Магдалина Сизова - История одной девочки

Нет! Из этой школы она не уйдёт — даже и после Нового года!

Так Галя и сказала маме, усевшись в следующее воскресенье вечером у железной печки с Марсиком на коленях.

Мама была очень довольна. Был доволен и Марсик и начал поспешно тереть здоровой лапой своё ухо, наводя на себя красоту.

ВСЕМУ БЫВАЕТ КОНЕЦ, ДАЖЕ ПЕРВОМУ СЕЗОНУ

После обеда Туся Мюллер показала девочкам, как нужно делать мус из мыла. Хотя его нельзя было есть, даже противно было нюхать, но все окружили Тусю и с удовольствием смотрели, как под её руками запенились взбитые зубной щёткой мокрые стружки мыла и как поднималась на блюдце пышная горка, до того похожая на вкусный яблочный мус, что на неё было даже тяжело смотреть.

Правда, они только что пообедали, но, как говорила Маша-подавальщица, «с этим обедом чистое горе». Туся показала, как нужно поступать с воблой, ежедневно подаваемой на второе, чтобы её можно было съесть. Оказалось, что воблу нужно было просто побить о стенку, и после этой операции вобла приобретала просто ни с чем не сравнимые качества.

Но странное дело: всех девочек удивляло, что каждый раз после обеда им больше хотелось есть, чем до него. Тут даже Туся Мюллер не понимала причины и не знала, чем помочь. А уж Туся Мюллер всегда всё знала.

Но ни Туся Мюллер, ни Эльза, ни Таня, ни Галя не знали того, чем жил в эти грозные дни Петроград. По его тёмным улицам, по пустынным площадям, прорезаемым ветром, их отвозили в широких розвальнях на спектакль и привозили обратно в школу. И уже ночью, после спектакля, ползания по сцене и хлопанья крыльями, в холодной столовой их поили кипятком, разлитым в чашки из саксонского фарфора. Отсюда, с улицы Росси, им не было слышно орудийных залпов «Авроры», не видно эшелонов, увозивших из города бойцов в далёкие просторы российских губерний, где шла гражданская война, или из далёких просторов привозивших городу набранные с великим трудом скудные запасы хлеба.

И они не слыхали, как в Петрограде, с балкона серого особняка, говорил с народом невысокий человек, призывая народ и весь мир к борьбе за свободу и за новую жизнь. Не знала этого и Галя.

В эти грозные годы, стоя у палки и дрожа от ледяного воздуха нетопленной школы, они терпеливо трудились, чтобы потом, когда придёт новая жизнь, радовать своим искусством людей.

Прошёл не только Новый год, прошёл уже и ладожский лёд, и утром, перед уроком, мама принесла Гале папино письмо. Папа ждал только конца сезона, чтобы вернуться к ним.

Теперь Галя уже хорошо знала, что такое конец сезона: это значит — закрытый театр, опустевшая школа, конец репетициям, а для неё — свидание с папой и отъезд к бабушке на Лахту. А пока Галю мучило постоянное чувство неуверенности в себе…

Теперь они с Таней были заняты почти в каждом спектакле.

В «Тщетной предосторожности» они исполняли танец «Саботьер», где Галя была мальчиком. Они были заняты и в «Арлекинаде», и в «Баядерке», и в «Спящей красавице», но волнение Гали не уменьшалось и неуверенность в себе не проходила.

И вот всё наступило сразу: последний спектакль, конец занятий, прощание с Тусей, Таней, Эльзой и ещё со многими другими — счастливый день возвращения в свой дом, просыревший за холодную зиму и счастливый день возвращения папы.

Папа был всё такой же, и так же весело рассказывал, и так же громко смеялся, и не меньше Гали радовался дому, и маме, и Марсику. Но, посмотрев на Галю внимательно, папа сказал, что она мало выросла — это ещё не так плохо, — но главное, она похудела, а это очень плохо, и что нужно как можно скорее отправить её к бабушке. Бабушку ждали каждый день.

У БАБУШКИ НА ЛАХТЕ

— Ай-яй-яй! — только и сказала бабушка, приехав и посмотрев на Галю.

Она моментально уложила в чемоданчик Галины платья, сунула Марсика в плетёную корзинку с крышкой и всё это вместе с Галей увезла к себе на Лахту.

На Лахте бабушка жила круглый год. Там у неё был маленький домик под высокими смолистыми соснами.

Полузаросший пруд просвечивал между красноватыми стволами. Не нравилась Гале его неподвижность! Озеро Щор всегда было полно движения, вода бежала быстрыми струйками, и маленькие волны в ветреные дни еле заметно набегали на камни; а здесь заросшая ряской вода только отражала бегущие облака.

Зато над прудом проносились стрекозы, блестя лазурью прозрачных крыльев, летали и исчезали, опускаясь совсем близко над водой.

