Юрий Рытхэу - Полярный круг

Она услышала мальчишеский крик и выглянула из яранги. На воду спускали байдару, перенесенную с морской стороны на лагунную.

А на зеленых, еще с утра пустынных тундровых холмах уже горели костры, и оленьи стада бродили у воды.

— Ты тоже поедешь с нами, — сказал Кэу.

Тин-Тин торопливо облачилась в нарядный кэркэр, который она не надевала с той поры, как не вернулся Гойгой.

Пригладив ладонью волосы, вышла из яранги.

На берегу она увидела Пины. Он с вожделенной улыбкой взглянул на молодую женщину и кашлянул.

Кэу строго посмотрел на брата.

Тин-Тин издали узнала своих родичей — отца, мать. Они стояли у спокойной воды лагуны в ожидании гостей, и каждый держал в руке по деревянному блюду с вареным оленьим мясом. Тальниковые листья украшали еду, а сами люди были одеты в лучшие одежды.

Тин-Тин покорно ожидала, когда окончится торжественная встреча и смолкнут бесконечно произносимые слова приветствий.

Мать смотрела куда-то за спину Тин-Тин, и она догадалась, что мать ищет Гойгоя… Не знают они еще о горестной новости.

Кэу выступил вперед, принял из рук отца Тин-Тин деревянное блюдо с оленьим мясом, отведал кусок, похвалил и сказал: как хорошо было охотиться в эту весну, много моржа пришло к берегам, а в довершение удалось добыть умку, весеннего зверя с большой шкурой.

— И должны мы еще сказать, что ушел от нас брат… Не прямо сквозь облака из яранги, а тропой охотников, через свидание с могущественными морскими богами… И ваша дочь осталась сиротой и безмужней. Но мы свято чтим старые обычаи, завещанные предками, и не оставим вашу дочь. Согласно обычаю, она переходит под мое покровительство, как старшего брата…

Пины покачнулся, но никто, кроме Тин-Тин, не заметил этого.

Все были поражены и огорчены услышанной новостью.

— Тин-Тин не будет обделена ни пищей, ни теплом, — продолжал Кэу. — Ей повезло, что у Гойгоя два брата… Сообща мы возьмем заботу о ней, и жизнь ее будет такой, что она не пожалеет, что осталась в нашем стойбище.

Тут все услышали, как громко и протяжно закричала мать Тин-Тин. Дочь кинулась к ней и тоже зарыдала, впервые открыто оплакивая Гойгоя.

Пины растерянно моргал: он ничего толком не понял из сказанного братом.

Тин-Тин вошла в знакомое с детства кочевое жилище и снова зарыдала, теперь уже не от горя, а от сожаления о своем детстве, от встречи с тем, что снилось, грезилось в прибрежных ярангах, таких просторных, холодных и неуютных по сравнению с тундровыми легкими жилищами кочевников.

Мать гладила по голове и утешала:

— Не горюй так… Тебе еще повезло: отныне два брата, двое мужчин будут заботиться о тебе. Пройдет время, истончится воспоминание о погибшем, и ты забудешь его, обретя счастье с новым мужчиной… Трудно быть единственной женщиной в яранге… Хорошо быть второй, да еще молодой. Мужчины любят молодых.

Мать говорила убежденно, ибо сама была второй женой в яранге оленевода и мужчина предпочитал ее первой, уже состарившейся.

— Не нужен мне никто! — горячо отвечала Тин-Тин. — Я никогда не забуду Гойгоя! Никогда! Я останусь здесь, буду жить с вами, покуда Гойгой не вернется!

— Не говори глупостей, дочка, — мягко возражала мать. — С моря не возвращаются, а если и случается такое, то уже в образе тэрыкы.

— Пусть он будет тэрыкы! — закричала Тин-Тин. — Пусть, но только будет он — мой Гойгой!

— Не гневи богов, Тин-Тин! — ужаснулась мать. — Не иди против их воли!.. Поплачь. Вместе со слезами выходит горечь утраты.

А в это время за стенами яранги нарастало веселье большого праздника. Пылали костры, над которыми висели котлы, палились копыта и губы оленей, юноши торили беговую тропу, а иные уже разоблачились, чтобы помериться силой.

Певцы калили на огне бубны, придавая им особую звонкость.

К полудню в тундру побежали состязающиеся в быстроте юноши. В прошлый раз первым оказался Гойгой, чем очень удивил и огорчил тундровых, издавна считавшихся непревзойденными в беге по кочкам. Другие боролись у костров, но самое главное празднество ожидалось на закате — песни и танцы.

К тому времени Тин-Тин успокоилась, внешне даже как будто повеселела и вышла посмотреть на борцов.

