Вера Кетлинская - Дни нашей жизни

Конторка старшего мастера находилась в середине цеха — застекленная дощатая избушка в царстве метал­ла. Когда солнце стояло высоко, оно пробивалось в цех и, отражаясь от блестящих поверхностей и граней от­шлифованных деталей, залетало в избушку веселыми зайчиками. Когда шла сварка, ее синеватые зарницы пронизывали конторку насквозь, а скользящие в вышине мостовые краны отбрасывали на ее стекла причудливые движущиеся тени.

В самой избушке всегда горела настольная лампа под зеленым абажуром, а на подставке лампы лежал потрепанный очечник с очками Ефима Кузьмича — Ефим Кузьмич был зорок, замечал в цехе все, как он говорил, «даже то, что хотят, чтоб не заметил», — но для всякой «писанины» надевал очки, придававшие ему очень строгий вид.

Сейчас очки покоились в очечнике, а Ефим Кузь­мич сидел за столом, подперев щеки кулаками, и раз­говаривал с Николаем Гавриловичем Диденко.

— Производство есть производство, Николай Гаври­лович, — тихо говорил он, старательно выговаривая имя и отчество парторга, потому что этим уважительным обращением как бы перечеркивал давнее прошлое, когда Николай Гаврилович был для него всего-навсего Коль­кой и этого Кольку он и учил, и ругал, и наставлял на путь истинный нравоучительными разговорами в этой же самой конторке. Отсюда же комсомолец Коля Дидёнок ушел на учебу, а потом, повзрослевший, но все та­кой же непоседливый, приходил в цех на практику и в этой же конторке задавал десятки неожиданных вопро­сов своему первому учителю...

Шли годы. Николай Диденко уже колесил из конца в конец страны на монтаж турбин, был уже коммуни­стом, потом и членом бюро, и партийным секретарем цеха... и вот он уже партийный руководитель всего за­вода! Роли переменились: теперь Ефим Кузьмич сове­туется с ним и получает от Диденко указания, а случает­ся — и нагоняй за какой-нибудь недосмотр. Но для Диденко Ефим Кузьмич всегда останется первым учите­лем, он и замечания делает ему почтительно, как бы вскользь: «Не думаете ли вы, Ефим Кузьмич, что надо бы иначе...», «А я бы на вашем месте, Ефим Кузьмич, не делал этого...» Ефиму Кузьмичу приятно, что прош­лое не забыто, но тем старательнее он подчеркивает свое уважение к Николаю Гавриловичу.

— Цикл производства турбины — вещь известная, Николай Гаврилович, — говорил он сейчас, вглядываясь в серьезное, озабоченное лицо бывшего ученика. — Под­нять народ — поднимем, народ у нас боевой. Но... три месяца? По четырем турбинам сжать срок на три меся­ца!..

Он не возражал, он просто высказывал свои мысли, свои опасения, потому что только партийному руководи­телю завода мог Ефим Кузьмич выкладывать все, что думает, не взвешивая и не отбирая слов. Здесь, в цехе, он сам руководитель, здесь он не должен сомневаться или колебаться.

Диденко вздохнул, а потом смешливо прищурился:

— Чтоб не так страшно звучало, Ефим Кузьмич, давайте не считать месяцами! Что такое три месяца? Семьдесят два рабочих дня. Делим семьдесят два на четыре — сколько же это будет? Восемнадцать дней.

Вот об этом нам и думать: как сократить цикл произ­водства одной турбины на восемнадцать дней.

— Да тут только по операциям надо смотреть, — сказал Ефим Кузьмич и на листе бумаги, застилавшем стол, крупно написал цифру 18.

— А чтоб совсем точно, Ефим Кузьмич, переведем на часы. Будем считать две смены, так? Шестнадцать часов в день, так? Умножаем на восемнадцать... шестью восемь — сорок восемь... Двести восемьдесят восемь, так? Округляем для ясности — триста часов по каждой турбине! Можно по сотням операций, по десят­кам станков понемногу — по часам и минутам — сэконо­мить триста часов?

Ефим Кузьмич написал на листе бумаги цифру 300, откинулся назад, чтоб лучше видеть, и внимательно по­смотрел на нее, как будто в этой написанной им цифре мог разглядеть десятки и сотни неотложных дел, за которые надо сразу же браться.

— Ясно, Николай Гаврилович, — проговорил он и жирно подчеркнул обе цифры. — Трудно будет, очень трудно, но, должно быть, возможно. — И, не глядя на Диденко, спросил: — А как думаешь, Николай Гаврило­вич, это уже наверняка?

