Виталий Закруткин - Сотворение мира
— Да нешто я тебе препятствую? — примирительно воскликнул Петров. — Действуй как знаешь. Только действуй!..
В тот вечер они договорились вместе осуществить налет на расположенные в трех больших деревнях немецкие склады оружия, горючего и провианта. Деревни примыкали к магистральному шоссе и тщательно охранялись довольно сильными гарнизонами, под единым командованием штурмбаннфюрера Фосса. Общая численность охраны достигала пятисот человек. На вооружении у нее имелись тяжелые минометы, несколько пушек и четыре танка.
Удар главными силами был назначен на четыре часа утра. Эскадрону Федора Ставрова комбриг поставил задачу: с вечера укрыться в лесу, первым атаковать деревню Опалиха и отрезать немцам пути отхода из двух других деревень, на которые обрушится бригада Петрова.
Все удалось как нельзя лучше. Бой продолжался два с половиной часа. Отряд Фосса, застигнутый врасплох, был уничтожен почти полностью. Лишь самому Фоссу с небольшой группой солдат удалось прорваться на шоссе. Там их подхватила колонна порожних грузовиков, направлявшихся на склад, но вынужденных повернуть обратно.
В самую большую из трех освобожденных деревень, где был назначен общий сбор партизан после боя, эскадрон Федора Ставрова прибыл только в девятом часу. Моросил мелкий холодный дождь. Под копытами коней чавкала жидкая грязь. На залитой лужами улице, под заборами, во дворах валялись трупы полуодетых эсэсовцев.
В толпе деревенских женщин Федор увидел опоясанного пулеметными лентами высокого парня из бригады Петрова. Спросил его:
— Где комбриг?
Парень махнул рукой в сторону церкви. Пояснил:
— Там наши хлопцы сволочь одну подловили и вздернули на телеграфный столб, на котором он, гад, больше десятка советских людей перевешал.
Одна из женщин, повязанная дырявым шерстяным платком, подошла к Федору, подняла на него заплаканные глаза и, поглаживая потную шею жеребца, добавила:
— Этот зверюка пришел до нас вместе с немцами. Откуда он взялся, бес его знает. Чутка у нас шла, что за убийство был осужден и из тюрьмы не вылезал. Ленькой звали. Чернявый такой, и вся морда волосом заросла. Немецкий комендант повязку ему на рукав повесил, два левольвера выдал, поставил начальником над всеми полицаями, и стал Ленька зверствовать: хаты грабил, молодых девчонок сильничал, двоих поранетых красноармейцев своей рукою пострелял, доченьку мою, комсомолку, на столбе возле церкви повесил…
Скрипнув зубами, Федор тронул шпорой жеребца и поскакал к церкви. Разбрызгивая грязь, эскадрон помчался за ним.
На каменной паперти церкви, приспособленной немцами под склад горючего, стояли, беседуя со стариками и женщинами, Аким Никифорович Петров и комиссар бригады, бывший секретарь райкома партии Николай Иванович Хомутников. Чуть в стороне от церкви висел на телеграфном столбе удавленный ржавой колодезной цепью предатель. Его босые ноги покачивались, мешковатые кальсоны, спустившись, обнажили синюшный живот. И тут же на куче битого кирпича жалась стайка деревенских ребятишек, рассматривая повешенного.
Федора поразило поведение детей. Они были разного возраста — от пятнадцатилетнего мальчишки до укутанного потертым солдатским одеялом младенца, которого держала на руках тонконогая белобрысая девочка в кацавейке с материного плеча. В глазах детей не было ни страха, ни отвращения. Двое мальчиков деловито ели густо посыпанный крупной солью черствый хлеб. Худенькая девочка лет семи, дрожа от холода, выливала из ботинка грязную воду и равнодушно поглядывала на обнаженное тело мертвеца…
Отвратительный, липкий ком подкатил к горлу Федора. Его ужаснуло это безразличие детей, эта недетская привычность к смерти.
Крутнув жеребца, Федор крикнул:
— Старшина! Немедленно снять и зарыть эту падаль!
Петров и Хомутников, услышав распоряжение Федора, молча переглянулись. Пожав плечами, Петров пробурчал недовольно:
— Мудрит, гусар.
А Федор соскочил с коня, присел на корточки, ласково дернул за косичку девочку с башмаком в руке и, скрывая горечь, бодро скомандовал всей детворе:
— Ну-ка, марш за мной, ребята! Сейчас мы вас всех покатаем на пулеметной тачанке.
Дети гурьбой кинулись за добрым усатым дядей с красными звездами на рукавах…
Через несколько минут Федор возвратился, послушал разговор комиссара бригады с колхозниками. Николай Иванович Хомутников рассказывал им о победе советских войск под Сталинградом, об освобождении Ростова-на-Дону…
Подъехал на немецком бронеавтомобиле командир третьего партизанского отряда Михеев, спросил у Петрова:
— Начинать, что ли?