Пины, обнаженный по пояс, улыбнулся ей. Он уже уложил двоих и ожидал третьего, похлопывая себя по разгоряченным мускулам. Он легко поборол еще одного пастуха, накинул на себя легкую пыжиковую кухлянку и подошел к Тин-Тин.

— Когда замолкнут бубны, поплывем к своему берегу, — сказал он.

От этих слов на Тин-Тин повеяло холодом.

Она медленно отошла от костров и побрела в тундру.

Молодой олень шел следом и нюхал ее следы, с удивлением посматривая на женщину. Почему она уходит оттуда, куда стремятся все люди? Вон даже те, бегущие по тундре, мчатся к взметнувшимся ввысь кострам, навстречу грому бубнов и голосам певцов.

С морской стороны пришли мы к вам,Принеся радостные и печальные вести…Истинно живущие, мы, происшедшие от моря,Мы чтим богов и приносим им жертвы людьми.

Тин-Тин прислушалась и узнала голос Кэу. Он пел громко и хрипловато:

Возникли мы от Женщины и Кита,И наша родословная уходит в пучину,И вы, кто в тундре, от нас идете,И наше богатство и в море, и в тундре…С последним лучом заходящего солнцаМы возвратимся к нашим ярангам,Чтобы с первым лучом встающего солнцаВыйти в море на встречу с братьями своими…

Тин-Тин ускорила шаги, перевалила через холмик и спряталась в густой траве на берегу озера. Сначала она слушала песни, а потом, убаюканная вечерней прохладой, заснула.

Пробуждение ее было горьким: она увидела перед собой искаженное радостным злорадством лицо Пины.

— Вот она где! — воскликнул он. — Видимо, хотела остаться здесь!

— Совсем маленькая, глупенькая, — растерянно и виновато бормотал отец.

Пины крепко взял за руку Тин-Тин и потащил за собой, как добычу.

На берегу уже толпились отъезжающие, и нагруженная оленьим мясо и шкурами байдара покачивалась на воде.

— Я ее нашел! — громко и победно сказал Пины старшему брату.

Кэу подошел к Тин-Тин и сказал:

— Пока не придет к нашим берегам новый зимний лед, ты еще считаешься женой Гойгоя…

Пины удивленно посмотрел на старшего брата.

Гойгой рвал зубами мягкое, еще трепещущее тело чайки, облизывал руки, испачканные в крови, давился и кашлял, когда в горло попадали перья, и радовался: значит, он еще может жить, может ловить птиц, даже не имея никакого оружия, а только сметку…

Воспоминание о падении в воду холодом обжигало память.

Поначалу, когда он увидел перед глазами зеленую толщу воды и она хлынула ему в рот, в уши, в ноздри, он решил, что пришел-таки настоящий конец и это все для него — переход в иной мир, в другое существование. Он ожидал страданий, боли, нечеловеческих мук, а вместо этого его охватило странное блаженство и безразличие. Зеленый цвет воды сменился ослепительным, но не режущим глаза сиянием, и он сам как бы стал частью этого сияния. Это было так хорошо, покойно и прекрасно, что Гойгой успел удивиться… Видимо, переход был недолгий. Но Гойгой увидел отца, услышал его добрый, ласковый голос, будто сын снова превратился в маленького мальчика. Была невидимая, но ощутимая граница, за которой находился отец, а за ним неясно различались мать и другие родичи, в разное время покинувшие этот мир… «Ты разве уже забыл Тин-Тин?» — спросил отец… Голова Гойгоя оказалась над водой, и с болью в легкие ворвался сырой морской воздух, такой живительный, густой, сразу же прояснивший сознание. Перед ним оказался край большой льдины. Трудно понять, как это произошло, но Гойгой в конце концов выбрался на льдину.

На ее краю до сих пор оставался кровавый след от его пальцев. Он и приманивал птиц, особенно вот этих жирных чаек, одна из которых оказалась добычей Гойгоя.

Гойгой с трудом оторвался от недоеденного куска и положил на льдину: может, он приманит другую птицу.

От охотничьего снаряжения ничего не осталось. Бесследно исчез и нож из стекловидного камня с костяной рукояткой. Одежда превратилась в лохмотья. Из многочисленных дыр выглядывало голое, исцарапанное тело. У торбасов отвалились подошвы, и Гойгой проявил немалую изобретательность, чтобы как-нибудь закрепить их. Резкий прыжок к севшей на лед чайке разорвал истлевшую от сырости кухлянку, подошвы снова отвалились.

Лед дрейфовал не так уж далеко от берега — в ясную погоду синяя полоска земли и повисшие в прозрачном воздухе дальние горы были хорошо видны. Но между группой дрейфующих льдов и берегом тянулось неодолимое пространство воды.