Да ещё утешал фонтан соседней большой дачи. Он неустанно журчал, и неустанно бежала вверх прозрачная струя, изгибалась, мягко ломаясь, и падала вниз, расходясь в воде кругами и пеной.

В жаркие дни они с Марсиком слушали его неумолчное журчание, расположившись на коврике под деревом. Но и ели, и сосны, и белый песок — как не похожи были эти места на влажные просторы Белых Стругов!

Здесь были цветы только на клумбах. Над ними носились лёгкие бабочки, за которыми Галя наблюдала часами, лёжа в гамаке.

— Ты что же это, Галюша, гоголь-моголь забыла? — кричит с крыльца бабушка в жаркий июльский день. — Будет на бабочек глядеть! Что в них интересного!

— Они, бабушка, летают не прямо, а то вверх, то вниз, то вверх, то вниз…

— Это тебе только так кажется, Галюша. И очень просто — зря летают!

— Нет, бабушка, не кажется: они то направо, то налево летают. Может быть, у них есть какая-нибудь своя музыка?

— И-и, милая, какая там музыка! Иди-ка скорее гоголь-моголь есть.

Галя бежит на балкончик, прямо к столу.

— Сколько сегодня, — спрашивает бабушка: — четыре или пять? Не ошиблась ли я?

— Сегодня, бабушка, четыре. Я вспомнила.

— Нет, матушка, четыре-то было вчера! Ты меня не обманешь, лечение — вещь серьёзная! По десятку в день целую неделю буду взбивать, и принимай, матушка, как лекарство. Тут уж тебе, Галюша, ничто не поможет.

Лёвик, сын дяди Бори, живший тоже у бабушки, был совсем иного мнения. Он считал, что помочь в этом деле совсем нетрудно. И, когда бабушка уходила с крылечка, он с грустью смотрел на гоголь-моголь и жалостно говорил:

— Галюша, а Галюша, а меня угостишь?

И Галя угощала с таким радушием, что к концу лета оказалось: Лёвяк прибавил в весе на два килограмма, а Галя… да, неважно: всего на четыреста граммов.

Так почти не поправившись, Галя вернулась к школьным занятиям.

А занятия менялись быстрее, чем Галя, и становились всё интереснее и труднее.

Новые уроки и новые спектакли шли на смену старым, и месяцы неслышно слагались в год. Они были полны радостей и волнений. И чем дальше шло время, тем сильней были волнения и глубже радость.

ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ

Вечером Галя сидела за алгеброй, которая «никак не хотела решаться», когда Таня стремительно влетела в комнату и, подбежав сзади к Гале, закрыла ей глаза своими руками.

— Ой! — смогла только крикнуть Галя.

Больше она ничего не успела произнести, потому что Таня обрушилась на неё сразу, как морской шквал:

— Во-первых, угадай, кто я! (Руки Тани всё продолжали закрывать Галины глаза.) Во-вторых, угадай, что я тебе скажу во-первых, и, в-третьих, угадай, что я тебе скажу во-вторых. Ну! Даю одну минуту!

— Во-первых, это ты, а во-вторых и в-третьих — мне нужно решать задачи: ничего не понимаю!

— Господи, вот вздор какой! Стараться понять алгебру, когда это всё равно невозможно! Всё равно Дергача никто не понимает! Уж он верещит, верещит около доски и сколько слов в минуту выговаривает — не сосчитать. Больше, чем я, честное слово! И весь дёргается, и борода чёрная, усы тоже чёрные… Нет, совершенно невозможно понять! Я Дергача боюсь.

— Да я не его, а учебник не понимаю!

— Оттого и не понимаешь, что учитель Дергач. Но это неважно, угадывай — и всё.

— Нет уж, Танюша, ты лучше мне так расскажи.

— А тебе интересно?

— Ой, даже страшно!

— Ну вот: во-первых, как тебе нравится наш мыльный мус? Не правда ли, страшно вкусно?

Галя посмотрела на Таню: может быть, у неё жар, температура высокая?

— Нет, ты скажи, — не унималась Таня: — нравится тебе мус из мыльных стружек?

Да что ты спрашиваешь? Ведь его даже нюхать противно! Мы же его не едим.

— Ну хорошо! А сухая вобла? Мы её едим, после того как побьём о стенку. Чудная вещь, правда?

Изумляясь всё больше, Галя честно ответила:

— Вобла?… Она, видишь ли, конечно, очень жёсткая, но всё-таки…

— И всё-таки и не всё-таки она дрянь, вот и всё! А маленькие непропечённые кусочки хлеба, а кипяток после спектакля! Нравится тебе? Ты скажи: нравится?

— Теперь уж, может быть, недолго осталось потерпеть! — говорит Галя со вздохом.

— Терпеть больше не надо! Вобла кончилась, и мыльный мус кончился, и кипяток кончился навеки! Вместо воблы будет теперь мясо из баночки, вместо супа — какао, а вместо мыльного муса — настоящий, из баночки, шоколадный кисель!