, топкий поручик, вынул из целлулоидной сумки на шее лист бумаги, взял карту и принялся внимательно копировать.
— Поручик, очень прошу поспешить!
— Если я не буду представлять себе, куда я должен вести полк, я не тронусь с места. Кроме того, солдаты босы. Много они пройдут но этим раскаленным камням?
— Пусть режут палатки и обматывают ноги, — приказал Вишневский.
— Расстреливать надо за такие штучки, — мрачно сказал адъютант.
— Ну-ну, — заметил Вишневский, — вы, как всегда, слишком горячи. Что поделать, все мы люди, все человеки.
Ему подвели коня. Солдаты достали бечевки, тесемки, ремешки, пристраивали к сапогам полотняные подметки.
3
Гернгросса Логунов застал на крутой сопке крайнего правого фланга. Воздух гудел от орудийных выстрелов. Дали гор на юго-западе застилал коричневый дым. Два офицера изучали раскинутую на бурке карту. Гернгросс сидел на земле в неудобной позе, вытянув ноги, и смотрел в бинокль.
— Вы откуда, поручик? — крикнул он Логунову. Логунов доложил.
— Я так и думал, — сказал генерал, — у Вишневского сто двадцать два несчастья! Немедленно разыщите командира корпуса, данные о его местонахождении возьмите у полковника Друсевича, — он показал на одного из двух офицеров у карты, — и доложите генералу обстановку. Сообщите: мы выбили японцев из передовых окопов у Вафанвопэна!
— Выбили? — воскликнул Логунов, вспоминая котлован у тополевой рощи.
— Да, выбили! Доложите, что генерал Глазко до сих пор не вступил в бой, хотя записка, полученная от него, гласит: «Бригада уже два часа находится в наступлении!» Где это наступление — не вижу и не слышу. Доложите: противник отводит свои войска. Тылы и резервы его, вместо того чтобы двигаться к Вафаньгоу, отступают к морю. Доложите об этом Штакельбергу и передайте мое мнение: мы на пороге победы. С богом!
Поручик и его казак сначала скакали по ущелью, потом вырвались в поле, потом в деревне, окатили себя и коней студеной водой. И опять скакали, теперь по руслу высохшего ручья, усыпанного мелкой галькой.
Серые с белыми прожилками скалы нависали по сторонам. Лощина извивалась. Все время Логунов прислушивался к грохоту артиллерии, не смолкавшему с нашей стороны. Это был голос, заставлявший гнать коня, а сердце биться радостной надеждой: «Мы на пороге победы!»
Штаб корпуса стоял в версте от двугорбой сопки, за которой кипел бой. Штакельберг только что вернулся оттуда. Под ним убили лошадь, он приехал на казачьей.
— Цел, не задет, — отвечал он на испуганные вопросы штабных.
Ему подали мокрое полотенце, которым он вытер лицо и шею.
— Гернгросс поздравляет с победой, — обратился он к подчиненным, выслушав Логунова. — Однако я не совсем уверен в точности его сведений.
— Ваше превосходительство, у начальника дивизии не было ни малейшего сомнения.
— Как генерал себя чувствует? Как его рана?
Только сейчас Логунов сообразил, что, действительно, Гернгросс сидел на земле в малоестественной позе.
— Он не показывает никаких признаков боли, ваше превосходительство!
Штакельберг усмехнулся.
— Еще бы! Гернгросс — старый солдат. Что касается Глазко — Глазко должен был давно вступить в бой. Поезжайте к нему и выясните, что задерживает его.
Ординарец поднес Штакельбергу котелок с кипятком. Штакельберг обмакнул полотенце и снова стал вытирать лицо и шею.
* * *… Генерал Глазко не наступал.
Война, которую он вел, была для него прежде всего его личной службой, и на ней все должно было протекать согласно чести и воинскому порядку. Всякие попытки унизить его достоинство вызывали в нем непреклонную решимость отстоять себя.
Глазко вышел на указанное ему направление против левого фланга японцев в девятом часу. Судя по канонаде, бой принимал ожесточенный характер. От Гернгросса прискакал офицер с запиской. Гернгросс просил наступать на высоту Медвежий Зуб. Записка была написана карандашом, не была вложена в конверт, самая просьба скорее походила на приказание.
Глазко повертел бумажку и смял. Гернгросс, так небрежно писавший ему, был начальником чужой дивизии. С какой же это стати он будет указывать порядок боя?!
Ординарцы кипятили чай. Денщик из вьюка достал варенье.
Прошел час. Чан был выпит. Денщик заварил новый. Гернгросс прислал вторую записку, уже пространную, но тоже карандашом и тоже без конверта, где объяснял положение и просил немедленно наступать в обход японцев.
Глазко сунул записку за голенище сапога. «Не можешь справиться с япошками, так вздумал командовать мной! Нет, побеждай сам, Вот если япошки полезут на меня, я их разнесу».
В два часа прискакал Логунов. Полки Глазко занимали те же позиции, что и утром. Командир бригады пил чай.
— Ваше превосходительство, — сказал Логунов, — генерал Гернгросс нуждается в срочной помощи. Вам необходимо атаковать правее сопки с «зубом».
— Передайте генералу Штакельбергу, что генерал Глазко вчера ночью получил письмо непосредственно от командующего армией… Будьте любезны… — Глазко извлек из внутреннего кармана кителя письмо. — Вот, будьте любезны… генерал Куропаткин пишет: «Ваша задача заключается в том, что, сговорившись с генералом Гернгроссом, вы должны атаковать фланг японцев, действующих против него у Вафанвопэна». Сговорившись! — повторил Глазко. — Никто со мной не сговаривался. О действительной нужде в атаке я не имею ни малейшего представления. Гернгросс соизволил прислать мне какую-то шпаргалку, но я давно вышел из школьного возраста.
Генерал спрятал письмо, отвернулся и пошел медленным шагом к бугорку, за которым стояла его палатка.
На обратном пути в дивизию, около рощи, Логунов заметил группу офицеров и казаков. Он проехал бы мимо, обуреваемый после беседы с Глазко самыми мрачными мыслями, если бы в центре группы не разглядел китайца.
Однако шляпа, сорванная с головы, и фальшивая коса, лежавшая у ног, изобличали его подлинную национальность.
— Шпион? — спросил Логунов у казака.
— Так точно, ваше благородие.
Высокий, широкоплечий урядник докладывал капитану в форме пограничной стражи:
— Едет наш разъезд, вашскабродь, и вдруг это, видим мы из гаоляна выезжают на конях два китайца.
Какие такие китайцы? Не видел я, вашскабродь, чтоб китайцы ездили верхом; погнали мы наперерез; один из них, как завидел нас, так сразу назад и пропал в гаоляне. А второй не утек.
Пленный стоял спиной к Логунову. Поручик видел его крутой затылок и выгоревшую на солнце куртку из синей дабы. Напротив него на пне сидел капитан и спокойно, в сотый, должно быть, раз, говорил китайцу-переводчику:
— Еще раз спроси его по-япопски, куда он ехал?
— Капитан, его по-японски понимай нету.
— Должен понимать, спроси еще раз. Ведь он же не глухонемой.
Переводчик заговорил высоким голосом. Очевидно, терпение его истощилось, и, уверенный, что пленный отлично его слышит и понимает, он ругал его китайскими и японскими ругательствами.
Но пленный по-прежнему ничего не слышал или ничего не понимал. Он стоял неподвижно, опустив руки, даже не сгоняя мух, которые ползали по его шее и голове.