— Похоже на то, Ефим Кузьмич, Директор сейчас с министром должен разговаривать. Но... — Он вдруг вскочил и засмеялся: так бесспорна была мысль, только сейчас пришедшая ему в голову. — Но, дорогой Ефим Кузьмич, если мы можем найти эти восемнадцать дней экономии по каждой турбине — значит, мы дол­жны найти их независимо от того, получим мы или не получим краснознаменский вызов!

Григорий Петрович Немиров сидел один в своем ка­бинете и настойчиво, но почтительно говорил в теле­фонную трубку:

— Да, Михаил Захарович, но ведь это нереально. Вы сами знаете, что мы работаем на пределе. И разве дело только в нас? Саганский и сейчас задерживает мне отливки, из него досрочно ничего не выжмешь. А генераторному разве справиться? Тут надо целую группу заводов поднять на это дело, перестроить и пла­ны и сроки.

Он повеселел, выслушав ответ министра, но ничем не выразил своего удовольствия и сказал:

— Допустим, что это удастся. Но нашу инструмен­тальную базу вы тоже учтите. Сможете вы нас допол­нительно обеспечить с других заводов? Ведь резцы и фрезы горяченькими из цеха выхватывают, мастера из-за них дерутся. Станочный парк вам тоже известен. Любимов вам докладывал. Смогли вы его удовлетво­рить? Ну, вот видите!

В приемной секретарша шепотом объяснила Люби­мову:

— Подождите, Георгий Семенович, он говорит с ми­нистром.

Немиров продолжал убедительно и настойчиво:

— Но если все три заинтересованных министерства докажут? В конце концов, Михаил Захарович, стан­ция — это турбины и генераторы, а не стены и крыша. И потом — если новые заводы получат осенью энергию только двух турбин, то на первое время...

Голос в трубке зарокотал тревожно и напористо.

У Немирова озорно подпрыгнула бровь, он даже подмигнул трубке.

— Я ведь не говорю, что мы не сделаем, Михаил Захарович. Машиностроители действительно никогда не плелись в хвосте и, надо думать, не будут плестись. Но тем более хотелось бы избежать официального вызова. То, что можно, мы сделаем и так. Но для этого нам надо очень реально помочь, Михаил Захарович, в пер­вую очередь станками. Без этого даже говорить не о чем, Михаил Захарович.

Бас снова заговорил — строго и решительно.

Секретарша заглянула в кабинет и отступила, уви­дав, что разговор продолжается. Она слышала, как директор вздохнул, прикрыв трубку ладонью, и затем бодро сказал:

— Хорошо. Само собою разумеется. Но я вас очень прошу, Михаил Захарович... До свиданья.

Переждав несколько минут, не вызовет ли ее дирек­тор, секретарша покачала головой и шепнула:

— Идите.

Григорий Петрович сидел на ручке массивного кресла в позе юнца, из озорства забравшегося в чужой кабинет. В руке его дымилась папироса. Движением школьника, застигнутого врасплох, директор смял и бросил папи­росу.

— Приехали? — вставая, воскликнул он. — Очень хорошо, давно пора.

Он без стеснения разглядывал Любимова, стараясь понять, в каком настроении тот прибыл из Москвы. Пер­вое впечатление было такое, что начальник цеха весь подобрался, готовясь к отпору. Немиров уселся в кресло как полагается и сказал:

— Докладывайте.

Сходство с юнцом исчезло. Губы директора сжались, обозначив две властные и жестковатые складки.

Любимов докладывал коротко, так как директор не терпел многословия. Начав говорить, он оживился. Главной целью командировки было обсуждение в мини­стерстве основ реконструкции турбинного производства. Основы эти были разработаны Любимовым вместе с технологом Гаршиным и изложены в докладной записке, поданной министру. Записка была обсуждена и одобре­на, министр обещал провести на следующий год соот­ветствующие ассигнования. Это был успех, и Любимову хотелось, чтобы его успех был оценен должным образом, независимо от того, какие новые заботы навалились на них сегодня.

Немиров слушал и удовлетворенно кивал головой, но, дослушав до конца, тотчас спросил:

— А станки?

Со станками дело обстояло хуже. Новые станки были необходимы — этого никто в министерстве не отри­цал, — но получить их Любимову не удалось. И хотя Любимов не был виноват в этом, докладывать о неудаче было неприятно.

— Еще что? — ничем не выразив своего недовольст­ва, спросил Григорий Петрович.

— У меня все.

Любимов прекрасно понимал, о чем спрашивает ди­ректор. Новость стала известна ему в день отъезда, и он успел обсудить ее со многими работниками министер­ства, хотя к министру не попал, да и не просился во второй раз на прием, чтобы не брать на себя лишней ответственности. Теперь он хотел выслушать известие из уст директора, и в том освещении, в каком оно воспринято директором, чтобы не тратить зря силы и время, если их точки зрения совпадут, и подобрать возра­жения, если точки зрения разойдутся, — сдаваться он не собирался.