— Начинайте, — сказал Петров. — Только проследите хорошенько, чтобы в зоне взрыва не было ни одного человека…
По деревенской улице прошел длинный обоз с мешками муки, соли и сахара, с большими ящиками и алюминиевыми бидонами — партизаны увозили на свою базу продовольствие из немецкого склада.
Дошла очередь и до склада боеприпасов. За деревней раздался взрыв огромной силы. К нему взметнулось багровое пламя. Вздрогнула земля. Затем последовали частые, но уже куда менее оглушающие перекаты рвавшихся пачками и в одиночку артиллерийских снарядов.
Петров вытащил из кармана часы, взглянул на циферблат, приложил их к уху и сказал озабоченно:
— Пора, братцы, ретироваться. Немцы нас за этот шурум-бурум по головке не погладят. — Повернувшись к Федору, добавил: — Ты, гусар, пересядь-ка в мою тачанку — поговорить надо.
Через полчаса вся партизанская бригада Петрова и кавэскадрон Федора втянулись в лес. Колеса тачанки застучали по обнаженным корням сосен. Петров сидел хмурый, нахохленный. Не глядя на Федора, спросил:
— Ты чего это, политрук, жалость к предателю проявил?
— К какому? — не понял Федор.
— Тому самому, который на столбе висел для устрашения гадов. А ты, видишь ли, похороны устроил самой распоследней сволочи.
Федор ближе придвинулся к Петрову, коснулся рукой его колена:
— Я не предателя пожалел, Аким Никифорович. Мне детей стало жалко. Зачем их приучать к смерти, воспитывать у них жестокую уверенность в том, что жизни человеческой грош цена?
— Ишь ты! — мрачно отметил Петров. — Тебе, политрук, дай волю, так ты, чего доброго, начнешь им поповские проповеди читать, внушать библейскую заповедь: «Не убий!» Нет, братец мой, так не пойдет. Пусть даже дети знают, что несет с собою фашизм и какова расплата за измену Родине.
К разговору этому подключился комиссар Хомутников:
— Напрасно ты ерепенишься, Аким Никифорович. Ставров поступил правильно. Будь уверен: мы, дошагав до Берлина, удавим фашизм, в этом можешь не сомневаться. Но немецких детей будем жалеть и оберегать от морального надлома так же, как оберегаем своих. Детство есть детство, товарищ комбриг…
Отбитые у эсэсовцев дюжие коротконогие брабансоны легко тащили просторную тачанку. Мелкий мартовский дождь утих. От прошлогоднего старника на полянах тянуло запахами ранней весны. Подремывая, Федор поглядывал на взмокревшие раздвоенные крупы сытых коней, и ему на мгновение почудилось, что он едет с отцом по огнищанскому лесу, что звонкая телега наполнена мягким, пахучим сеном, и все так хорошо, так мирно и радостно вокруг, что хочется замереть от счастья и прижаться щекой к пропахшей солоноватым потом отцовской спине, которая с первых дней детства укрывала его от всех бед…
5Тайком покинув окруженный немцами эскадрон политрука Федора Ставрова, рядовой Спиридон Барлаш месяца два отлеживался у пожилой вдовы-лесничихи, ублажая здоровенную бабу любовными утехами и попивая вместе с ней самогонку. В той лесной сторожке и обнаружили Спирьку немцы. Для начала они зверски избили его и отвезли в гестапо. Там арестованного продержали месяц, довольно легко завербовали и отправили этапом к прежнему месту жительства на хутор Костин Кут.
По возвращении домой Барлаш отдохнул с неделю, сказал старухе матери, что ему надо проведать в Пустополье фронтового дружка, и, таясь от всех, явился к начальнику районного гестапо штурмфюреру СС Куно Фоглеру, который заблаговременно был уведомлен о возможности использовать Спиридона Барлаша по своему усмотрению. Пожилой мрачноватый Фоглер, до революции владевший в Либаве обувным магазином, критически оглядел Спирьку и сказал:
— Будешь в Огнищанке и в трех близких к ней хуторах старостой. Понял? Когда станешь появляться у меня, оружия с собой не бери. Понял? Получишь пропуск и сможешь ходить по Пустополью днем и ночью. Десять дней поживешь здесь и к концу этого срока представишь мне подробный список всех коммунистов и комсомольцев, которых встретишь. При этом точно укажешь их адреса. Понял? — Куно Фоглер помолчал и счел нужным добавить: — Имей в виду: если вздумаешь вести двойную игру или что-либо скроешь от меня, будешь немедленно расстрелян. Понял? Учти только, что до расстрела я тебе вырву все ногти, выколю глаза и отрежу уши. Все понял?
